Дворянчиков Евгений Васильевич
Такое ощущение, что скоро приедем к морю. Ровная степь с желтой спелой травой, а вокруг по горизонту горячее марево, будто близкая вода. Иногда забирают сомнения: не озеро ли там, впереди? Хорошо бы... Августовский зной измотал основательно. Греется двигатель у нашего вездехода, кончилась питьевая вода.
Попадаются сухие каналы, а к древним колодцам позаросли тропки-дорожки. Я закружился в степи в поисках сайгаков и потерялся окончательно. Нас двое. Я и мой друг.
— Правильно говорят: «едешь на день, собирайся на неделю», — сетовал Ленька, упрекая меня в беспечности. — Это надо же — в пустыню и без воды. Ладно, я в первый раз, ну, а ты-то?
— Найдем, найдем воду. Вот тут сбросной канальчик, а чуть дальше должно быть озеро. Ох и большое, а дичи там! Сам увидишь, — ободряюще обещал я ему, плохо соображая, где находимся.
Это я уговорил его поехать развеяться и самое главное — добыть сайгачьи рога.
Нам и нужен-то один рогач, а рога — на лекарство. Рецепт старинный. Лекарство помогает, несомненно. От чего? Да от всего. Пей настойку по тридцать капель и будешь в порядке.
За зиму Ленька совсем захандрил: нет аппетита, похудел, стал нервным и не радуется, как прежде, ни новому ружью, ни выскочившему из-под собак под выстрел зайцу. А это верный признак болезни. У него голова болит, поясница болит, давление скачет, тошнит и бессонница. Дышит сипло и тяжело. Я его все натирал барсучьим салом, поил прополисом на спирту. Помогает, но все — не то. Весной на него было грустно глядеть. Посерел лицом и постарел. Диагноза вот только точного нет. Одни говорят: кальций из костей вымывается, другие признают странную болезнь поджелудочной железы. Одним словом, тоска.
— А вот поедем-ка в степь, возьмем рогача, и заделаю я тебе такой «озверин», что забудешь про боли, — все обещал я ему весной.
«Все болезни от нервов, — говаривал один мой старый товарищ на весенней охоте, — кроме венерических. Те — от удовольствия. Я свои полипы в желудке вылечил козьим молочком. Только им. Утром пол-литра натощак, и через пару месяцев как и не было», — бодро сообщал он на берегу речки за рюмкой под щучью малосольную икру и уху.
Ленька чуть было взбодрился, а потом, видно, боли по новой стали угнетающе давить ранимую его психику, и обидно было глядеть, как тает сила духа в непривыкшем к болезням человеке.
— Ты что, умираешь совсем? — сокрушался я не на шутку, глядя на такую мягкотелость.
В августе собрались в один день. Созвонились с кем надо, предупредили, кого положено и, получив везде добро, махнули в степь через таможню и границы, хоть и условные, но теперь уже охраняемые. Самонадеянно я рискнул выехать на саму охоту без провожатого. Вроде бы все знакомо, много раз бывал, но тогда рядом были друзья из местных, а теперь мы плетемся на машине с погнутым чулком на заднем мосту и без воды. А все Ленька. Как увидел стадо, аж побелел весь.
— Давай, давай, тут ровно, чего плетешься? — и давил ногами в пол на пассажирском сиденье, то ли газовал, то ли тормозил, уцепившись за двустволку.
Летело впереди стадо, сухими комочками земли из-под копыт обстреливая машину и загоняя назад высунувшегося было с ружьем дружка. Потом гнали двух отделившихся рогачей. Из тридцати патронов осталось шесть. Сайгаки даже не ранены. Ленька ругался и чуть не плакал. А я сгоряча орал на него, как на несмышленого тупицу:
— Ты как стреляешь?! Чего выцеливаешь? Навел и бей!
Ленька внимал, нервничал и мазал. Машину подкидывало на суслиных бутанах, болтало на поворотах.
— Ну, поддай еще, поддай! — почти молил он меня, повиснув за окошком дверцы, ловя стволами улепетывающего рогача.
Я потерял счет времени, отчаянно рискуя влететь в какую-нибудь старую колею в чуть заметной лопатине с густым солодиком, где заросли почти скрывали мчавшихся антилоп. Там я резко сбавлял скорость, видя, как животные резво преодолевают в прыжках преграды.
Сайгаки, опустив головы, мчались вперед, иногда вдруг сворачивая в сторону и меняя направление. На одном участке я, рискуя, все же догнал и подал под выстрел. Один за другим картечные заряды выбили белесую пыль позади животных, и мы заскочили в старую распашку от пожаров. Я ударился головой о крышу машины, а Ленька, не успев забраться внутрь, жахнулся спиной о дверь. Ко всем бедам самопроизвольно открылся капот, заслоняя обзор.
— Вот так бывает тоже, — пытался я шутить, радуясь такому благополучному исходу. — Главное — все живы.
Мы ходим вокруг «Нивы», возбужденно заглядывая во все агрегаты.
— Вроде, все цело, — отходя от стресса, заявил мой стрелок.
— Мазила, — благодушно журил я его.
— Да вот уж, какой есть, — пытался он оправдаться, чувствуя за собой некую вину за случившееся.
Сели — поехали. Я смотрю, машина вихляет: не поймать дорогу. Снова вышли, и так смотрели, и так, все вроде бы в порядке. И лишь на третьем осмотре углядели согнутый чехол моста. Вот оно что!
— Надо домой, вдруг там полуось согнута или шестерня какая лопнула, — заскучал Ленька, а самому уезжать не хочется — по глазам вижу.
Вот и тащимся теперь с ним, ищем воду. Я делаю вид, что знаю, где это, а он вынужден мне верить. По моим представлениям, до зимовки, откуда мы сегодня стартовали, километров сорок, не больше. Но вот в какой она стороне? Справа от нас хиленький канальчик, а кругом следы сайгачьего присутствия. Трава тут пониже и почва рыжее, глина с песком. Земляная корка на валу канала порушена копытцами.
— Ходят тут часто, — заключил наблюдательный друг.
Вижу, все ему тут нравится: и эта жара, и безбрежные равнины с орланами, а больше всего — гонки с препятствиями. И сдается мне, что отсутствие трофеев его вовсе не угнетает, а даже вроде и по душе. А я, честно сказать, запаниковал, но вида не подаю. Еду, сам не ведая куда. Вроде бы, как знаком мне этот канальчик. Дальше должна быть чабанская летовка с колодцем, а ее все нет. И вот когда я решил повернуть назад, вдруг увидел развалины бывшей кошары да ригель колодезного журавля. Скорее к воде. Далеко внизу хлюпнула влага под камушком, да нет ни ведра, ни длинной веревки. Ленька залез на кучу битого самана и в бинокль узрел еще одно стадо. Оно двигалось по краю марева, пропадая в маскирующей степи, будто мираж.
— Здорово! — восхищался он, поворачиваясь вслед за уходящим стадом.
У нас четыре патрона и полная неопределенность в дальнейших намерениях.
— Вода там! — ткнул я пальцем в направлении движения антилопьего стада.
И верно. Через полчаса мы радостно дышим легкой жизненной прохладой на берегу озера. Вот теперь-то, наконец, я начал соображать и будто с высоты представил весь наш путь. И как я мог тут заблудиться?
— Давай тут ночевать, а? — попросил Ленька.
— Давай, — согласился я, и, не сговариваясь, оба ринулись в чистейшую прохладу озера.
Наутро обследовали все побережье по периметру. Хороший водоем, почти пятьдесят верст по кругу. На южной стороне уже песок, а на нем тропы к берегу. На воде птичий гомон. Тут и широконоски, и колпицы, кряквы и чирки всех мастей. Береговой камыш изрыт кабаньей семьей, а на грязи — круглые с вывертом барсучьи следы.
— Есть хочется, — почти пожаловался мой спутник, — и уезжать не хочется.
— А давай-ка полечимся, коли мы тут, — вспомнил я про два грязевых такыра с соленой коркой.
Они тут неподалеку, словно две эмалированные чаши. В одном уже кто-то побывал. С берега следы цепочкой идут почти к центру, а там кол и темное корыто — лежка.
— Вот это да! — заблестели Ленькины глаза, — а чего раньше молчал?
Через десять минут мы, как два секача, валялись в соленой грязи, поворачивая к солнцу бока. Уже сутки, как мы сыты одной водой и вроде попривыкли. Есть перехотелось. К обеду я высадил друга на самой торной тропе у воды с южного берега, а сам, спрятав в камыше машину, устроился намного правее и дальше. А чего раздумывать? У нас по два патрона с мелкой картечью на брата. Повезет — добудем, а не случится — в обиде не останемся, — решили мы и с легким сердцем пожелали друг другу удачи. Хорошо, комаров нет, но одолели слепни. Я неистово их шлепаю, но на смену одному летят два других и беспардонно жалят меня через одежду. Сзади на берегу зачавкала жижа под грузным зверем. «Кабаны», — решил я и огляделся на всякий случай. Далеко в степи, будто высокая трава на ветру, волнами перекатывалась сайгачья лавина. «Голов триста, не меньше», — определил я на глаз. Стадо шло по береговой дуге, обходя мою сидку справа. До них еще далеко, но я уже вижу отдельных животных, свечкой выпрыгивающих из общего потока. «Чего-то высматривают», — подумал я, наблюдая за перемещением стада.
Легкий ветерок лишь сильнее сушит кожу лица и рук под сорокаградусной жарой. Сайгачье стадо ушло, легко растворившись во вселенском пекле. Ждать нудно, и я быстро ныряю, замирая от великого блаженства.
— Нет худа без добра, нет холода без тепла, от жары крыша едет, — бормотал я, сидя в воде по шейку и блаженствуя от души.
Прямо на меня со степи через утоптанную стену камышей тихим ходом надвигается сайгачий полк. Мне уже не добежать до ружья в укрытии, и я счел правильным просто замереть на месте. Передовые антилопы, опустив головы, шли плотной массой. Я сидел в воде, поджав ноги. Вода у подбородка. «Не поверят», — думал я, ошалело глядя на надвигающуюся светло-коричневую массу.
Берег почти пологий, но стадо плавно растянулось по водному урезу, не заходя за береговую кромку. Молодые телята с большими глазами и морщинистыми носами-хоботами тыкались то в воду, то в материнское вымя, поражая мое воображение неземными формами и древним совершенством почти уродливых фигур. Взрослые рогачи сгоняли мух и слепней вздрогом блестящих летних одежд, лоснившихся от сытой вольности. Покачивались роговые лиры на их прекрасных головах в такт пульсирующей по гортани влаге. Это лучшее, что я видел за многие годы охот. Ради этого стоило ехать и терпеть все наши мытарства. «Вот бы Ленька поглядел! Впечатление на всю жизнь», — тужил я, держа над водой глаза и нос.
Животные вереницей отходили вдоль берега, утаптывая остатки мелкой осоки в землю. Я уже, было, совсем собрался уходить, а с той же стороны надвигалась новая живая лавина. И все повторилось. Три партии сменились у водопоя, будто зная свое время, хотя место у берега вдоволь. Добрых два часа я сидел в воде, завороженный зрелищем.
Середина дня — самое пекло. Я, не одеваясь, схватил ружье и — на тропу в не затоптанный еще кустик. Но сколько я ни вглядывался, степь была пуста и от зноя однообразно уныла. «Ну и пусть», — легко успокоился я, забираясь снова в воду. Сверху она теплая, и лишь у самого дна живительно-прохладная. Я ныряю с открытыми глазами и между листьями щучьей травы на самом дне вижу рака. Он поднял клешни и пятится в свою сидку. «Тоже на охоте», — улыбнулся я, и стало так легко на душе, захотелось много добра этой земле и именно этому озеру.
Своего друга я сразу и не узнал. Он, изгвазданный илом и глиной, как индеец в боевой раскраске, появился из камышей в трусах и с ружьем. Улыбка шире щек.
— Ты чего? — спрашиваю.
— Охотился, — отвечает. — Ты знаешь, сколько их пить приходило? Я подползал, подползал и подполз, — улыбался он счастливо и жизнерадостно.
— Неужто рогача добыл?
— Хорошо, еще жив остался, — и сует мне ружье.
Левый ствол, отделенный от спайки, зиял прорехой почти у самого среза.
— Как это тебя угораздило? — ошарашенный увиденным спрашиваю его, не смея упрекать в беспечности человека, прошедшего охотничью науку длиною в жизнь.
— Даже не заметил, все время на весу держал. И как туда вода попала? А может, грязь?
— Но а зверь-то где? — успокоившись, обыденно спрашиваю его.
— Да какой зверь! Ружье так кинуло, что я и сам в воде на задницу сел.
— Эко, какая силища-то, — думал я, разглядывая рваные края стальной раны.
— Я рыбу нашел в луже, да крупная такая! Тут недалеко, — сообщил мой друг и затормошил меня, подталкивая к новым событиям.
— А ты чего такой довольный? — недоверчиво оглядываю его. — Может, тебя контузило? Или рад, что жив остался?
Лужа как лужа, и рыба есть. Сазанчики и караси до килограмма.
— Так теперь еда у нас есть, домой поедем вечером.
— Раскомандовался, — бурчу я, очень желая того же самого.
Рыбу запекли в лопухах на углях. Нам казалось, что ничего вкуснее в жизни не пробовали. Лужа отшнуровалась от озера недавно, и рыба была еще жирной и потому вкусной.
Как только спал дневной пыл, собрались двигаться на базу. Наловили рыбы, пересыпали ее мокрой осокой. Должны довезти. Едем тихо, боясь окончательно лишиться средства передвижения.
В багажнике тридцатилитровая пластмассовая канистра, потеряв заводскую форму, от жары надулась, будто клещ на собаке.
— Остынет и в норму придет, — успокоил меня Ленька.
Я глядел на него и недоумевал. Другой человек: шутит, смеется, рвется в бой. Может, ударился крепко на колее? А что, может быть. Все известные мне экстрасенсы поначалу были совсем обычными людьми — строители да слесари. А потом одного током шибануло, другого молнией, и — на тебе. В организме аккумулировались великие силы, и лечат теперь всех.
А ему ведь на пользу наша вылазка, — впервые всерьез подумал я, глядя на блестящие друговы глаза.
В степи замаячил небольшой табунок, голов пятнадцать — двадцать. Решение пришло сразу.
— Давай, ложись вон в ту траву, — шепчу я ему, превращаясь моментально в охотника.
Тот, с двумя патронами, все поняв в мгновение, вывалился почти на ходу и сразу пропал в спелой августовской траве. Я, не меняя направления, уезжаю прочь от стрелка и потревоженного стада, стараясь шире объехать большим радиусом. «Гнать нельзя, машина аварийная, а потихоньку толкнуть можно», — думал я, разворачиваясь к солнцу, не спешившему заканчивать дневной путь.
Совсем по-другому в это время в степи. Стрекочут кузнечики, вылетают из-под колес стрепеты, кричат на глинистых курганчиках пасущиеся журавли. Зной ушел. Ожила равнина. Юркнула мелкая лисичка за вал сухого канала, вдоль которого я двигаюсь, стараясь поджать стадо к стрелку. Ситуация удобная. Зная антилопью привычку держаться выбранного направления, я все больше надеялся, что звери будут двигаться вдоль этого самого канальчика и, не пересекая его, пойдут аккурат мимо Леньки. В степи все ложбинки похожи, и я точно не могу определить именно нашу. По моим расчетам, до стрелка два-три километра.
Стадо держится одной дистанции, далеко мелькая среди травы. В кабине аварийное ружье с одним зарядом, хотя стрелять я вовсе и не собираюсь, даже если такой случай и подвернется.
Сколько же хищников кормит степь? Одних орлов, мимо которых я еду, уже добрый десяток, а есть ведь еще и волки, и корсаки.
Стадо исчезло, как сгинуло. Я залез на задний бампер, проглядывая степь. Никакого движения. «Отвернули, — решил я и совсем успокоился, — не судьба значит». Я продолжил путь тем же маршрутом. А стадо остановилось в начале той самой ложбинки, где, вжавшись в траву, мой друг пытался унять лихорадочную дрожь от охотничьего азарта и волнений. Я увидел, как резко выпрыгнул сайгачий наблюдатель, и табунок снова поплыл по степи, разделяясь на две шлейки, обтекая вскочившего стрелка.
Даже издали я узнал о его успехе. Так стоять, нагнувшись, можно только над трофеем. Ленькина загоревшая рожица с облупленным носом лучилась неподдельным счастьем, как тогда, много лет назад у первого зайца. Он разводил руками и не находил слов, да и к чему слова? Мне ли его не понять! Рогач достоин восхищения, крупный и сытый.
— Первый мой, — гладил ребристые рога довольный до безумия дружок. — А как они летели! — снова восхищенно загорелись его глаза от воспоминаний. — Это на всю жизнь! Это не забыть! Я вон там лежал, а они прут прямо на меня. Ты знаешь, как страшно стало! А пыль какая от них летит, и трава не сдерживает, думал, затопчут, и встал рано поэтому. Одним выстрелом взял, — подытожил он, видимо, вспомнив о своей реабилитации как стрелка.
— Удача, несомненная удача, — пожимал я счастливому другу руку.
— Теперь я хоть пешком, — заявил он, управляясь с трофеем.
Приведя все в порядок, определив направление, мы отправились. Через пару часов, выбирая дороги понакатанней, доехали до белой юрты.
«Опять мы не туда», — опечалился я, но вида не подаю. Нас встретили две собаки да старик:
— Вчера праздник был, скачки тут устраивали, а юрту сегодня увезут.
Посидели, попили чай и так разговорились с новым знакомым, что я и не заметил, как Ленька уснул на кошме, по-детски засопев.
— Умаялся, пусть отдохнет, — по-отечески, с заботой, подложил ему под голову скатанное курпе старик. — Мне уж за семьдесят, а все бы ходил да ходил, — улыбнулся он без тени грусти. — А вы еще молоды.
Потекла беседа. Нашлись и общие знакомые, и друзья. Быстро летит время.
— Будете зимой в наших краях, обязательно заезжайте. Дорогу теперь знаете.
— Теперь-то знаем, — улыбнулся я и прощально помахал рукой доброму человеку.
Нам строго на север, и я уверенно веду машину уже мимо знакомых мест.
— Вот в этом лимане я потерял Памира, когда охотились на кабанов, — вспоминал я, показывая другу все исторические места, — а вот тут добыл сразу двух волков, а тут мы когда-то обедали поздней осенью, вон под тем карагачем.
К зимовке прибыли уже по-темному. Хозяин встречал нас, выглядывая на дорогу и переживая, что долго не едем. Умеют же люди радоваться от души. Переживают, как за родных. Даже завидно от этой душевной нерастраченности.
— Ну, наверное, повезло, вижу, вижу, — смеялась хозяйка, много лет встречающая нас в своем доме.
Удивительное строение из самана. Зимой тепло, а летом укрываешься одеялом. Ленька, совсем как ребенок, смущался, принимая поздравления.
Эту ночь я спал сладко, как никогда.
Летит время. Ленька считает дни до начала августа, пьет по тридцать капель настойки и улыбается шире щек. Уж не знаю, что его вылечило, моя настойка или великая целительница по имени Охота.
г. Пугачев Саратовской области
От редакции
Сайгак (Saiga tatarica tatarica L.) когда-то был самым многочисленным видом копытных животных, населяющих степные и полупустынные регионы нашей страны, значился в Перечне видов, отнесенных к объектам промысловой охоты. Максимальная численность сайгака была в начале 1970-х годов (только в степях Казахстана тогда насчитывалось почти полтора миллиона особей). Наверное, в более раннее время этих антилоп было еще больше, но тогда не был налажен систематический учет численности животных.
Активная охота (разрабатывался и успешно проводился даже бригадный, массовый способ отстрела, когда выбивались целые стада), повсеместное браконьерство (все возрастающий спрос на рога, используемые в народной медицине), нарушение экосистем, связанное с сооружением газопроводов и прочим строительством, ухудшение в связи с этим кормовой базы привело к резкому (в десятки раз) сокращению численности сайгаков. Теперь уж не встретишь таких огромных стад, которые можно было увидеть прежде в степях Калмыкии или Казахстана.
Ученые считают, что сокращение численности сайги с миллиона и даже больше особей в 1990 году до 25 тысяч в настоящее время представляет собой наиболее резкое и быстрое уменьшение популяции какого-либо вида млекопитающих. То есть произошло катастрофическое падение численности за счет убийственной комбинации разных факторов – и социальных, и природных.
Сейчас сайгак значится в Красном списке МСОП (Международный союз охраны природы) как вид, «находящийся на грани исчезновения».
Департамент по охране и развитию охотничьих ресурсов, получив в свое время информацию о начале резкого спада численности, в 1998 году принял решение закрыть охоту на сайгака.
Этот запрет действует и сейчас — предполагается пока до 2013 года, если численность не начнет восстанавливаться.
В настоящее время депрессия численности продолжается, несмотря на то, что ведется постоянный контроль за состоянием популяций, предпринимается даже вольерное содержание сайгаков в специализированных питомниках (в Калмыкии, в Ростовской и Астраханской областях), создаются международные группы специалистов по антилопам, разрабатывающие планы действий, способствующих восстановлению сайгака до уровня, когда снова на него можно будет охотиться.
Ну что же, поживем — увидим. Но пока добывать сайгака нельзя, даже если это необходимо для лечения друга.
