Протасов Б.
У охотников принято давать охотничьей собаке кличку, соответствующую той породе, к которой она относится. При выборе клички фантазия владельца не стесняется какими-нибудь канонами, однако каждый настоящий охотник всегда держится заведенного обычая.
Гончим чаще всего дают кличку по названию музыкального инструмента — Баян, Бубен, Зурна и т.
д. или по чему-нибудь, говорящему о звучании, — Сигнал, Тревога, Плакса, или просто напоминающему лес, охоту. Все это потому, что голоса породных гончих настолько звучны и музыкальны, в них так сильно выражается охотничья страсть гончей, что ни один прохожий, все равно будь то охотник или неохотник, не сможет не остановиться и не послушать, когда в тихое осеннее утро льется непрерывная страстная музыка гона какой-нибудь Заливки, преследующей проворного беляка по горячему следу.
Весной оставил я себе щенка от Песни и Гаркало. Долго прикидывал, как бы его назвать, и решил — Леший, лесной хозяин, как он зовется в старинных поверьях и сказках. Думалось так: ведь куда только ни уведет за собой охотника гончая, преследующая рыжую красавицу — лисицу, в какие только дебри ни заберешься иной раз, подравниваясь к гону, пока, наконец, не повстречаешь «красного» накоротке. Когда бывало закинешь за спину лисицу и закуришь, тогда только опомнишься и сообразишь: «Ба! Да где же это я? Ведь уж смеркается, а до дому-то еще идти да идти...». Говоришь гонцу: «Ну и покружил ты меня нынче по лесу, не хуже лешего», — а гонец косит на тебя темными глазами, довольно помахивая хвостом, будто хочет сказать: «Ничего, мол, не поделаешь, на то и охота». Подумав об этом, я и назвал щенка Лешим.
Время шло, щенок незаметно поднялся на ноги, выровнялся и по второй осени стал рослым и ладным выжлецом. Уже и тогда он не оказался в поле последним среди опытных гонцов, а по третьей осени так начал работать, что стал вожаком всей стаи. Ничто так не может радовать гончатника на охоте, как растущее мастерство молодой гончей. Поэтому не только я, но и дед Сергей, Сила Александрович и другие мои друзья-охотники радовались успехам Лешего, как радуются учителя талантливому ученику. Однако Леший чуть было не погубил свою блестящую охотничью карьеру.
Случилось так. Кончалась пора яркой осени, догорали последними огнями опушки и перелески, ковер из опавших листьев начал тускнеть и блекнуть под перепадающими дождями. Ранним свежим утром я ушел с гончими за речку Думчу в места, которые тянули меня к себе не обилием зверя, а красотой разнолесья. Елово-березовый лес пронизывали косые лучи утреннего солнца. Серебристо-белые стволы уже обнаженных берез хоронились за темными ветвями елей. Чуть шелестели под ногами отсыревшие листья и жухлые кусты папоротников. Гончие побудили прибылого беляка. Беляк то и дело западал, и стая, горячась, проносилась со следа и умолкала. Не успев разбрестись в поисках запавшего зайца, стая опять разом подхватывала, как только одна из гончих находила «упалого» и опять, как по команде, обрывала, дойдя до очередной серии скидок и петель у края лесного болотца. Голоса гончих то уходили куда-то в глубь леса, то приближались, и я настораживался, ожидая появления зайца. Но, видимо, я выбрал неудачное место; гон проходил то справа, то слева. Я бросил это место, а вскоре обнаружил невдалеке надежный лаз. В это время вдали разом и очень горячо подхватила стая. Гон стал заметно приближаться. Вглядываясь в глубину леса, я уже ждал, что вот-вот меж деревьев замелькает проворный заяц. Вдруг сзади под чьими-то осторожными шагами слегка зашелестели листья и хрустнул сучок.
«Заяц! — догадываюсь я. — Но странно, почему он идет навстречу собакам?» Поднимая приклад к плечу, осторожно оглядываюсь и... не верю своим глазам: невдалеке между кустами молча пробирается Леший... Глаза его горят, движения осторожные, крадущиеся, он то останавливается, прислушиваясь, то опять делает несколько шагов вперед. Гон слышится все ближе и ближе. Леший замер и прижался к земле, как хищник, готовый к решительному броску... Стало ясно, что Леший — «перечун».
Переченье — порок для стайной гончей, хотя и редкий. Присущ он бывает наиболее сметливым и энергичным собакам в расцвете их сил. Ведь назначение гончих — поднять с лежки зверя и гнать его по следу с голосом до тех пор, пока он не будет убит охотником или, обессиленный быстрым и упорным преследованием, не попадет в зубы самих гончих. Роль охотника — определить ход зверя и встретить его выстрелом на лазу, т. е. в месте наиболее вероятного перехода. Угадать по голосам собак и по характеру гона, какой зверь поднят, и, зная повадки его, определить верный лаз — дело большого охотничьего опыта. Издавна гончие приучались охотником нести свою службу, а здесь вдруг в Лешем проснулась древняя кровь его предков — диких волков, когда они стаей гонялись за быстроногой козой, в то время как часть из них, наиболее сообразительных и ловких, затаивалась в засадах на верном переходе преследуемого зверя.
Леший так был поглощен своим делом, что не замечал моего присутствия. Забыв о зайце, я любовался картиной звериной охоты, хотелось посмотреть, что будет дальше, но опасения, что в собаке укоренится подобная «творческая» работа и придется расстаться с лучшей стайной гончей, заставили меня поскорее крикнуть: «Куда?! В стаю!» Леший вздрогнул, метнул на меня испуганный взгляд и исчез за кустами. Через минуту был слышен его теноровый залив по запавшему невдалеке беляку. С тех пор не замечал я, чтобы Леший хоть раз нарушил строгое распределение обязанностей между гончими и охотником.
* * *
Гончие, теснясь в калитке, весело выбежали на лужайку и сгрудились около землянки, где хранилась для них конина. Пока собаки трепали куски потемневшего мяса с прилипшими к нему желтыми листьями и травой, я присел на завалинку и любовался ясным осенним днем. Перед сезоном охоты собаки вторую неделю сидели на мясе, изрядно заелись и, бросив корм, вскоре разбрелись в поисках развлечений. Зурна бродит под старыми березами и вынюхивает что-то в траве, воображая себя в лесу на охоте. Строго косясь на Карая, Песня грызет какую-то промытую дождями кость с таким нарочитым усердием, будто в самом деле обнаружила в ней особенно приятный вкус, а Карай стоит рядом и терпеливо ждет, не перепадет ли и ему кусочек неизведанного лакомства; Баян же старательно роет ямку у изгороди, чтобы припрятать что-то про черный день.
Пора уже было загонять гончих во двор, но не хотелось ни двигаться, ни отрываться от своих мыслей: «Еще три недели, а там отпуск, начало охоты по чернотропу... — думал я. — Как-то примется гонять молодая Песня? То-то будет дело, если голосом пойдет в мать! Эх, скорее бы проходили эти недели!» Подошел Леший, приподняв голову, он принюхивался к чему-то в воздухе. Отрадно было смотреть на его крепкую фигуру, дышавшую здоровьем и неиссякаемой энергией. «Каким же ему быть, если он прямой потомок старинных першинских русских гончих!» — подумал я. Нехотя поднявшись с завалинки, я зашел за угол дома, откуда открывались синие дали заречных лесов. Я прошел шагов тридцать от дома, когда увидел, как из-за бурьяна, росшего на месте старой бани, вышла крупная черная собака и направилась мне навстречу. «Надо бы прогнать собаку, а то недолго до грызни», — подумал я и поднял валявшуюся палку. Собаки при таких движениях не ошибаются в намерениях человека и обычно бросаются наутек, но эта продолжала бежать навстречу, ускоряя рысь. «Не бешеная ли?» — мелькнуло подозрение. Высоко взмахнув палкой, я бросил ее в собаку, но она, опустив голову, все так же бежала ко мне. «Бешеная! — решил я. — Снять пиджак и бросить в собаку, если кинется», — но поздно: черная собака в нескольких шагах. Я уже предвидел неминуемую катастрофу, когда сзади послышался непередаваемый словами звук, похожий на визг, вопль или какое-то дикое гиканье, которое могут издавать гончие, увидя зверя накоротке. В тот же миг Леший вихрем промчался мимо, с силой ударил в черную собаку и вместе с ней покатился по траве. Не успел расцепиться этот клубок, как примчались остальные гончие и бросились на чужака. В рычанье, визге и щелканье зубов утонул мой отчаянный крик: «Отрыщь! Назад!» Наконец, из общей свалки вырвалась черная клочкастая собака и неверной рысью побежала к селу.
«Скорее, скорее за ружьем... Не допустить собаку в село!». Не отвечая на вопросы встревоженной жены, хватаю со стены ружье и, заряжая его на ходу, бросаюсь вслед за собакой. Удалось поспеть вовремя: несчастный пес только что прошел пересохшее устье речки и медленно взбирался на крутой откос, из-за которого слышались голоса ребятишек. От волнения и бега сердце готово было разорваться, ружье в руках ходило ходуном, а ждать было нельзя: вот-вот собака взберется на берег, а там... Вскидываю ружье и, почти не целясь, нажимаю на спуск. Чик! — щелкнул курок. Осечка! Холодный пот выступил на лбу. Стараясь успокоить себя, нажимаю второй спуск. Раздался резкий сухой выстрел. Собака опустилась, медленно перевалилась на бок и покатилась ко дну оврага, цепляясь за выступы камней.
Прибежав домой, я поспешил во двор к гончим. Узнав от кого-то о случившемся, вскоре прибежал и дед Сергей. «Эко случай-то какой, Митрович! — волновался он. — Ты уж не беспокойся, я послал фельдшера с Максимычем припрятать убитую-то. Давай-ка посмотрим гончих, не покусала ли их дурная-то».
Мы занялись осмотром собак. Лишь у Карая мы нашли прокушенное ухо, из которого обильно сочилась кровь. Нанесла ли эту рану бешеная или в общей свалке ненароком зацепили свои — трудно было сказать. Решили Карая и Лешего посадить отдельно на цепи и приглядывать за ними в оба. Прошло недели три. Никаких признаков заболевания не замечалось, и, немного успокоившись, я решился ранним утром дать засидевшимся на дворе собакам поразмяться на лугу и покормить их на воле.
Гончие дружно выбежали в калитку и принялись за корм. Один только Леший отошел от других и, взобравшись на холм землянки, остановился и стал смотреть на расстилавшийся впереди луг, за ним — реку и синеющие вдали леса. Долго неподвижно стоял Леший и все смотрел и смотрел вдаль. Его силуэт четко вырисовывался на фоне ясного утреннего неба. Но вот Леший медленно сошел с холма, размеренной рысью пробежал мимо собак, мимо меня и прямо, как по линейке, направился по лугу дальше, должно быть, туда, куда так долго и неподвижно смотрел с холма. Я окликнул — Леший не остановился, позвал громче — он даже не оглянулся и размеренной рысью бежал по тропе, что идет через луга в бескрайние задесненские леса...
Сперва я не понял столь странного поведения собаки: «Куда это он? Почему не вернулся на зов?» И вдруг мелькнула страшная догадка: «Да ведь Леший, должно быть, сбесился! Он уходит в лес!». Первое движение — догнать, но погоня бесполезна. Наскоро водворив гончих на место, бегу в дом. Захватив охотничий рог, ружье, я бросился вслед за Лешим...
Долго метался я по лесным дорогам и просекам, останавливался на опушках, трубил, прислушивался и опять трубил — не приходил и не отзывался Леший. Тихо было в осеннем лесу. Только будто от звука рога падали с кленов желтые листья и, кружась, с тихим шелестом ложились на влажную землю...
Понял я, что Леший никогда не вернется...
Разбитый, усталый, прислонился я к старой березе. Стоял, опустив ненужный рог, и думал. Думал о том, как все это случилось, как Леший верным звериным инстинктом почувствовал неотвратимую гибель. Понял Леший, чувствовал он, что начинало мутиться сознание, что все чаще и чаще кольцо сжимало горло, раздражал каждый звук, всякое движение. В злобе на что-то нарастающее, давящее хотелось ему схватить, сжать железными челюстями все движущееся, но кругом все свои — охотник, собаки, с которыми осенней порой вместе носились за русаками по жнивью, голосисто перекликались в дремавшем лесу, теряя беляка у болота... По свежей пороше мчали рыжую лису по овражным откосам, а к вечеру, усталые, след в след трусили ко двору, где, зарывшись в пахучую солому, коротали вьюжные зимние ночи... И опять волной нарастала непреодолимая тоска, и жестокие спазмы сжимали его горло, подымая злобу, мутя сознание... «Уйти в лес, в прохладный овраг, где не будет мучительной жажды», — думал верно Леший. Но вот охотник открывает калитку, весело выбегают на лужайку собаки — все спешат к землянке насытиться свежим мясом... «Нет, не с ними!» Взошел Леший на холм и долго смотрел на дальний лес, куда много раз уводила его со стаей охотничья тропа. Сознание ясное, но знал — ненадолго. А инстинкт диких предков властно требовал: оставь всех, уходи! Не уйдешь — станешь страшным врагом своим друзьям. И Леший пошел. Пошел прямо, не оглядываясь, боясь, как бы что-нибудь не удержало, не отняло силы уйти. Побежал он мимо собак, мимо охотника: «Скорее, скорее, а то позовет, приласкает, и тогда не уйти...» Охотник окликнул. «Оглянуться? Нет, прочь от всего скорее! Впереди мост, за мостом луга, лес... Туда, в темный овраг, пока не погасло сознание...»
Стоял я у старой березы и так думал, глядя на куст калины. Крупная капля росы упала с березы на багряный лист. Лист оторвался и, перевернувшись, покорно лег на землю. И еще откуда-то капля и другая упали мне на рукав и, цепляясь за ворсинки сукна, скатились на холодную медь охотничьего рога.
