Яныгин И. Р.
Ее поймали в глухой и угрюмой Мамской тайге, в долине реки Витим.
Выход из дупла, куда забралась соболюшка, был один, и настораживать сетчатую ловушку не было надобности. Охотник приладил к отверстию дупла мешок, другой стал стучать снизу по толстому, в обхват, дереву. Но не тут-то было: самочка ни за что не выходила.
Предложение одного из охотников применить «дедовский» способ — выкурить ее едким дымом — было отвергнуто охотоведом: ценный зверек мог погибнуть. Тогда охотник снял рукавицы, взобрался на плечи прислонившемуся к дереву товарищу и сунул руку в дупло по самое плечо, прямо к урчащей злой мордочке. Соболюшка прыгнула в дупле, на сколько могла, и ее острые зубы вцепились в указательный палец человека. Он в тот же миг прихлопнул большим пальцем, крепко сжав верхнюю челюсть зверюшки.
Соболюшка оказалась на редкость вертким и злым зверьком, а судя по зубам и другим внешним признакам, — молодым, с отменно черным мехом. Под смолисто-черными остевыми волосами ее скрывался темно-голубой пух. Дунешь на такой мех — и он заиграет цветами радуги.
И вот красивую соболюшку вместе с другими соболями повезли в Якутию. Чутье и слух зверя угадывали, что рядом в клетках едут сородичи. Стреляя глазами, соболюшка узкой мордочкой торкалась об решетку, стараясь разглядеть соседей. Ей не терпелось их обнюхать, поиграть, а может быть, и подраться: ведь так редко они встречаются на воле.
В пути соболюшке иногда хотелось пить, а вода в плошке расплескивалась, и это еще больше дичило ее; она металась по клетке, желая завоевать утерянную свободу.
Корм спускался в маленькое отверстие в потолке клетки, и хищница, как бы ни изощрялась, никак не могла цапнуть человека за пальцы.
В пути лишенный движения зверек ел мало, зато охотно принимался лакать свежую воду или грызть комочки снега.
Кича — назвали ее охотники.
При звуках человеческого голоса соболюшка поднимала любопытную мордочку, но зло щерила пасть, полную мелких и острых зубов.
Наконец соболюшка в просторной вольере зверофермы.
Никакая ласка, никакой режим кормления и ухода не могли сломить природный нрав Кичи. Даже изысканные блюда в виде фарша и свежего мозга не могли заставить есть корм при людях, как это делали другие соболи. На третьем месяце жизни в звероферме Кича оставалась такой же нелюдимой, как и в первый день.
Каждый раз, когда к вольере Кичи приближался человек, хотя бы это была бессменно кормившая и убиравшая в клетках зверовод Тамара, соболюшка пряталась в своем гнезде и выходила, оттуда только удостоверившись, что поблизости никого нет.
Тамара, бывало, принесет корм и нарочито на часок-другой спрячется за пень, продежурит у вольеры соболюшки: авось-де, голод заставит ее при ней покинуть свое убежище и взяться за еду. Кича упрямо дожидалась ухода человека.
Кормили соболюшку на ферме не только отменно, но даже изысканно: свежий якутский карась, орехи, творог со сметаной... И все же Кича оставалась отшельницей, нелюдимкой.
Звероводы решили проделать для интереса небольшой опыт: воспользоваться кровожадным нравом соболя, обратив его против самой же Кичи. Неужели у соболя хватит терпения ожидать ухода человека, если у него в клетке из-под носа будет убегать мышь или упрыгивать бурундук? Задумано — сделано. Зверофермовские мальчики поймали мышь, а Тамара выпустила ее в вольеру Кичи.
Соболюшка выставила из гнезда свою хищную морду, насторожилась, несколько раз стрельнула своим огненным взглядом то на мышь, то на Тамару. Потом чуточку помедлив, Кича качнулась назад и ринулась на свою жертву.
Свершилось то, чего следовало ожидать. Мышь только успела засеменить ногами, как соболюшка схватила ее и мигом скрылась в гнезде.
Мальчики поймали еще шесть мышей, и все они с промежутками через день были отданы Киче.
Изменился ли после этого ее упрямый нрав? Да, изменился, хотя и очень мало. Стоило Тамаре только приблизиться в часы кормления к клетке соболюшки, как та высовывала из гнезда нос и следила за каждым движением человека. Тамара на несколько шагов отступала, и соболюшка, скосив на нее глаза, осторожно подбиралась к корму, все принюхиваясь и что-то отыскивая.
Прошло какое-то время, и Тамара стала замечать, что Кича сделалась какой-то вялой, а живот у нее в пахах чуть заметно вздулся. Все это говорило о том, что у соболюшки вот-вот должно появиться потомство.
Действительно, спустя три дня в гнезде копошились крохотные детеныши, величиною со спичечный коробок. Шевелились только четыре, пятый же лежал пластом, не проявляя признаков жизни. Он был мертворожденным.
После того как Тамара убрала из гнезда мертвого соболенка, ей показалось, что соболиха-мать загрустила. Она, не боясь присутствия людей, часто выбегала из гнезда и шныряла по вольере... Иногда она останавливалась, рассеянно оглядывалась и тихо визжала (звук, похожий на кашель).
В эти грустные для Кичи дни мальчики поймали и принесли живого бурундука. Но когда он оказался в клетке соболюшки, произошло чудо, которого никто из собравшихся не ожидал. Кича, приметив бурундука, не бросилась, как это она делала всегда, а впервые издала звук, похожий на лай, потом медленно поползла, заискивающе виляя хвостом. Бурундук заковылял в сторону — лапа у него была повреждена капканом, но соболюшка осторожно цапнула его за загривок и... уволокла в гнездо.
Ни через день, ни через два, ни через месяц Кича не съела бурундука-приемыша. Он, по-видимому, по счастливому совпадению попал на звероплощадку в тот момент, когда у Кичи еще не остыли материнские чувства к пропавшему детенышу.
Каждый раз, когда Тамара приходила на звероферму, она видела, как бурундук, припадая на переднюю ногу, безмятежно прыгал по вольере соболей. Он, по-видимому, был доволен своим положением и лакомым угощением — молоком соболюшки. Он даже не пытался теперь выбраться из загона.
Соболюшка продолжала прятаться у себя в гнезде. Оттуда она ревниво наблюдала за поведением хромого грызуна, а ее настоящие детеныши росли и радовали звероводов.
На глазах у хромого Кича съела двух бурундуков. В этой трапезе, глядя на мать, приняли участие и подросшие соболята.
Усыновленный Кичей бурундук, однако, жил бы и по сей день, если бы не произошел такой каверзный случай, о котором нельзя умолчать. Пушистые малыши соболя однажды отчаянно резвились в просторной вольере с беззаботностью только что начавших жить зверюшек. Несмотря на жару, они играли и боролись с буйным весельем, гоняясь друг за другом, пытаясь отнять один у другого засохший хвост карася. В пылу бешеной игры кто-то из них умудрился сперва столкнуть, а затем схватить хилого бурундука. И бурундук, что называется, пошел по кругу. Он десятки раз переходил из зубов в зубы. Его растягивали так и этак, давили лапками и в завершение всего вырвали хвостик и перекусили вену...
Кича опять сделалась такой же нелюдимой, как и в день приезда на звероферму. Зато ее детеныши, которые стали почти взрослыми, утратили дикий таежный нрав и брали корм прямо из рук зверовода. Да так и должно быть: ведь они родились в клетках и были выкормлены человеком.
