Заозерский В.
Вот как на четверых немолодых мужиков нашла блажь.
...В лесу было необычайно тихо: ели и сосны, которые не упустят, чтобы не пошуметь по малейшему поводу, будто замерли. Было до того безветренно, что когда падал с березы предпоследний или последний ярко-желтый листок, он чисто опускался на землю прямо под той веткой, с которой расстался.
Напор погнал беляка, и его звучный, густой баритон пел в этой тишине так мелодично и вместе с тем с такой страстью, что хотелось не подставляться под гон бегом, а только слушать да слушать.
Так или иначе, мой друг, колхозный бригадир Василий Иванович Сенин, опередил меня: прокатился выстрел, и не успели погаснуть отголоски, как грянул второй удар, такой же торжественно-красивый в непогрешимой тишине гулкого осеннего леса.
Дублет... Должно быть, стрельба-то не очень удачна...
И действительно, Сенин стал накликать собаку.
— Вот-вот-вот-вот-вот...
— О-о-о-о-о... — повторяло ближнее эхо: — о-о-о-о-о... — слитно и запоздало гудело в дальнем лесу, за болотом.
Вот Напор взвизгнул, отчаянно помкнул по горячему и, надо думать, кровяному следу. Гон становился все неистовее и вдруг оборвался; затем снова вспыхнул безумно яркой помычкой и разом смолк... Напор поймал зайца!
Подбежав туда, где кончился гон, я прежде всего увидел невысокую, но плотную фигуру Сенина; при своих сорока пяти годах быстр он был на ногу.
Место мы, по-видимому, определили точно, — но что за место! После давней вырубки здесь в одиночку и небольшими группами стояли старые, лапистые ели, а вокруг непролазной чащей засел еловый подрост, высотой по грудь человеку. Попробуй найди здесь лежащую собаку (не говоря уж про зайца)! А отозвать Напора от пойманной добычи немыслимо: кричи, стреляй — ни на шаг не отойдет! Будет лежать и ждать, не трогая зайца, пока слышит, что охотники близко. Найдешь его в это время — заяц твой. Ну а уж если не найдешь и, плюнув, уйдешь прочь — не взыщи: Напор спокойно примется за дело и через некоторое время догонит с полным брюхом.
Долго пролазили мы в сплошной гущине ельничка, в кровь изодрали руки и отступились.
— Давай лучше пообедаем. Напор тут где-то, рядом. Может, сам объявится.
Расположились под старыми елями, на прогалинке, едим, толкуем.
— Эй, кто беседует? — слышим голос невдалеке.
— Давай к нам, Иван Осипович, подходи к обеду!
Сквозь чащу продрался Мягин, охотник из соседней деревни. Он был невысок и худощав, борода у него хоть и светло-рыжеватая, а проседь на ней уже здорово заметна. Собак у дяди Ивана не водилось; он все больше белок на подслух стрелял да рябчиков на пищик подманивал. Василий Иванович отзывался о нем свысока — охотник, мол, «деревеньской», что надо было понимать: влет не стреляет.
Только присел к нам Мягин да стал рассказывать, что на Зубовской медведь кобылу заломал, послышался басистый оклик:
— Кто тут, хрещеные?
— Ого! Давай сюда! — ответили мы хором.
Из ельника медведем вылез Михаил Мозоцкий, коренной «егарь», знаменитый стрелок. Он еще господам легавых натаскивал. Про его богатую темную бороду Василий Иванович говаривал: «Что шуба медвежья, только серебрецом прошита».
Представителен был старик — рослый, широкий, осанистый. Теперь он служил в лесниках.
Сенин, любитель острых словечек, конечно, не упустил случая:
— Вот когда узнали мы, почему эти охотнички без собак обходятся. Только мы пироги вынули, а они за версту почуяли! На лешего с таким чутьем заводить собак!
Пообедали, закурили... Вдруг на соседней ели зацокала белка. Вон она, бежит по елке вверх!
Иван Осипович заторопился, засуетился, как бы кто его не опередил. Скорей за ружье! Пальнул... и белка взвилась еще выше и оттуда перелетела на соседнюю огромную ель. Там она уселась на виду, раздраженно дергая хвостом.
Пока Мягин снова целился, Сенин, не стерпев, вскинул ружье. Щелкнул курок... осечка! Спеша, охотник вздернул второй курок, приложился, и выстрел грянул оглушительно. Это он угадал спустить курок секунда в секунду вместе с Мягиным. Дым закрыл не только нас всех, белку, но и всю макушку ели, на которой та сидела.
Когда облако развеялось, белки на месте не оказалось, но и падать она не падала. Василий Иванович пальнул еще разок в гущу хвои, где «она окаянная кроется», но оттуда лишь мелкие еловые лапки повалились.
Тут все мы, четыре мужика, обазартились и стали кружить вокруг дерева, высматривая зверька. Но белка затаилась среди столь густо охвоенных еловых лап, что выискать ее там не было никакой возможности.
Мозоцкий скомандовал:
— Выколачивать!
Сенин и Осипов выломали по ольховине, и, только принялись стукать по стволу ели, как я увидел: белка, вон, вон, полезла вверх, мелькая в хвое. «Ну, — подумал, — сейчас я вам, мазилы, докажу!»
Грох!.. Жду... Готов руки протянуть, чтобы поймать убитую белку... А она не падает и не падает...
Мозоцкий, не торопясь, поднял ружье, как бы снизойдя и к нам, никудышным, и к самой белке. Ну, чего тут целиться такому славному стрелку, которому плевое дело сбить пару бекасов дублетом?.. А белка быстро лезла к макушке, винтом кружась вокруг ствола...
Стукнул выстрел, и мы, разинув рты, увидели, что серый зверек опять перелетел на соседнюю ель! Секунда, другая — и он скрылся в густо охвоенных сучьях. Ах ты черт! Еще злее взыграло самолюбие у всех четверых. Ну нет! Разве можно бросить такое!
Взяли мы с Иваном колотушки и до седьмого пота били, били по елке, но наблюдатели — Мозоцкий и Сенин — ничего не видели: только веточки на вершине вздрагивали от наших ударов.
— Стойте, ребята, — решился Иван Осипович. — Я легкий, духом на елку взлезу. Оттуда видней...
Сперва он лез быстро, но когда взобрался метров на пятнадцать от земли, стало ему так тесно, что при одном из замысловатых выгибов своего тела Иван уронил ружье. Вернуться за ним на землю верхолазу не дали.
— Лезь выше! Когда тут мешкать! Нам ее выгони!..
И он полез дальше...
— Вон она, ребята! Вон на меня глаза пялит! Кыш! Кыш! — Мягин замолк...
А внизу бушевало нетерпение:
— Ну, чего там? Чего ждешь?
— Чего? — передразнил верхолаз. — Пялится на меня, а не боится, холера! Ужо я ее шишкой!..
Он сорвал с ближней лапы свежую тяжелую шишку, кинул, и белка, в которую он угодил с неожиданной точностью, мгновенно «фукнула» на другую елку. Но не одним же нам было «мазать»! На сей раз и белка, не успев рассчитать прыжка, промахнулась, сорвалась и полетела вниз. Задержалась она лишь на одной из нижних ветвей, всего метрах в шести от земли. Охотники взбеленились:
— Вон она! Вон она!..
Со скоростью, достойной подлинного бекасятника, первым успел выстрелить Мозоцкий...
Белка повалилась вместе с суком, на котором была. Заряд дроби на шести метрах шел, конечно, пулей и, как топором, отрубил сук.
Оказавшись на земле, возле Василия Ивановича, белка бросилась к ели мимо него. Сенин изловчился и схватил ее рукой, ухарски подкрикнув:
— Цоп!.. — но сразу же его удаль перешла в рев...
Острые, как стамески, зубы впились ему в руку; потом он поведал, что такой боли в жизни не испытывал. Раненая рука, видно, плохо держала зверька: белка вырвалась и шмыгнула в гущу елового подроста... Ушла! Ушла от четверых охотников с двустволками, ушла невредимо, приняв на себя семь выстрелов!
— Ну пес же с ней! Пусть живет! — опомнились мы наконец.
Наши случайные товарищи пошли каждый своей дорогой.
Направились домой и мы с Сениным, но не прошли и тридцати шагов, как наткнулись на Напора, припавшего под елочкой и умильно глядевшего на здоровенного чалого беляка, который целехонький лежал в метре от собаки...
