Штильмарк Феликс Робертович
Почти сорок лет назад я был зачислен охотоведом в большую комплексную экспедицию, которую учредили Институт географии Академии наук СССР и Главное управление охотничьего хозяйства и заповедников при Совете Министров РСФСР. Предполагалось создать в районе государственные промысловые хозяйства (госпромхозы) на базе еще довольно многочисленных, но уже тихой смертью отмиравших колхозов.
Начальником экспедиции был известный биолог широкого профиля (биоэкономист) Евгений Евгеньевич Сыроечковский, будущий академик РАСХН (быв. ВАСХНИЛ), а в те поры еще даже не доктор, а всего лишь кандидат наук. Когда позднее в Москве вышла в свет моя книжка «Таежные дали», где была «Туруханская глава» с рассказом об этой экспедиции, Е.Е.С. понравилось, что я сравнил его внешний облик с Пьером Безуховым из «Войны и мира» Л.Толстого. Надо заметить, что редакция «Мысль», опасаясь всесильной тогда цензуры (памятный многим «Главлит»), очень боялась оставить в тексте что-либо негативное о тогдашней жизни, поэтому приходилось писать крайне осторожно, не поминая ни о ссыльных людях, ни об убогости жизни, ни — Боже упаси! — о пьянстве... Все только о природе, «о птичках»... А вот теперь можно вспомнить о былом, используя старые дневниковые записи и многочисленные письма «домой».
Итак, 24 июня 1963 г. в два часа светлой енисейской ночи меня высадили на лодке с борта теплохода «Калинников» возле станка Ангутиха, что на левом берегу Енисея в 60 км ниже нынешнего Туруханска[1]. Там жили в то время пять семей — три селькупских, одна немецкая (из ссыльных) и одна русская. Здесь же базировалась московская экспедиция во главе с ее начальником. Мне был выделен новенький стационарный мотор СМ-557 (13,5 л.с.) для передвижения по туруханским просторам (район протяженностью более 1500 км вдоль Енисея) и поручалось собрать полные сведения обо всех охотничье-промысловых делах, включая данные о распространении и численности животных и картину их освоения. Для этого надо было «всего лишь» провести опрос по возможности всех охотников района, выяснить результаты их промысла за два последних сезона, а потом отразить все это на картосхемах и в научном отчете.
29 июня прибыли мы с начальником в Туруханск. Поселились у районного рыбинспектора Михаила Максимовича Москалева (старый волк-законник, 18 лет шпынял браконьеров, а жена у него зав. столовой, тоже большой человек), отыскал я местного мастерового мужика Михаила Михайловича Осипова, с которым и заключил договор на изготовление большой деревянной лодки под новый стационарный мотор.
Пока дед ладил лодку, я знакомился с районным начальством, собирал всякую статистику, касающуюся охотничьих дел. Особенно интересными оказались «Материалы землеводоустройства 1936—1937 гг.» с разделами об охотничьем промысле (нач. экспедиции Н.И.Зеленцов, охотовед Г.Смарыго). Из них явствовало, каким был район в середине 1930-х годов, назывались многие колхозы и селения, которых сейчас не было и в помине...
«По Баихинскому кочевому совету (Фарково, В.Баиха, Момчик — колхоз им. Смидовича) — 86 охотников-селькупов и двое кето[2].
По Сургутихинскому кочсовету (Сургутиха, поселки на озерах Дашкино и Налимье — к-з им. Шмидта) — 54 охотника-селькупа, 21 кето и 2 эвенка.
По Черноостровскому кочсовету (Пакулиха, Кондиль — к-з им. Разуваева) — 38 охотников-селькупов, 33 кето, 3 эвенка.
Горошихинский сельсовет (с. Ангутиха, с. Конощелье — к-з «Спартак» — 14 русских охотников, 2 селькупа + с. Горошиха — к-з «Ответ вредителям» /!/ — 27 русских охотников).
Туруханский с/с (г. Туруханск и пос. зверопитомника — к-з им. Лыткина — 4 русских охотника + 13 единоличников; с. Старый Туруханск — к-з «Красный туруханец» — 12 русских охотников + 13 единоличников; с. Мироедиха — к-з «Первое мая» — 4 охотника + 5 единоличников; с. Якуты — к-з «Комсомолец» — 5 русских охотников; с. Селиваниха — к-з им. Свердлова — 8 русских охотников; с. Мельничное — 1 охотник-единоличник).
Костинский с/с (с. Костино — к-з им. Сталина — 12 русских охотников; с. Пупково и с. Татарское — к-з «2-я пятилетка» — 21 русский охотник; с. Сухая Тунгуска — к-з «Волна» — 9 русских охотников; с. Баиха — к-з «Красный рыбак» — 4 русских охотника).
Верещагинский с/с (с. Черноостровск — 8 русских охотников;
с. Бакланиха — к-з им. Стаханова — 12 русских охотников + 2 единоличника; с. Верещагино — к-з им. Свердлова — 5 русских охотников + 3 единоличника; с. Марково — к-з «Труженик» — 21 русский охотник + 3 единоличника; с. Усть-Тунгуска — к-з «Новый быт» — 17 охотников (5 селькупов, 12 кето) + 14 единоличников.
Зыряновский с/с (с. Нижне-Имбатское — к-з «2 пятилетка» — 11 русских охотников; с. Зыряново — к-з «Первое мая» — 7 охотников + 3 единоличника; с. Канготово — к-з «Охотник» — 14 охотников + 7 русских единоличников).
Верхне-Имбатский с/с (с. Алинское — к-з «Сила» — 10 охотников + 13 русских единоличников + 7 кето; с. Верхне-Имбатское — к-з «Пятилетка» — 6 охотников + 7 русских единоличников; с. Чулково — к-з им. 17-го съезда — 13 русских охотников + 8 кето;
с. Новоселово — к-з им. 17-го съезда — 12 русских охотников + 2 единоличника; с. Искуп — колхоза нет — 8 русских охотников единоличников; с. Бородино — колхоза нет — 10 русских охотников-единоличников).
Мирновский с/с (с. Лебедь — к-з им. Куйбышева — 23 русских охотников-колхозников; с. Бахта — к-з «Опыт» — 23 русских охотника-колхозника + 3 единоличника; с. Мирное — к-з им. Ильича — 21 охотник-колхозник + 4 единоличника).
Подкаменно-Тунгусский с/с (с. Подкаменная Тунгуска — к-з «Парижская коммуна» — 24 охотника-колхозника + 24 единоличника, русских).
Вороговский с/с (с. Ворогово — к-з «Ударник» — 45 охотников-колхозников + 10 русских единоличников + 5 эвенков; с. Зотино — к-з «Свободный север» — 25 охотников-колхозников + 7 русских единоличников; с. Осиново — к-з «Пробуждение» — 40 охотников-колхозников + 8 русских единоличников).
Сумароковский с/с (с. Комса — к-з «Красный охотник» — 24 охотника-колхозника + 2 русских единоличника; с. Сумароково — к-з «Полярная звезда» — 36 охотников-колхозников + 5 единоличников).
Суломайский кочевой совет (с. Суломай — к-з им. Сталина — 33 кето-колхозников + 78 кето-единоличников + 26 русских единоличников).
Всего по району числилось 1651 охотников, в том числе 59 женщин; из них 974 колхозника, 677 единоличников; 751 — русские, 390 — селькупы, 349 — кето, 140 — эвенки, 7 — ханты, 11 — нрзб. (неразборчиво)».
Далее шли детальные сведения об охотничьей фауне. Все это я старательно переписал, а потом использовал в отчетах для сопоставления современности с недавним прошлым. Вроде бы и скучная цифирь, но показывает воочию: в недавнем прошлом этот край был отнюдь не безлюдным...
Районный «бомонд», возглавляемый первым секретарем райкома Марией Яковлевной Витковской — она 13 лет учительствовала в Эвенкии, потом пошла по партийной линии, такая пожилая дама-патронесса — и председателем райисполкома (Яков Сергеевич Черных), нашими делами заинтересовался, ибо они сулили району новые перспективы. Другими влиятельными лицами были директор рыбозавода Николай Васильевич Тренин, директор райзаготконторы Павел Иванович Коновалов, председатель районного охотобщества Иван Яковлевич Мальцев — все они хозяйничали на территории, равной целому европейскому государству...
Тем временем, не прошло и десятка дней, как наша посудина была с большими хлопотами спущена на воду (трактором тягали, чуть не разбили на крутяке), и мы с дедом Осиповым совершили первое проверочное плаванье вверх по Нижней Тунгуске до селения Большой Порог. Все шло отменно («ух, сильный мотор, быстрее «Москвы» бегает» — восхищенно говорили редкие встречные люди), и вдруг двигатель, как бы осекшись на полуслове, почему-то отказал сразу и наглухо, поэтому вниз по той же Угрюм-реке мы спускались самосплавом, на веслах, проклиная все на свете, особенно же, окаянных комаров...
Мотор с божьей помощью починили, а вот подобрать себе надежного напарника мне так и не удалось, несмотря на все старания. Плыть (к тому же вверх, против течения) в одиночку мне шибко не хотелось — я никогда не имел дела с техникой, не люблю ее, и «она отвечает мне взаимностью», как приходится объяснять свои неудачи на этом фронте. Но — ничего не поделаешь! — выхода не было, и во второй половине дня 16 июля я отплыл из Туруханска, кое-как растолкав по всей лодке свое барахло, первое место среди которого принадлежало 100-литровой бочке с бензином. Затем — вьючный ящик с бумагами, боеприпасами — такой, что одному и не поднять, два бауловых брезентовых мешка с палаткой и другим барахлом, два больших рюкзака, спальный мешок... Мотор занял много места, две канистры (бензин и масло), ведро, котелки, какие-то банки, ружья, накомарник... Но все как-то распихалось, и вот бы трогаться, а тут гроза, дождь. Укрыл я барахло брезентом, а сам промок чуть не насквозь. В моторе, в его рычажках и тросиках, почти не разбирался, пришлось осваивать все это на ходу и в одиночку — куда же денешься. Главное — надо быть сразу и на руле (он управлялся большим железным рычагом на самой корме), и регулировать мотор в центре лодки, вот и мечешься, как угорелый...
Миновав грозовую полосу, пересекшую Енисей, уже часам к одиннадцати вечера добрался я до заброшенной деревни Мироедихи, где сохранилось несколько полуразрушенных домишек, один из которых оказался обитаемым — там жили две старушки-кето по фамилии Каторгины, младшая из них, 60-летняя Анна Харитоновна, довольно активно охотилась (за зиму добыла 13 соболей и 26 горностаев). Они рассказали мне историю деревни, которая первоначально звалась Марфино (по имени умершей жены основателя этого селения). Мироедихой же селение стало потому, что здесь жили два купца — Гавриленко и Минусенко, торговавшие разным товаром по всему туруханскому северу. Они построили здесь не только хорошие дома, но даже воздвигли каменную церковь, во что трудно было поверить, глядя на окружающие травяные и кустарниковые заросли (комарья в них роилось — не продохнуть!). До войны колхоз жил скудновато, но заметно ожил «при немцах», когда Туруханский район и все низовья Енисея заполнились тысячами безвинных тружеников, главным образом из бывшей Республики немцев Поволжья (самой первой автономии в РСФСР). Впрочем, хватало там и бывших жителей Прибалтики, и калмыков (жили, говорят, в Ангутихе), и даже греков из далекого Краснодарского края. Тогда здешний колхоз «Первое мая» был самым передовым в районе, давал много молока, мяса, картофеля, выращивали немцы всякие овощи и даже арбузы. После смерти Сталина народ начал разъезжаться, колхоз объединили с Туруханском, в деревне осталось человек восемь, а потом только эти две старухи.
Не удивительно ли, что подробная история этих мест описана вовсе не географами или краеведами, а... дочерью Марины Цветаевой Ариадной Эфрон и ее подругой Адой Шкодиной-Федерольф[3].
Дело в том, что во время туруханской ссылки Ариадну, Аду и еще нескольких женщин отправили под осень в Мироедиху помочь колхозу в уборке картошки. Они жили у старухи (Елены Ефимовны) и подробно записали ее интересные рассказы о прошлом, включая эпизод о том, как некий ссыльный грузин, живший в Курейке, проезжая деревню, забрал у этой бабы Лены ватное одеяло. Ариадна, по просьбе старухи, написала письмо великому вождю с призывом о помощи. Письмо, конечно, дальше Туруханска не ушло, но председателя колхоза вызвали в райисполком, дали ему нагоняй, после чего в колхозе провели собрание и решили: «ввиду историцкого факта помочи Сталину в годы его ссылки обеспечить старуху пензией в сумме 15 р. в месяц» (цит. А.Эфрон, с. 277).
В 1965 году (на два года позднее меня) Ариадна Эфрон, вновь посетив Мироедиху уже как вольная туристка, была поражена картиной ее полного опустошения: «Большая «заезжая» изба пуста, зияют выбитые окна, проемы дверей; примыкавших к ней избушек нет, нет и огромного сарая-амбара, стоявшего еще с царских времен. Нет и белой церковки..., не видно кладбища... Пусто; мертво; где все дети, коровы, собаки, лодки, весь скарб?.. Где венские стулья, лампы-десятилинейки с бронзовыми резервуарами, порыжевшие фотографии купцов в сборчатых сапогах и туземных сакуях, жестянки-рекламы жуковского табака и кузнецовского чая?..
Ничего, никого. Все — кончено» (А.Эфрон, с. 154).
Наутро я никак не мог завести мотор — хоть плачь! Оказалось, что «всего-навсего» зажало где-то шланг, бензин не поступал. К вечеру все же добрался до Костино (ранее между Мироедихой и Костиным располагался еще станок Мельничное, где жил прежде мой кораблестроитель — дед Осипов. Я подробно записал рассказы и его, и старушек из Мироедихи об охотничьих зверях и птицах тех мест). Недавно переименованный Костинский колхоз (был им. Сталина, стал «За мир») возглавлял Кондратий Андреевич Бихерт — из ссыльных поволжских немцев. По его словам, этот колхоз уже «поглотил» пять своих соседей (объединяли постепенно), а теперь и сам дышит на ладан, осталось полтора десятка людей.
Лучшим охотником-промысловиком в этой деревне был его коллега по горькой судьбине Виктор Карлович Шефер, попавший в эти края еще мальчишкой — зимой 1941/1942 года. Вместе с другом — Христианом Ульрихом они долго и подробно рассказывали мне о том, как издевались над ссыльными немцами разные местные начальники и надзиратели, как однажды Виктор решил, что зарежет бригадира, если тот будет посылать его снова и снова на непосильную работу, но бригадир, по-видимому, все же догадался дать парню отдых и тем самым спас себе жизнь
Жили переселенцы сначала в Баихе, где только в первую зиму умерло 140 человек — людей доводили до смерти чрезмерно тяжелым трудом на лесозаготовках и зимней рыбалке, каждое утро силком выгоняли из землянок на работу. Уполномоченные НКВД давали строгий наказ всем председателям колхозов «ссыльным спуску не давать», а местное население считало их просто-напросто фашистами, тогда как это были такие же советские люди, как и здешние жители. Выселяли их в сверхсрочном порядке, не давали взять хоть какой-нибудь домашний скарб, у большинства приезжих не было зимней одежды, обуви. Спаслись от голода тем, что у Сухой Тунгуски застрял караван с баржами, на которых везли продукты на север. Весной те баржи поломало и потопило, собирали гнилую картошку и размокшие овощи, а девкам кое-что от конвоиров доставалось («за один к ним визит давали стакан муки» — рассказала мне позднее одна старая немка, добавив, что за тех вохровцев вечно будет Бога молить). «К 1944—45 годам — продолжал рассказ Виктор — стали считать нас за людей, принимали в партию. А после 1953 года начали мы разъезжаться, но обратно в Поволжье ехать было бесполезно: все там занято, все дома скуплены за бесценок».
В прошлом году Виктор решил уехать, но его встретила на улице в Туруханске Витковская, срочно собрала бюро райкома, там постановили — из района не отпускать, паспорт не выдавать. Назло райкому Виктор рванул в дорогу без паспорта, приехал к родне в Пермскую область, пожил зиму, но после енисейского приволья показалась ему жизнь дорогой и скучной. Написал Витковской, что хочет вернуться, и, по ее распоряжению, колхоз оплатил беглецу обратный проезд. Уважают все же охотников!
Пока шел разговор, в магазине «выбросили» какие-то тряпки, вся деревня устремилась туда, и мы пошли тоже. Шефер хотел взять скатерть, но какая-то баба подняла крик: «они кажный год берут!». Шефер ткнул ей в руки эту скатерть, промолвив: «На, только не ори!».
От Костино идет зимник на север, там где-то на реке Дьявольской (с притоком Дьяволенок) и у Большого Порога работает геологическая экспедиция, ходит иногда «танкетка» (гусеничный вездеход). Говорят, у буровиков в ларьке есть все, что душа пожелает, а здесь дрались из-за катушки ниток и банки консервов.
Опросил я всех колхозников и работников метеостанции, а потом решил подняться вверх по Сухой Тунгуске до тех буровиков на Дьявольской. Однако, добрался только до какого-то становища, где мне мужики отсоветовали соваться дальше — далеко и очень мелко, не пройти. Вернулся в Костино и опять пошел дальше вверх Енисеем. Труднее всего оказалось заправлять бачок топливом (а жрет, окаянный, много!), волны кидают лодку, на берегу страшно винт повредить, воронку сразу не вставишь. В тот день была изрядная «низовка» (северный ветер, который разводит большую волну на реке), идти вверх по волнам, если привыкнуть, не так уж и трудно, только на берегу потом шатает всего, никак не привыкнешь. Иногда винт на волне поднимается из воды, ревет на разные голоса. Очень опасны каменистые карги вдоль берега да бревна-топляки: они плывут вертикально, лишь иногда показывая из воды черные свои морды.
Былая деревня Баиха, где мытарились когда-то ссыльные, оказалась совсем заброшенной, как и бывший станок Пупково. Ночевал прямо на берегу, мучился от комаров, которые лезут в спальник, как ты ни ухитряйся в него прятаться.
В станке Татарском жили двое бакенщиков — старый и молодой, здесь стояла какая-то воинская часть, над тайгой высился огромный радар, а к нему приткнулось несколько бараков. Один из военных, старшина со странной фамилией Егусяк, рассказал мне о своих зимних охотах на соболей и белок (он добыл их капканами вокруг деревни больше, чем кто-либо из местных).
Вечером 20 августа, минуя опустевший станок Черноостровск (правда, жил там бакенщик, латыш Р.И.Кирейлис, тоже охотник), добрался я до относительно крупной деревни Бакланихи на правом же берегу, остановился у тихого мужичка Порфирия Еремеева, председателя колхоза «Большевик». На другой день поехал на ту сторону реки, взглянуть на урочище «Кедровый мыс». Днем низовка разошлась так, что впервые было всерьез страшно. Хотя и говорят здесь, что «лучше большая низовка, чем маленькая верховка», но если волны захлестывают через борта и нельзя повернуть лодку, это уже серьезно.
А мой председатель тоже поехал на тот берег сено косить и к вечеру не вернулся. Жена беспокоится, а тут вбегает в избу девчонка и кричит: «Я видела, они доплыли до середины реки и больше их нету!». Жена подняла ребят, ревет, что остались они сиротами, вся деревня сбежалась на берег, стон стоит и плач... Я не верил, что местные мужики могут утонуть, говорю — они повернули назад, а девчонка не поняла. В разгар переполоха кто-то кричит: «На той стороне огонь разожгли, надо и нам жечь!». Стали разводить костер, а ветер такой, что чуть ближний дом не сожгли. Под утро стало тише, и наши «утопленники» приехали, объяснив, что северный ветер превратил реку в бурное море. Здесь вообще боятся ездить по большим валам, на меня даже дивились.
Колхоз «Большевик» в Бакланихе тоже умирающий (двое латышей, несколько немцев, например, колхозный счетовод Фридрих Кемпф, любитель охоты)[4], но этого «большевика» объединили с «националами» — селькупами и кетами с реки Пакулихи. Когда-то они осваивали огромные пространства низинной тайги между Енисеем и Тазом (верховья Баихи, Турухана, Таза), там была дальняя фактория Кондыль. Потом перешли поближе к Енисею на Пакулиху. Все эти охотники держали упряжных оленей, ездили на своих нартах не только зимой, но даже и летом (нарты хорошо скользят по ягелю в «беломошных» борах). Крохотный кетско-селькупский колхоз осваивал огромные таежные массивы, охотники добывали до тысячи и даже больше белок за сезон (называли как рекорд цифру пять тысяч, это едва ли не лучшие бельчатники Сибири). Оленям на Пакулихе хватало корма, людям — мяса и дичи. Только районному начальству было очень несподручно попадать в отдаленный от Енисея поселок во время выборов или на другие мероприятия, вот и решили объединить дальних охотников с прибрежной Бакланихой, вытащить «на магистраль». Построили брусчатые бараки, но кеты не стали в них жить, они не разводят скотину как русские, не имеют огородов, живут только рыбой и мясом. Оленей, которым нужен ягель, теперь по-прежнему держат на реке Пакулихе, но осенью пастухам приходится гнать их к Енисею, где они долго мучаются, прежде чем охотники вернут их обратно на кормные участки. В результате стадо уменьшилось чуть ли не вдвое. Еще осваивали дальние угодья только пожилые охотники, которые родились в тех дальних краях и знакомы с ними. Раньше в таежных глубинках сходились оленные охотники из Фарково, Баихи и даже из Ратты (селение на р. Таз уже за пределами района), а теперь туда не добраться. В общем, группа северных кетов оказалась обреченной на гибель или прозябание в Бакланихе. Правда, некоторые опытные охотники-националы (Максуновы, Дибиковы, Кусамины), которых мне удалось опросить, дали подробные сведения о левобережных угодьях. Показатели добычи белок у них сравнительно велики (по 400—500 штук), зато соболя там почти нет, причем белковщики относятся к нему отрицательно, утверждая, что соболь регулярно поедает белок, чему они не раз были свидетелями — то хвост беличий на соболиной тропе найдут, то видят по следам, как хищник гоняется за бельчонкой...
Следующий остановочный пункт — Верещагино. В этом поселке кроме русских живет несколько семей кетов, охотятся в основном по левобережью.
Председатель сельсовета Л.К.Хотинский — молодой энергичный парень, очень интересующийся политикой, тоже балуется охотой. Хороший промысловик — Александр Гро — один из ссыльных первопоселенцев.
Здесь у меня случилась беда — отправившись в дальнейший путь и остановившись отдохнуть на берегу, я забыл заткнуть трубку отсоса, через которую при работе мотора отсасывается вода из лодки (она все-таки немного подтекала, а иной раз и волной захлестывало). Кормовую часть лодки быстро заполнила вода, затопила мотор, включая окаянное зажигание. Пришлось на веслах вернуться в деревню и сушить магнето, варить его детали в масле. Но и это не помогло, нашли у кого-то старое магнето, что-то заменили, что-то подладили — заработал, бедняга! Конечно, без помощи местных мужиков (Пимен Лукьянов выручил) я бы вовсе пропал, но все же наладился и совершил еще поход вверх по реке Фатьянихе, прежде чем двигаться дальше по Енисею к Зыряново.
Этот поселок стоял на высоком месте, чуть ниже большого острова Опечка, новые дома на крутом берегу, школа, почта, магазин, клуб, пекарня — весь набор жизнеобеспечения. Колхоз «Первое мая» был небольшой, но крепкий, держали и скот, и звероферму, немало добывали рыбы. Но, увы, Зыряново уже было обречено на гибель, ему грозила судьба Мироедихи.
Смерть енисейских деревень растягивается на несколько стадий, и важный этап к тому — объединение колхозов. Район фактически давал «установку» на то, чтобы люди из двух соседних поселений перебирались в одно. Народ чаще предпочитал этому просто уехать куда глаза глядят. Тогда под предлогом «нерентабельности» закрывали постепенно и почту, и школу, и пекарню, и клуб, под конец убирали магазин, и людей буквально выгоняли с насиженных мест, поселки пустели и гибли. Районному же начальству — чем меньше населенных пунктов, тем меньше забот и хлопот — вот в чем основная причина этого явления.
Колхоз в станке Нижнее-Имбатском, где раньше был отстойный пункт енисейского пароходства и остались целые кварталы брошенных домов, объединили с Сургутихой, стоящей на гнилой протоке с болотной водой, туда не могут порой зайти даже почтовые катера. Зыряново же решили объединить с Канготовым, где доживают полтора человека в домах-развалюхах. Но тамошние горлопаны не хотели переселяться в Зыряново, и вот результат — Зыряново переселяют, а Канготово само собой сгниет...
Все это меня так возмутило, что стал я сочинять писулю в Красноярск, пытаясь убедить начальство прекратить политику ликвидации населенных пунктов, иначе в будущем госпромхозе просто некому будет работать. Нельзя считать тунеядцами, как это здесь принято, тех, кто занимается в енисейских деревнях только охотой и рыбной ловлей, — это труженики, без которых туруханский край придет в запустение. Послание это было написано мной в Верхне-Имбатском, отправлено в «край» и благополучно предано забвению, ничего изменить оно уже не могло...
Прежде Верхне-Имбатского были еще упомянутое Канготово и Алинское, были охотники — русские, немцы, латыши, кето — и колхозники, и любители, и даже штатные промысловики райзаготконторы, и все охотно делились со мной сведениями о зверях и птицах, сообщали данные о своей добыче, ничего не скрывая (ведь тогда «черного рынка» еще не было). Не всегда удавалось находить охотников в домах, порой нужно было отыскивать их на местах рыбалки («на песках») или сенокосов, но так или иначе, полевые дневники быстро пополнялись все новыми записями. Некоторые из охотников сообщали очень интересные сведения относительно образа жизни и поведения животных, отнюдь не ограничиваясь стандартными ответами на вопросы. Промысловик Иван Бальдин — сухощавый жилистый абориген — поразил меня неторопливым рассказом о том, как он сумел загнать на лыжах матерого волка, встреченного возле убитого им лося. Он добыл за последний сезон около сотни соболей, зачастую выслеживая их по следам без собаки. Большим мастером промысла был председатель Верхне-Имбатского сельсовета Константин Елизарьевич Абрамов, у которого я остановился. Он поддержал идею о докладной в крайисполком и помог мне ее составить. В Имбатском тоже жили ссыльные — А.Кайзер, К.Отт и другие.
