портал охотничьего, спортивного и экстерьерного собаководства

Штильмарк Феликс Робертович

Из глубин домашнего архива неожиданно всплыла почти забытая, очень старая рукопись — «Очерк охотничьего хозяйства Тутуро-Очеульского сельсовета Качугского района Иркутской области». Это моя дипломная работа, получившая высокую оценку при ее защите весной 1956 года перед получением диплома о высшем образовании (говорят, даже сам П. А. Мантейфель о ней хорошо отозвался). А материалы для нее я собирал на производственной практике осенью и зимой 1955 г., проводя учеты соболей по заданию областной конторы «Заготживсырье» — было такое могучее государственное Всесоюзное объединение, занимавшееся заготовками всякой всячины, в том числе и пушнины. В Тутуро-Очеульском сельсовете размещались в ту пору два эвенкийских колхоза — имени Сталина в деревне Муринья на реке Киренге и имени Куйбышева в стойбище Вершина Тутуры.

Расстояния между этими пунктами даже при взгляде на карту были огромными, но именно это меня тогда и раззадоривало... Да еще в селе Шевыкан, на землях, смежных с владениями эвенкийских колхозов, существовала сельхозартель, гордо именовавшаяся с 30-х годов «Ударный охотник», хотя она давно утратила охотничью специфику.

«Считать соболей в тайге — то же самое, что звезды на небе ясной зимней ночью, — сказал мне при первой же встрече в Иркутске профессор Василий Николаевич Скалон, — все эти учеты-переучеты просто-напросто выдумка чиновников. Запланированы они, деньги выделены, вот и пускают их на ветер... Но все равно, обязательно надо Вам поехать, познакомитесь с тунгусами, освоитесь в тайге, напишете хорошую дипломную работу про охотничье хозяйство промысловых национальных колхозов — не всякому студенту-москвичу достается такая удача...»

Подбодрили меня и другие преподаватели кафедры охотоведения Иркутского сельскохозяйственного института (факультета тогда еще не было) — П. И. Худяков, И. П. Копылов, В. К. Жаров. Запомнилась и встреча с главным сибирским «соболятником» Виктором Владимировичем Тимофеевым, который, в отличие от Скалона, относился к проведению учетов соболей довольно серьезно и давал мне на этот счет советы и ценные указания.

До Качуга я добрался комфортно — автобусом, переехав на пароме совсем не широкую здесь Лену, а потом началось мое долгое и незабываемое путешествие по осеннему Верхоленью, продолжавшееся до самого декабря. Автомашина подкинула только до села Анги, а дальше со всем своим охотничьим скарбом тащился я где пешком, где с попутными вьючными лошадками сперва до Шевыкана, потом был долгий переход к озеру Тырка и к станку Чинанга, стоящему уже на берегу Киренги. Далее — сплывал лодкой в Муринью, кочевал с оленной бригадой охотников-эвенков на Нярудкан, далее к Чемборчану и верховьям Киренги, где она раздваивается на Правую и Левую. В предгорьях Байкальского хребта завалил нас ранний снег, пришлось возвращаться... Бродил в окрестностях Нярудкана и Муриньи, сочетая, конечно, учетные работы с охотой, но не особенно преуспел в промысле, не хватало хорошей собаки. Потом — долгий обратный пеший путь к Шевыкану, там подвезли в Ацикяк, оттуда началось новое странствие уже к Вершине Тутуры. С проводником-эвенком и вьючной лошадью забрались мы на реку Келору, где прошлым летом выпускали соболей, заложили и там учетные площадки. В общем, побродил я досыта, нагляделся, как «пурхаются» промысловики в снегу, и сам отведал этой доли, ночуя с эвенками то в чумах, то в зимовьях, а чаще — под звездами.

Все это мною честно изложено в первой («Киренгской») главе книги «Таежные дали», которая была издана в Москве в 1972 и 1976 гг. (переведена в Эстонии и Чехословакии), и слишком долго было бы сейчас все это заново рассказывать. Зато можно вспомнить, что мой отчет в Иркутске начальник конторы Рыбин и его заместитель Лифшиц трижды заставляли переделывать, добиваясь, чтобы я рассчитал число соболей на весь огромный Качугский район (это была явная халтура, но пришлось исполнять, «экстраполировать»). В Иркутске принял я участие в различных совещаниях и заседаниях, делясь впечатлениями обо всем увиденном во время практики, а в Москве, с помощью известных этнографов Б. О. Долгих и В. Н. Туголукова, собрал в Ленинской библиотеке нужную литературу, обработал все свои дневники и записи, поскольку заполнял специальные анкеты на всех охотников сельсовета, из них-то и родилась моя дипломная. Теперь, спустя почти 50 лет, грустно перечитывать полустертые строки, но иные из них стоит предать гласности, дополнив теми сведениями, о которых в то время говорить не полагалось.

Группа тутуро-очеульских эвенков, сохранившаяся в Прибайкалье до наших дней, представляет собою остатки когда-то многочисленных тунгусских племен, обитавших по Верхней Лене и Киренге. В результате заселения края бурятами и русскими, эта группа оказалась изолирована на сравнительно небольшой территории уже к началу XVIII века. Поэтому эвенки здесь давно прекратили дальние кочевья и жили почти оседло, образовав в XIX веке три группы — Тутурскую, Верхне-Ленскую и Киренскую, из коих доныне сохранилась только первая. В конце 1920-х годов в трех километрах от деревушки Старая Тутура была построена культбаза, куда переселились эвенки из стойбища Кичигиры. Осенью 1955 года в селении «Вершина Тутуры» было около 30 домов, включая школу-интернат, клуб и прочее, а в Старой Тутуре оставалось их 8. В закладке этой культбазы принимал участие известный этнограф Б. Э. Петри, расстрелянный в 1937 году как англо-японский шпион. Именно здесь он записал рассказ старого охотника-эвенка о предвесенней охоте на белок «по гайнам», который позднее был включен А. Н. Формозовым в его знаменитую книгу «Спутник следопыта». В 1930-х годах на культбазе действовал биопункт, где работал натуралист и будущий писатель, активный участник экспедиции Л. А. Кулика в поисках тунгусского метеорита К. Д. Янковский. В колхозе им. Куйбышева в 1954 г. числилось 27 дворов, около ста членов колхоза, 124 домашних оленя, 25 голов лошадей, 6 — рогатого скота (для детсада).

На Киренге, в деревне Муринье и крохотной деревушке Нярудкане имелось в те времена 29 дворов, в колхозе имени Сталина значилось 117 душ, у них имелось 14 лошадей, 7 голов крупного рогатого скота и 16 оленей, семь из которых были взяты в качестве вьючных для той охотничьей бригады, с которой я кочевал к Чемборчану. Этот наш маршрут с заранее известными местами стоянок, где имелись шесты для установки чумов, как бы напоминал в миниатюре прежние более длительные кочевья эвенков вдоль Байкальского хребта и далее, через него, вплоть до Байкала. В прошлом киренские эвенки встречались с верхнеленскими, жившими в Чанчуре и по реке Иликте, но эта группа исчезла, растворившись в массе пришлого населения уже в начале XX века. Сохранилось в бассейне Киренги еще одно эвенкийское поселение по реке Ханде (я видел эти места только с борта самолета АН-2). Сейчас она оказалась вблизи очень перспективного Кувыктинского нефтегазового месторождения и скорее всего уже обречена на исчезновение, так же, как это произошло с эвенками Муриньи. Председателем колхоза был тогда там Семен Сидорович Шерстов, грамотный эвенк, отслуживший в армии, помогала ему русская женщина, бухгалтер; показатели колхоза были неплохими, поскольку в национальном сельсовете существовали некоторые льготы, в частности, более высокие цены на пушнину. Помнится, за белку они получали до 10 рублей, тогда как в соседнем Шевыкане максимальная цена ей была всего лишь 4,5 руб. Поэтому шевыканцы, конечно, норовили сдать свою пушнину через эвенков, а показатели добычи в колхозе «Ударный охотник» были просто несопоставимы с таковыми эвенкийских артелей. Деревня Шевыкан, несмотря на явно «тунгусское» название, была вполне русской, в ней было 35 дворов, 70 членов колхоза и 606 га сельхозугодий, из которых лишь 193 га пашни. Эти угодья расположены на раскорчеванных участках тайги, зачастую по крутым склонам, где не могла работать техника, поэтому ни полеводство, ни животноводство (колхоз держал свиноферму) не могли приносить доходов и были убыточными. Сеяли главным образом ячмень или рожь, собирая по 3—4 центнера с гектара никудышного зерна на корм свиньям. Тем не менее, районное руководство категорически отказывало просьбам колхозников освободить «Ударный охотник» от госпоставок и год за годом упорно принуждало колхоз заниматься именно этими отраслями, а в охоте видело лишь помеху выполнению сельхозпланов. Само собой разумеется, почти все шевыканские мужики были отличными таежниками и охотниками, но лишь немногим из них удавалось официально заниматься промыслом, большинство же было занято на сельхозработах, выбегая в тайгу «обыденком» (т. е. без ночевки), возле самой деревни.

Московская писательница Ирина Маевская, маленькая хрупкая женщина, автор забытого ныне романа «Два счастья» (М.: Советский писатель, 1962 г.), по совету В. Н. Скалона довольно долго жила в Шевыкане и списывала образы своих героев именно с его жителей (она переименовала Шевыкан в Рябиновую Балку, переиначила названия всех рек и хребтов, но сохранила некоторые сибирские фамилии). Она честно и даже смело по тем временам отразила всю нелепость занятия шевыканцев сельским хозяйством, в то время как только одни «дары тайги» — пушнина, мясо диких копытных, ягоды, грибы — могли бы обеспечить им вполне зажиточную жизнь. Вот, для примера, краткий отрывок из ее романа: «— О какой тут можно говорить упитанности свиней! — волновался председатель. — Доходяги это, а не свиньи!

В это время старая тощая свинья, уткнувшись мордой в долбленое корыто с размолоченным напаренным ячменем, стала ворочать его со свирепым хрюканьем и, неожиданно, с силой толкнув, свернула его прочь.

— Вот он, наш ячменек, каков, его и свинья есть не желает, горький да зяблый. А чем их, приживалов, еще кормить? Крапива переросла, пучечный борщ (борщевик) весь оборвали...

— По теплу они переборчивы, а как морозы возьмутся, все сожрут без выбора, — уверенно сообщил Лис (прозвище одного из бригадиров).

— Привезли нам за наши же денежки этих хлебоедов, а какая от них выгода? Весь обрат им сливай, зерно трави, а они после этого такими шкелетами выглядают...

— Потому — климат у нас измененный. — Объяснил Лис. — Свинья — она тепло любит. А у нас — мороз клящий всю зиму...

— А ты говорил — по поголовью план выполняем! — Сказал Андрей (председатель колхоза), разглядывая казавшихся непомерно длинными свиней с выпиравшими из-под грязной кожи костями.

— А план до их, чертей, и не касается — заметил Лис. — Случная кампания подошла, а им хоть бы что, стоят, зубами лязгают, размножаться не хочут...

— Все же помню: года три назад был случай — принесла матка восемь поросят, — сказал председатель.

— Их тогда и заприходовать не успели, тем же моментом сожрала — ядовито добавила Поля (свинарка)».

Между прочим, этот роман И. Маевской был подвергнут жестокой критике и не только писателями, но даже и в охотничьей литературе — тогдашним деятелям от охоты не понравилась эта правда жизни.

Надо сказать, что такие же картины мне приходилось наблюдать позднее во многих деревнях и селах вдоль Лены по Качугскому и Жигаловскому районам. Начальство требовало госпоставок сельхозпродукции от всех таежных колхозов, которым приходилось гнать трактора и комбайны на горные склоны или переплавлять технику на острова в русле Лены, чтобы собрать хоть какие-то крохи зерна для прокорма скота. Невольно вспоминаются строки Евтушенко из модной тогда поэмы «Братская ГЭС» про одного из председателей таких колхозов, доведенного до самоубийства:

Хряки с голоду выли как волки, А из центра горланили: «ПЛАН!» И однажды из ветхой двустволки Он пустил себе в сердце жакан...

Однако же эвенкийские колхозы находились в явно привилегированном положении по сравнению с русскими сельхозартелями: их не донимали госпоставками и планами. Почему же они оказались недолговечными, а поселения киренских эвенков (Муринья и Нярудкан) уже в 1960-х годах вообще сгинули с лица земли? Как ни печально, в большой мере виноваты в этом преобразования в области охотничьего хозяйства.