ЛИНЕЙЦЕВ Сергей Николаевич
(Отрывок из трилогии «Очерки сибирской охоты»)
В начале июня позвонил Николай Борисович Новосад, работавший районным охотоведом, «доложил», что привез из Красноярска пантовую лицензию, что дорога через перевал в Кашкарет давно очистилась и на «Ниве» вполне можно проехать. Я выразил сомнения по поводу энцефалитных клещей, но он заверил, что за перевалом клещей нет.
Договорились выехать через неделю, после того, как высадим в грунт помидоры. Николай Борисович прежде, до ухода на пенсию, работал начальником Шушенской милиции, длительная эта работа приучила его всегда иметь «свое» мнение, как правило, отличающееся от предлагаемого.
Собрались на охоту только в середине июня. От посёлка Сизая хорошая лесовозная дорога идёт вверх по одноименной речке. Леспромхоз, содержавший дорогу силами специальной бригады, ещё только начал разваливаться, дорожной бригады уже нет, но дорога ещё сохранилась. Стрелка спидометра качается около отметки пятьдесят километров, вода в реке большая, но все мосты целы, и знакомые с прежних лет устья боковых речек убегают назад: Березовая, Сабарга, Байрониха, Колупкайчик.
За устьем Киренжуля дорога заметно пошла вверх, потом и вовсе начался крутой каменистый подъём. На голом перевале остановились оглядеться. Внизу лежал огромный бассейн реки Большой Берёзовой, ограниченный с востока Березовским хребтом, справа высились голые вершины хребта Борус с заплатами снега на северном склоне. Потом дорога крутым серпантином пошла вниз, я насчитал пять петель, внизу повернула направо по пойме Большого Кашкарета, который оказался довольно крутой и шумливой речкой.
Каменистая дорога шла вдоль реки, изредка пересекая её по деревянным мостикам, слева и справа пришло в Кашкарет по заметному ручью, два раза пришлось вымащивать камнями переезд через деревянные трубы, потом начался подъём в следующий перевал, и на одной из широких петель показалась площадка со следами от костра и небольшим, слегка заболоченным ключиком.
— Здесь последняя вода, надо пообедать и с собой воды набрать, — пояснил Новосад. — Над ключиком тропа идет до Аржаковской избушки, за избушкой солонцы есть.
— Далеко?
— До избушки меньше километра, до солонцов километра два. Года три или четыре назад я на гриве рядом с избушкой тоже пачку соли бросил, маралы ходить начали неплохо.
— Опять пачка соли.
— Потом добавили кусков лизунца.
— Добывали что-нибудь?
— Медведя стрелял в позапрошлом году в упор, непонятно, зачем он к скрадку припёрся. Сбоку подошёл, я его и не видел, на солонцы смотрел. Потом повернул голову, а он вот, рядом, метров пять, стоит и смотрит. Здоровенный такой, весь облезлый, мочка носа — с кулак. Пришлось срочно стрелять.
— Попал?
— Попал. Там дерево огромное лежало, за которым я сидел, наверное, метровой толщины, он через него перелетел по воздуху и ещё метров тридцать пробежал, пока не завалился.
— Ты говорил, что медведь к скрадку пришёл.
— Там сидишь за поваленным кедром и за спиной такой же большой кедр, он и от дождя закрывает, сидеть удобно.
— А в прошлую поездку что-нибудь добыли?
— Проворонили прошлогодка. Подъехали на машине, вроде ещё рано, а он на солонцах стоит. Ни одно ружьё не заряжено, пока суетились с патронами, бычок ушёл, и не очень торопился. Мы на тех солонцах сидеть будем, если ходят, там скрадок хороший есть.
— А если не ходят?
— На поляны под голец пойдём, там всегда маралы водятся.
— Далеко идти?
— Километра четыре, но снизу тропа есть неплохая.
На костре уже закипела вода в двух котелках. Я выкладываю в один из них банку тушёнки, картошку и две горсти вермишели, другой — для чая. Когда я чистил картошку, Новосад активно возражал против похлёбки, считая, что хлеб, сало и черемша вполне заменят обед, черемша растёт на виду, за ключиком. Я уже приноровился к его «возражениям» и не слушаю, знаю, что есть он будет, я взял на него чашку и ложку, и что сейчас он достанет из тощего рюкзака бутылку разведённого спирта «Роял». Впрочем, я тоже с охотой и удовольствием выпиваю свою долю, налитую в эмалированную кружку.
На противоположной стороне речной ложбины покрытые кедрачом склоны сменяются травянистыми полянами, на безлесной вершине хребта видны отдельные каменные глыбы, похожие на большие сундуки. Вправо этот хребет упирается в высокую коническую шишку Боруса, серую и каменистую, напрочь лишённую растительности. По словам Новосада, на поляны надо идти как раз вокруг этой шишки.
— Слушай, а куда медведь делся, которого ты застрелил?
— Там и остался, только желчь вырезали с Истоминым. В том году больше не были, а на следующий год — ни костей, ни шкуры, наверное, медведи и растащили.
После обеда набираем воды в три подобранные на месте стеклянные бутылки, другой посуды у нас не оказалось, я не знал, что она понадобится, а Новосад «не подумал». Я без недовольства, скорее, с любопытством присматриваюсь к моему товарищу, которого хорошо знал в прежние времена. Теперь это пожилой, опытный человек, далеко не бедный, охотится не первый год, а на охоте — как чистый пролетарий: ни спальника, ни котелка, ни чашки с ложкой, ни бинокля, ни фонарика. Одежда тоже пролетарская.
Через километр от места обеда подъехали к солонцам, которые располагались рядом с дорогой, в двух метрах от неё. Видно, что солонцы старые, порядочно изъеденные и растоптанные, но совсем свежих следов нет, есть следы примерно двухдневной давности. Через дорогу, ниже по склону виден скрадок, сложенный из тонких брёвнышек и жердей. Решаем, что сидеть ненадёжно, лучше идти на поляны. Я через бойницу заглядываю в низкий скрадок. Интересное сооружение: углубления для ног нет, можно сидеть, вытянув ноги на жердевом полу, или лежать. Новосад подтверждает, что в бойницу удобнее смотреть лежа к ней ногами.
Дальше пошла хорошая дорога к водоразделу реки Абдыр, километра через два мы выехали на перевал, обрамлённый небольшими скалками, и здесь остановились. Забрав рюкзаки, полезли в гору по крутой, хорошо заметной тропе, огибающей кедры и толстые валежины. У подножия кедров зеленели заросли высокой и толстой черемши, сочной и совсем не горькой. Метров через триста тропа неожиданно вышла на обширную поляну, густо покрытую цветущими жарками и крупными синими колокольчиками. Здесь тропа стала совсем пологой и пошла вдоль поляны, выделяясь на ярком фоне растительности узкой тёмной полоской, иногда поднималась на гребень гривы, где росли редкие кедры, потом снова спускалась на очередную поляну, залитую оранжевым цветом жарков, иногда терялась, рассыпаясь на составные части, потом снова обозначалась где-нибудь в узком месте.
Потом мы уже без тропы пересекли вершину лога речки Говорихи, заполненную крупными камнями, спрятанными в густой и высокой траве, где прежде чем поставить ногу, надо было раздвигать траву и нащупывать камень. Потом по щебёнке обогнули с южной стороны голец и вышли на гребень следующей гривы, которая разделяла уже совсем другие речки. Время от времени мы устраивались на нагретых солнцем камнях и, отбиваясь от оводов, рассматривали в бинокль крутые травянистые склоны гривы, разделённые языками леса на отдельные территории, рассматривали обстоятельно, но кроме одиночного крупного медведя ничего не обнаружили. Всё время хотелось пить, и незаметно, по глоточку, мы опорожнили по бутылке воды, твёрдо оставив третью на ночь.
По гребню шла заметная зверовая тропа, было уже видно, что грива, описывая пологий поворот, заканчивается и, раздваиваясь, спускается вниз. Выйдя на очередной взлобок гривы, увенчанный небольшими скалками, мы невольно остановились и замерли, не вполне веря своим глазам. Слева, в широкой чаше лога на обширной, более километра в поперечнике альпийской поляне, круто уходившей вниз, паслось стадо из шести пантачей, чуть ниже, отдельно от них паслись ещё два быка. Быки были примерно одного размера, и рога их, хорошо развитые, тоже были почти одинаковыми. До животных было метров восемьсот, и сократить это расстояние было абсолютно невозможно в этой открытой как ладонь чаше.
Можно, отступив немного, спуститься вниз и подойти к пантачам снизу от леса, там будет, наверное, метров двести. Но таскать оттуда мясо в такой крутяк!? Я предлагаю Николаю Борисовичу проделать этот манёвр и пугнуть животных вверх, где я, преодолев километр пути по гриве, займу стрелковую позицию.
— Вся операция займёт час времени, как раз успеем до темноты, — поясняю. — И деваться им некуда, пойдут только вверх. Если даже изменят направление, я успею переместиться, тут всё на виду.
— Нет, давай оставим на утро, никуда они не уйдут. Утром времени больше будет, а может, и ближе придут.
Новосад вполне признаёт мой профессионализм, но почти не было случая, чтобы он не оспорил предложенное, это уже укоренившаяся черта характера. Он старше меня почти на десять лет, и мне неудобно «напирать» на него, тем более, что сейчас я предлагаю ему наиболее тяжёлую часть операции — спуститься вниз на километр, а потом этот километр лезть в крутую гору. Я мог бы сам проделать этот маневр, но Новосад хорошо стреляет только по стоящему зверю, в этом я уже убедился.
Бинокль сильно приближает пантачей, делая их почти доступными, я с интересом рассматриваю полузабытых животных из прежних моих молодых времён и невольно перемещаюсь сознанием в те времена, чувствуя прилив энергии. Животные пасутся, выстроившись в косую шеренгу, пасутся спокойно, лишь изредка отгоняя мошку резкими стряхивающими движениями головы в траве, как будто они вытирают о траву испачканные морды. Вечерняя прохлада отогнала огромных изнуряющих оводов и не менее отвратительных мелких слепней, можно, наконец, вздохнуть и попастись. Время от времени олени один за другим поднимают головы, замирают неподвижно, становятся картинно красивыми, особенно — стоящие боком с повернутой в нашу сторону головой, они подолгу стоят так, потом все враз начинают кормиться. Хотелось бы посмотреть, что будет дальше, но нам ещё надо устроиться на ночлег.
Других вариантов всё равно нет, с неохотой я поворачиваю назад и, отступив с полкилометра, начинаю выбирать место для ночлега на противоположном склоне гривы. Под гольцом холодно, одежды у нас — по одной куртке, нужны хоть какие-то дрова для ночлега. Да и мошка изрядно активна. Наконец я замечаю в одной из ложбинок небольшую валежину, приподнятую над землей на сучках, неподалёку — две мохнатые пихтушки.
— Давай здесь остановимся, дрова хоть какие-то есть, и лапник рядом, — говорю я спутнику.
— Здесь неудобно, надо другое место поискать. Тепло на улице, можно без костра ночевать.
— Я остаюсь, а ты, как хочешь, — я все ещё сердит за оставленных маралов.
Снимаю рюкзак, ногой обламываю на валежине сучья, потом подтаскиваю её к месту будущего ночлега. Немного помявшись, Новосад начинает собирать оставшиеся сучья, а я иду вдоль гривы, обламывая с деревьев доступные сухие ветки. До темноты собрали ещё по охапке разного мусора, пригодного для костра, наломали пихтовых лапок для лежанок. Короткая июньская ночь прошла беспокойно, жгучая мелкая мошка исчезла только к утру, когда сгорели толстые дрова и пришлось придвигаться спиной вплотную к костру. Я вспоминаю прежние пантовки, удачные и не очень. Пустые пантовки не помнятся совсем, как будто их не было, а неудачные запоминаются лучше, чем удачные.
Вот бывает же так на охоте: не заладится с самого начала, и хоть ты что потом предпринимай, результат будет одинаковый. Я почти уверен, что маралов утром на поляне не будет. Больше, чем на Новосада, я сердит на себя за то, что не настоял вчера на предложенном варианте, что не взял с собой котелок, в котором можно было бы натаять снега из забоя, и приходится начинать день без привычного чая, сердит на дым, лезущий в глаза, и на что-то ещё, что мешает радоваться наступающему утру.
Пантачей на поляне не оказалось. Мы подождали часа полтора, пока солнце не осветило верхнюю половину склона. Наверное, звери выходят здесь к вечеру. Скорее всего, так и есть, паслись всю ночь, а утром ушли в чащу, прятаться от оводов и слепней. Может быть, к вечеру выйдут, а может и не выйдут, оставаться еще на сутки без воды и пищи не хотелось.
— Дымом их напугало, не надо было костёр разводить, — говорит Новосад.
— Дым за хребтом шёл вниз, в другую сторону, даже в другую речку. Напугать мог медведь, для него километр — не расстояние. Но скорее всего, они напаслись и рано утром ушли в пихтач. Не надо было откладывать охоту на завтра.
— Кто знал, что так получится.
— Пустой разговор ведём. Может и к лучшему: мясо отсюда таскать — ноги в Говорихе переломаешь. Пойдём смотреть по полянам, пока зверь пасётся.
На обратном пути два раза встретили наброды маралов по росе, но самих зверей не видели. Перед спуском к машине нарвали по рюкзаку черемши толщиной в палец. На солонцах обнаружили свежий след молодого бычка, и сразу воспрянули духом.
В этот раз мой товарищ не возражал против супа и даже собственноручно почистил картошку. Заправленный обжаренным на сале луком суп с говяжьей тушёнкой и разварившейся адреттой был действительно хорош. Допили «Роял», закусывая сочной черемшой, поели основательно, осталось и на ужин. После обеда, забрав спальный мешок, я пошёл через дорогу и устроился в тени кедра, солнце уже сильно припекало. Однако спалось плохо, мешала мелкая мухота, назойливо проникающая к накрытому рубахой лицу.
Через час я предложил маявшемуся в машине Новосаду отвезти его к скрадку, там и отдохнуть спокойно можно, сам я собирался поискать Аржаковские солонцы, о которых говорил Новосад. Слегка повозражав по привычке, он согласился с предложением, но от машины отказался, «чтобы лишний раз не шуметь». Оставив суп на завтрак, мы поделили пополам остатки солёного сала с хлебом и, набрав по бутылке воды, отправились каждый в свою сторону.
Тропа, когда-то хорошо расчищенная, теперь петляла по склону, огибая свежие выворотни и ныряя под упавшие деревья. Минут через двадцать я вышел к довольно большой, но заметно запущенной избушке с навесом и открытой дверью. Судя по всему, после больших ливней вода проходила прямо через избушку, оставляя у порога лесной мусор, и некому было прокопать обводную канавку, хотя подмытая избушка уже наклонилась в нижнюю сторону. Две лежанки, стол между ними, матрацы и старое пальто, запах сырости и плесени. Скудная грязная посуда и небольшая поленница дров под навесом говорили о том, что у избушки есть осенний квартирант, назвать его хозяином не поворачивается язык.
От избушки тропа по сырой поляне поднимается на невысокую гривку, на гребне гривки в корнях кедра устроены солонцы, это здесь бросили «пачку соли», земля между корнями выгрызена и вылизана гладкими ямками, хорошо видны следы маралов, но совсем свежих нет. Дальше тропа вдоль края длинной и тоже сырой поляны полого идёт вверх, пересекает обширный участок пихтового леса со множеством поваленных ветром деревьев и снова выходит на поляны, разделённые островками мохнатого подгольцового кедрача. Слева, по гребню идущего от гольца отрога, видны канавы геологического профиля, справа — обширные, полосами уходящие вниз субальпийские луга, сочные и цветастые. Картина почти идиллическая.
По зверовой тропе нахожу солонцы — большой участок обнажённой от растительности сырой, грязной почвы, испещренной следами маралов. Это естественные солонцы. Следы маралух, молодняка, один след быка средних размеров: следы не очень старые, но и не очень свежие, видимо, маралы ходят изредка, раз в неделю. Неподалёку от солонцов, на каменистой шишке, стоит скрадок в виде шалаша, слепленного из подручного материала: кусков расколотой дуплистой колоды, корней, наломанных от выворотней, коротких тонких брёвнышек. В скрадке можно сидя скрытно находиться одному человеку, но ночь здесь не выдержать, задубеешь от холода.
Поразмыслив минуту, решил вернуться к «пачке соли», там избушка рядом, при любом раскладе можно переночевать, а отсюда ночью не выберешься по ветровалу. На длинной сырой поляне за ветровалом, когда идёшь сверху, лучше видно, что трава кое-где примята зверями, неплохое место для пастьбы. Но сейчас я тут прошёл два раза, «одушил», тем более что, когда идёшь в гору, неизбежно потеешь.
От «пачки соли» спустился к «скрадку». Место для засидки действительно удобное: сидишь, укрытый от солонца стволом огромного поваленного ветром кедра, на засыпанных слоем хвои корнях другого, тоже толстого и слегка наклонённого кедра, который нависает над тобой естественной крышей. Мошка нещадно грызёт лицо и руки, приходится обмахиваться ольховой веткой. Надежда на удачу очень слабая: вверху я наследил, влево, в покать Абдыра, заметно тянет воздух, внизу — дорога и избушка; остаётся только правая сторона.
За дорогой, на противоположном склоне, ниже камней-сундуков жёлтым пламенем полыхают стволы кедров, освещённые заходящим солнцем, полыхают на небольшом, расположенном между двумя ложками, крутом участке склона, создавая иллюзию огня. Вправо и влево от «пожара» обычный лес, освещённый заходящим солнцем, а под «сундуками» — живой, жёлтый цвет пламени, который бывает внутри костра. Зрелище необычное, вызывающее какую-то подсознательную тревогу, однако взгляд вновь и вновь обращается к нему.
Заходит солнце, бледнеет и гаснет пламенеющий лес. С потемневшего неба раз за разом несутся к земле вибрирующие звуки пикирующего лесного дупеля, похожие на неистовую брачную песню, несутся с нарастанием страсти, переходя в самом конце в шипящий свист, и кажется, что сейчас послышится удар о землю или даже взрыв. Но раздаётся негромкое «крекеке, крекеке», я знаю, что птица в это время набирает высоту, потом снова возникает пикирующий звук летящего снаряда, возникает с завидным постоянством, как гимн вечерней заре. Кажется, что дупель пикирует прямо на тебя, я пытаюсь рассмотреть птицу в бинокль, но безуспешно.
Темнеет, горят изъеденные мокрецом руки и уши. Я уже собирался покинуть свой пост, когда снизу, справа от солонца, на фоне неба показались рога, небольшие, но хорошо обозначенные панты. Постояв на месте, рога двинулись вверх, снова остановились, медленно поворачиваясь из стороны сторону. В бинокль видно лучше, чем в прицел, однако кроме пантов, хорошо выделяющихся на фоне неба, ничего не удаётся рассмотреть. До гривы метров восемьдесят и можно рассчитать точку прицеливания, но я даже не знаю, с какой стороны от скалистой гривы находится зверь. Хотя бы голова показалась. Рога ещё придвинулись к солонцам, где зверь должен был весь показаться над горизонтом, но, видимо, хватив запаха, пантач резко отпрянул назад и до моего слуха донёсся шум убегающего животного.
Хорошо выспавшись в избушке, в тепле и без мошки, я прежде сходил по росистой траве на длинную поляну, — посмотреть, не пасётся ли там кто-нибудь, потом осмотрел скалку ниже солонцов. Пантач приходил к солонцам за скалкой, там было некое подобие тропы, хорошо, что я не стал вчера заниматься расчётной стрельбой. Потом я вскипятил на костре чаю в отмытом чайнике, перекусил обжаренными на рожне хлебом и салом, возмещая отсутствие ужина, и лишь после этого отправился к машине.
На подъезде к верхним солонцам я обратил внимание на свежие борозды следов на верхней бровке дороги и остановился, чтобы посмотреть. Молодой бычок, скорее всего по третьему году, спустился сверху на дорогу, спустился уже утром, так как выше бровки были видны участки сбитой росы, и по дороге пошёл к солонцам. Пройдя шагом метров тридцать, он, испугавшись чего-то, резко бросился вниз по склону, оставив на серебристой траве темный след сбитой росы. Пройдя ещё метров десять, я увидел на бровке дороги резиновые сапоги Новосада. В этом месте, метрах в пятидесяти от солонцов, он переобулся в сухие ботинки и ушёл в скрадок, оставив сапоги «выветриваться». Нарочно не придумаешь. Рассказываю Новосаду про бычка — не поверил, пока не рассмотрел следы.
— Наверное, ты от медведя сапогами отгородился, — в шутку спрашиваю я.
— Никогда они отсюда не ходили, маралы всегда сверху.
— Значит не наш сегодня день, у меня тоже зверь приходил панты показывать, сам за скалой прятался.
— Стрелял?
— Хорошо, что — нет, непуганого оставил на следующий раз.
На обратном пути, на второй петле подъёма в Кашкаретский перевал, нам пришлось буквально сгонять сигналом с дороги крупную маралуху. Отбежав метров на двадцать в нижнюю сторону, она снова остановилась, видимо где-то поблизости находился телёнок.
Однако на этом охотничьи приключения не кончились. На первом крутом повороте за перевалом, на ровной голой площадке, где при строительстве дороги брали щебёнку, стоял великолепный пантач, мощный и красивый, стоял не меньше минуты, потом спокойно повернулся назад и исчез, так и не дождавшись нашего выстрела...
Дней через десять мы снова едем с Новосадом в Кашкарет. За прошедшую декаду он успел дважды побывать здесь с Истоминым, водителем главы районной администрации, оба раза безуспешно. Я не удивляюсь неудачам, больше удивляюсь безалаберности этих «охотников», какому-то иждивенческому подходу к охоте: ни одного собственного скрадка, максимум усилий — «пачка соли» и надежда на авось. Скрадок, в котором сидел Новосад, построен охотником Аржаковым в те далекие времена, когда я работал здесь директором промхоза, как впрочем и избушка, и ничего не добавилось в последующие годы, только рушится все понемногу. Неподалёку, в Субботинском логу, тоже есть неплохие солонцы, но и там засидка лишь прикрыта куском рубероида.
В этот раз мы едем «до победного», с учётом прошлой поездки я взял с собой больше хлеба и картошки, полдюжины варёных яиц и три банки тушёнки в расчёте на три дня. За Кашкаретским перевалом нас встретил хороший ливень, хотя из дома мы выезжали при ясном небе. Дождь был коротким, но не последним. Когда остановились пообедать у верхнего ключика, Новосад увидел варёные яйца и пришёл в неподдельный ужас.
— Это — всё... Можно ехать домой!
— Из-за дождя что ли? — прикидываюсь я непонимающим.
— Из-за яиц. Яйца взял — ничего не убьёшь, даже к бабке ходить не надо.
— Ты серьёзно?
— Проверено много раз.
— А у нас на Севере наоборот: хочешь добыть — берёшь яйца, сырые или варёные, — я вру «простодушно» и поэтому убедительно. — И обязательно перед охотой надо съесть хотя бы одно.
Николай Борисович не верит, и хотя я принимаюсь уже за второе яйцо, категорически отказывается от кощунственного ритуала. Солнце сильно припекает, не к добру это, от Боруса уже заходит туча. Перекусив, набираем воды в десятилитровую канистру и едем вверх. Дождь накрывает нас на первом Абдырском перевале, крупные капли так хлёстко бьют по крыше машины, что я начинаю присматриваться, не град ли. Сам по себе послеобеденный дождь не страшен, к вечеру погода вполне может наладиться. Но может и не наладиться: на западе подозрительно темнеет.
Переждав дождь, мы спускаемся вниз в правый приток Большого Абдыра по хорошей песчаной дороге, полностью открыв окна и осматривая обширные вырубки. Дождь размыл следы на дороге, видно, что они есть, но не определишь, какой давности. Выписывая петли, дорога спускается далеко вниз, до конца вырубок, и оканчивается на поляне, у края которой видна помятая кабина трелевочного трактора. Трава на поляне истоптана медведем, видны изломанные стебли высокой пучки с белыми зонтиками мелких цветов. Сбивая палкой воду с травы, я иду к кабине трактора посмотреть, нельзя ли устроить в ней скрадок, определяю, что для скрадка гремящее жестью сооружение неудобно, и возвращаюсь к машине. Уже собираясь садиться, обнаруживаю на штанине тёмно-красного клеща, после тщательного осмотра — ещё трёх. Наверху клещей действительно нет, значит, спускаясь, мы где-то пресекли верхнюю границу их местообитания. Выше этой границы что-то не ладится у них со сменой фаз развития.
Поднявшись мимо скрадка и солонцов, на которых все следы размыты ливнями, ко второму Абдырскому перевалу, не останавливаясь, спускаемся в бассейн Абдыра по старой лесовозной дороге. На второй петле спугиваем крупную маралуху, которая не собирается убегать, и мы по петле объезжаем её с трёх сторон. Здесь, внизу, километрах в трех от перевала, нас снова накрывает дождём, и мы покорно пережидаем его на старом плотбище. Дождь идёт долго, часа полтора, потом прекращается, но небо остается серым, без просветов, и чувствуется, что дождь ещё будет.
Дело близится к вечеру, я предлагаю Новосаду отвезти его к скрадку, вдвоём ночевать в машине тесновато, а сам намереваюсь вернуться на этот перевал, чтобы вечером или утром, в зависимости от погоды, сходить пешком по дороге в Абдыр. Новосад предлагает вдвоём остаться на солонцах, но я убеждаю его, что, разделившись, мы имеем больше шансов на удачу, хотя удача нам совсем не светит. Высадив товарища, я вернулся к скалкам на перевале и стал собираться к пешей прогулке, но снова начал моросить мелкий дождь. Махнув рукой на охоту, я разложил сиденья машины к ночлегу и развернул спальник.
Ночью пришла гроза. Я проснулся от резкого удара грома, вокруг была абсолютная темнота, по крыше машины барабанил дождь, какая-то непонятная, но сильная тревога, как будто пришедшая из сна, заполняла прояснившееся сознание, перерастая в ожидание опасности. Я нащупал рукой карабин, лежащий рядом, автоматически закрыл замки дверок, хотя понимал, что с этой стороны опасность мало вероятна, и пытался сообразить, что меня встревожило.
Огромная, всепоглощающая вспышка света в одно мгновенье заняла всё окружающее пространство и ослепила глаза, тотчас последовал оглушающий, какой-то объёмный удар грома, пронизанный треском разрываемого пространства, показалось, что машину подбросило этим ударом. Заметно усилился дождь, переходя в ливень. Я не успел ещё прийти в себя от невиданного разряда, как снова окружающее пространство вспыхнуло неестественно белым светом, и снова ударило адским грохотом, который невозможно даже представить, не то, что описать. И свет, и звуки были за пределами нормального восприятия и понимания. Мне показалось, что молнии бьют в стоящие рядом скалки на перевале. Поспешно выбравшись из спальника, я, не одеваясь, перебрался за руль и, пережив очередной разряд, сорвался с места.
Я ехал с максимальной скоростью, которую позволяла ограниченная дождём видимость, всё так же полыхало и грохотало, но это было сзади, а впереди уже стали видны освещаемые вспышками деревья, и дорога, покрытая потоками воды. Я ехал непонятно долго, и никак не мог определиться, где еду: ограниченный дождём кусочек света от ближних фар освещал лишь небольшой участок дороги, а дальше вяз в дождевых струях. На самом деле я ехал не быстро, а наоборот — медленно, можно сказать — крался, и поэтому дорога казалась нескончаемой. Прошла целая вечность, прежде чем свет фар уткнулся в кострище у последнего ключика, и я, наконец, определился с местонахождением. Уткнув машину бампером в бровку, чтобы не скатилась, я забрался в спальник и неожиданно быстро заснул.
Спалось хорошо и проснулся я поздно, когда уже показалось солнце. Было свежо и сыро, но небо было голубым, узкие полоски туч на горизонте никак не вязались с ночным светопреставлением. Я быстро оделся, прихватил вместо посоха таган, вырубленный ещё в прошлый приезд, и пошёл к первому перевалу. После таких ливней звери должны, просто обязаны были выйти на поляны и вырубки. Едва начав спускаться, я сразу обнаружил двух маралух, пасущихся у верхнего края вырубок, где-то там неподалёку находились верхние, «аржаковские» солонцы. Осматривая вырубки в бинокль, я спускался всё ниже и ниже, пока не увидел знакомую тракторную кабину. Ни следов, ни зверей; следы, понятно, смыло дождями, но звери-то должны где-то быть.
Возвращаясь, я ещё издалека нашёл в бинокль своих маралух, за прошедший час они спустились почти к дороге. Одна из них была прошлогодком и могла быть предметом «рассуждений», мы обговаривали это с Новосадом, но это на крайний случай, на завтра. А сейчас я пробираюсь, пригнувшись за растущей на бровке травой, чтобы не спугнуть маралух, пасущихся в семидесяти метрах от дороги, и в этом полусогнутом положении отчётливо вижу на противоположном склоне бычка с рогами. Я даже забыл разогнуться, когда начал рассматривать его в бинокль, лишь потом сообразил, что поза не совсем удобная, и сел прямо на дорогу, подложив рюкзак.
Расстояние до бычка было метров двести, вполне приемлемое расстояние, но он пасся головой ко мне, и стрелять вдоль туловища не хотелось. Опасно было и медлить: на узкой длинной прогалине лишь несколько шагов отделяло его от густых зарослей кустарника. Как будто поняв мои сомнения и колебания, животное повернулось левым боком. Не медля, я спустил курок. Бычок резко кинулся в кустарник, я подождал немного, не выскочит ли где, потом далеко и высоко за спиной гавкнула маралуха, и я направился к прогалине. Бычок лежал на месте, пробив первые кусты жимолости на краю прогалины, трёхлеток с небольшими, но хорошо сформировавшимися пантами. Скорее всего, это был тот бычок, напуганный сапогами, до солонцов тут было не более полукилометра по прямой.
Мне удалось спустить его целиком до тракторного волока, по которому можно было подогнать машину, потом я пошёл за машиной, надеясь, что подойдёт Новосад, который не мог не слышать выстрела, вдвоём будет удобнее свежевать зверя. Я подогнал машину, освежевал зверя, разобрал и сложил в два мешка мясо, а мой товарищ так и не появился, зато появилась тревога. Погрузив в багажник мясо и положив сверху слегка повреждённые о кустарник панты, я поехал вверх, где обнаружил следы Новосада, который пошёл искать меня за вторым перевалом. Ночью он не заметил меня во время ливня, а следов на дороге не осталось. Надо ехать догонять, а то, как нарочно, завалит кого-нибудь, да и завтрак пора готовить.
с. Шушенское
Красноярского края
