портал охотничьего, спортивного и экстерьерного собаководства

СЕТТЕР - преданность, красота, стиль

  
  
  

АНГЛИЙСКИЙ СЕТТЕР

Порода формировалась в первой половине XIX столетия путем слияния различных по типу семей пегих и крапчатых сеттеров, разводившихся в Англии отдельными заводчиками. В России английские сеттеры появились в 70-х годах XIX столетия, главным образом из Англии. 

подробнее >>

ИРЛАНДСКИЙ СЕТТЕР

Ирландский сеттер был выведен в Ирландии как рабочая собака для охоты на дичь. Эта порода происходит от Ирландского Красно-Белого Сеттера и от неизвестной собаки сплошного красного окраса. В XVIII веке этот тип собак был легко узнаваем.

подробнее >>

ГОРДОН

Это самый тяжелый среди сеттеров,
хорошо известный с 1860-х годов, но
обязанный популярностью четвертому
герцогу Гордону, разводившему черно-
подпалых сеттеров в своем замке в 20-х 
годах XVIII столетия.

подробнее >>

По охотничьим тропам

Ананян В. С.

 

Муганские фазаны

В феврале мы собрались на охоту в Муганскую степь.

Позади, в нашей горной Армении, мы оставили зиму, очень суровую в этом году. А в Азербайджане нас встретила весна, самая настоящая весна, прятавшаяся в теплой долине по нижнему течению Аракса.

У нас — метели, бураны и глубокий снег, занесший все ущелья и тропы в горах. По охотничьим тропам Тут — широко раскинувшиеся под солнцем поля, скрежет тракторных плугов, блеяние новорожденных ягнят. День ясный, теплый. Сияют, синеют воды Аракса, а берега его горят цветами лимона и граната...

Потоком расплавленного серебра несется среди изумрудных берегов река. Вдали, на лоне зеленеющих полей, виднеются стаи больших серых птиц — это дикие гуси. Недалеко от станции, среди коричневых стеблей хлопка, пасутся какие-то пернатые, похожие на очень больших домашних кур. «Дрофы», — узнал я. Черными тучами, заслоняя солнце, проносятся над полями грачи, а из прибрежных камышовников с шумом взлетают стаи диких уток.

— Что ж, товарищи, — сказал, наконец, наш «начальник отряда», — пора и за дело. Давайте сегодня до захода солнца поохотимся на птиц, а завтра — в камышовники, за кабанами.

— Идет! — согласились мы и рассыпались по полям — кто за дрофами, кто за гусями и утками.

Я пошел за фазанами. Об этих чудесных птицах я много читал и слышал, но еще не встречал их на воле.

На зеленом лугу, покрытом молодой травой, пасется большое колхозное стадо овец.

Навстречу мне, сдерживая собак, идут пастухи.

— Здравствуйте, — приветствую я их. — Ну, овцы у вас хороши, словно зимы не видали!

Я ведь сам — бывший пастух и не могу сдержать своего восхищения. А пастухи довольны. Похвали пастуху его овец — и ты уже завоевал его сердце. Он для тебя ничего не пожалеет.

Старик-пастух с почти черным, обожженным солнцем лицом с улыбкой смотрит на мой теплый короткий тулупчик и качает головой. Непривычная для него одежда — разве он знает морозы и носит тулуп?

— У вас еще зима, — говорит он. — А у нас буйволы уже по ночам пасутся. Погоди-ка, напою тебя молоком от бурой овцы, — и пастух уже вскинул свой посох, чтобы его крючковатым концом поймать за ногу пасшееся невдалеке животное. От бурой овцы молоко считается особенно вкусным.

— Нет, спасибо, сыт я. Ты лучше покажи мне, где тут у вас фазаны водятся.

Предвкушение охоты волнует меня.

— Ладно, покажу. А ты вечером придешь к нам на ферму — вон те домики. Куртку свою дай сюда, упреешь в ней.

Взяв мой тулупчик, пастух удовлетворенно добавляет:

— Теперь хочешь-не хочешь, а будешь нашим гостем. Ну, иди за мной.

По узенькой тропке старик провел меня через болото. За ним открылись большие коричневые поля хлопка, то тут, то там пересеченные порослями тростника.

— Птица, о которой ты спрашиваешь, вой там, в тех камышах, — показал пастух. — Помочь тебе вспугнуть птицу или ты сам знаешь, как надо?

— Знаю, как же, хорошо знаю, спасибо, — сфальшивил я. Постыдился признаться, что еще ни разу и не видел живого фазана.

Пастух пожелал мне удачи и вернулся к стаду, а я пошел вперед.

Еще недавно все это поле было покрыто камышом. Колхоз осушил болото и вырастил на новых землях хлопок. Но камыш еще остался, еще растет там, где сыро, — в выемках и низинках. Кое-где камыши помяты, поломаны — какие-то грузные животные прошли тут. Кабаны, конечно.

Медленно бреду вдоль камышей и мечтаю: «Вот принесу домой красного петуха-фазана, то-то дети обрадуются!»

Палец — на собачке ружья, глаза — на стене камыша. Верхушки тростника, озаренные лучами заходящего солнца, пылают пурпуром.

Неожиданно воздух сотрясают бурные взмахи крыльев. Тревожный птичий вскрик — и передо мной от подножья камышовой стены к ее гребню взлетает великолепный фазан. Он опустил отвесно книзу длинный роскошный хвост, а радужные перья крыльев раскрылись опахалом, загорелись, засверкали под солнцем и полыхнули красным пламенем по рыжей листве камышей...

Разинув рот, забыв о ружье, смотрю на эту сказочную птицу, пока она, скользнув по листве тростника и взволновав ее своими крыльями, не исчезла из виду.

Такие яркие, слепящие краски, словно птица с радуги сорвалась... Или мне все померещилось? Может быть, это солнце своими предзакатными лучами разукрасило ее так пышно?

Снова иду вперед, браня себя за слабость. Нет, второй петух из рук моих не уйдет!

И вот снова поднялся и заклохотал фазан. Снова красное пламя взметнулось передо мной почти из-под ног, и такая ослепительная, такая волшебная промелькнула, сверкнула в глазах моих птица, что я опомнился только тогда, когда она была уже далеко.

...Так шагал я в тот вечер по берегу Аракса. Солнце заходило, и в огненных лучах заката одна за другой взлетали сказочные птицы с длинными красными хвостами и, как огонь, пылающими крыльями, ослепляли меня своей красотой и... исчезали. Трепет их крыльев заставлял каждый раз трепетать и мое сердце, и до самых сумерек не сделал я ни одного выстрела.

Наконец, когда солнце уже скрылось за склоном Шаратдага и последние лучи его стали медленно потухать на небе, я убил первого фазана. С таким же клохтаньем, как и другие, взлетел он из-под моих ног, с таким же шумом поднялся от корней камыша к его верхушкам. Но у этого фазана уже не было того красивого пышного наряда, в который солнце одевает природу и каждое существо. Птица показалась мне простой, серой, и рука моя, не дрогнув, нажала курок...

С тех пор прошло не мало дней, но неизгладимыми остались в моем сердце и та светлая долина, и ее сказочные птицы, языками красного пламени скользившие по рыжей стене тростника.

Муфлоны

За Араздаяном от Араратской долины отходит влево небольшая котловина, отделяющая Армению от Нахичеванской автономной республики. Земля здесь безжизненная, жаждущая влаги, растительности. Гряды серо-желтых холмов окаймляют ее с двух сторон.

Веснами в котловину стекают с гор и затопляют ее потоки мутной воды. Она несет с собой множество камней и песка.

Однажды осенью мы поднялись по этой котловине вверх, к подножьям Красных скал, чтобы поохотиться на горных баранов — муфлонов.

Шли мы недолго. В одной из балок товарищ мой неожиданно лег на землю и потянул за собой меня. Мы прижались к камням и почти слились с ними.

— Не двигайся, увидят... — прошептал мне на ухо товарищ. — Видишь, они вон там, на том холме: один прилег, а двое пасутся.

Я вгляделся. На одном из маленьких холмов виднелись какие-то животные. Издали они были похожи на телят. Они были очень далеко от нас, и мы не могли решить — то ли это козы, то ли горные бараны. Навряд ли козы. Солнце давно взошло, а козы пасутся только по ночам и на заре уходят в свои убежища в расщелинах скал. Нет, это, конечно, бараны. Они предпочитают проводить время на плоских вершинках холмов, разбросанных тут и там по краям котловины. С холмов им видно все вокруг, и никто не может подкрасться к ним незаметно.

Животное, лежавшее на земле, поднялось. Блеснули белые пятна на его боках и животе. Ну, конечно, баран — дикий баран-самец, это у них так пестрит шкура.

Пестрый баран начал щипать траву, а на покинутое им место лег другой. Третий, высоко подняв голову, бдительно осматривал окрестность.

Прошло около получаса. Баран, стоявший на страже, уступил свое место пестрому, и сам стал пощипывать траву. Так сменялись они каждые тридцать минут.

Около двух часов, не двигаясь, наблюдали мы за животными. С удивительной точностью распределяли они свои обязанности: пока один пасся, другой отдыхал, а третий стоял на страже.

Мы долго выжидали удобный момент. Когда бараны не будут смотреть в нашу сторону, мы сможем проскользнуть в балку у подножья холма, на котором они пасутся.

Но вот, наконец, два барана перешли на другой склон холма и скрылись из виду, а тот, что остался, повернулся к нам задом. Казалось, что, свесив голову, он наблюдает за тем, что делают его товарищи. Может быть, он боится, что они перейдут на новое место.

Воспользовавшись этим, мы сделали несколько легких прыжков, перебрались в балку и по ее дну побежали вниз.

У небольшого каменного выступа мы остановились и ползком взобрались на него. Осторожно подняли головы. Ага, вон он, наш баран — стоит все так же, к нам затылком. Но все так же и далек от нас, стрелять нельзя, промахнемся...

Соскользнув с выступа, мы прошли до самого конца балки и здесь, притаившись за кустом, снова взглянули на холм.

Непередаваемое волнение охватило нас. На краю холма стоял великолепный, рослый горный баран. Он высоко поднял свои гигантские, назад и книзу изогнутые, рога и пружинисто напряг мышцы, готовый к прыжку. Немного в стороне белыми пятнами поблескивала спина пестрого барана, только она и была видна из-за каменистого гребня. С той стороны холма травы, должно быть, было больше, и бараны паслись там, оставив часового на вершине.

Вот на этого-то часового мы и навели свои ружья.

Баран, казалось, почувствовал опасность и резко повернулся к нам боком, слегка наклонив голову влево, в нашу сторону. Он, несомненно, должен был увидеть нас и подать товарищам сигнал тревоги. Но, словно окаменев, животное совершенно спокойно глядело на нас одним глазом и не делало никаких попыток убежать, спастись... Это было удивительно.

Тайна открылась для нас только тогда, когда мы убили барана и осмотрели его. Он был слеп на левый глаз, вероятно, выбил его в одной из любовных драк.

Мертвый орел

С двустволкой в руках пробираюсь по горной тропинке, преследую стайку куропаток.

Птицы бегут вверх по склону горы. Они давно заметили меня, но не взлетают — видят, что я от них далеко и им пока улетать не нужно — успеют, пожалуй, уйти и так.

У подножья голых скал — низенькие сухие кусты, и на одном из них я вижу огромного орла.

Мне это кажется странным. Орлы всегда сидят на вершинах, зорко оглядывая оттуда дали.

«Как же он сюда попал? — думаю я. — Неужели ему не тесно в этой впадине...»

Ну, с куропатками у меня сегодня без собаки, пожалуй, ничего не выйдет, лучше займусь орлом. Застрелю и отвезу в Ереван, подарю зоологическому музею. Орла набьют паклей, сделают чучело и выставят в витрине. А на витрине будет висеть табличка: «Араратский белохвостый орел. Добыт охотником Вахтангом Ананяном».

С ружьем наготове осторожно пробираюсь вперед. Прячусь за большими камнями.

Вот орел уже на выстрел от меня, но дробью его с такого расстояния вряд ли возьмешь.

Приближаюсь ползком. Орел неподвижен. Он широко раскинул свои мощные крылья и покрыл ими куст, как шатром.

Удивительно: не может быть, чтобы орел не заметил моих движений — орел, замечающий с большой высоты черного барашка среди комьев черной, свежевспаханной земли.

Прицеливаюсь и уже хочу спустить курок, как вдруг меня осеняет мысль: «Да ведь он мертв!»

Подхожу к кусту. Ну да, он мертв, этот могучий царь птиц. Бессильно поникла его голова, из полураскрытого кривого клюва вывалился язык. А в кусте, под крыльями у орла, — мертвая куропатка.

Я приподнял орла, и для меня сразу стала ясной разыгравшаяся тут трагедия.

...Орел сидел на скале, жадно следя за копошившимися внизу куропатками. Небольшая стайка их взлетела в воздух, орел не выдержал и бросился на них со своей вершины.

Куропатки в панике опустились на землю и укрылись в кусте. Орел ринулся за ними вниз, камнем упал на куст и... наткнулся на одну из сухих, обломившихся под его тяжестью веток. Длинным острым шипом вонзилась она в сердце хищника.

В полуденный час

Жарко, невыносимо жарко. Горячее июльское солнце сыплет огонь на Араратскую долину, сладкими соками наливает лозы колхозного винограда.

С вершины скалистых холмов открывается вид на увенчанные снежными коронами величественные главы Арарата; я поднялся сюда еще до зари и спрятался в камнях, глядящих на юг. Мне хотелось, оставаясь незаметным, понаблюдать за дневной жизнью коз, ютящихся в расщелинах скал.

Часы бежали, но коз все не было. К полудню солнце успело так накалить эти медного цвета утесы, что волны нагретого воздуха ощутимо различались глазом.

У подножий холмов была раньше пустыня. Но ее коснулись руки советского человека, и теперь на месте былой обожженной солнцем равнины расстилаются возделанные поля и плодовые сады, где между гряд текут прозрачные, холодные воды. Это воды реки Араке. Их поднимают электронасосы и несут сюда, в эти жаждущие влаги места, по большим бурым трубам.

Приятно смотреть отсюда — с голых, лишь кое-где поросших чахлыми кустами камней — вниз, на кипящую жизнь, на гнущиеся под тяжестью зреющих плодов деревья колхозных садов. Там журчат ручьи, скрежещут работающие в садах машины, звенят голоса людей. Здесь — ни одного живого существа. Все, что дышит, движется, — скрывалось в сырых, прохладных пещерах, расщелинах скал, под землей. Даже змеи уползли глубоко под камни — такая царит жара в этих безводных, лишенных зелени местах.

Только орел, застыв на зубце скалы, молчаливо, мрачно глядит на мое убежище. Он видит меня, а я, притаившись в кусте дикого унаби, смотрю на него и думаю: почему эта птица не прячется, как и все вокруг, от палящих лучей солнца, почему, словно бдительный страж, сидит она неподвижно на своем камне и наблюдает за мной так зорко, с таким подозрением. Не боится ли он меня? Но, если боится, почему не улетает? Ведь есть же у него крылья! Или сторожит кого-то, кто не может покинуть эти места, уйти? Надо разрешить эту загадку.

Я окидываю взглядом скалу, на которой застыл орел. Ага, вон недалеко от него из расщелины высовываются концы каких-то сухих сучьев. И камни вокруг покрыты перьями.

Покинув свое укрытие, проскальзываю за большой выступ и осторожно ползу наверх. Дышать трудно. Камень накален и обжигает руки. По моей шее ручьями стекает пот. Но все равно, во что бы то ни стало я должен добраться до верха и узнать, что это там за сучья и перья?

И я взбираюсь все выше и выше и, наконец вижу в углублении скалы охапку сухих веток, а на них — большую, грузную птицу. Спина и брюшко у нее темные, а хвост белый. Широко распахнув свои мощные крылья, птица плавно размахивает ими, словно опахалом. Чем это занята она под жгучим солнцем, почему не прячется в тени ближайшей пещеры и почему только размахивает крыльями, не делая попытки взлететь?

Осторожно подтягиваюсь выше. А, вот оно что! Два птенца, вытянув вверх клювы, с наслаждением подставляют головки мягкому ветерку, который вызывают взмахи крыльев орлицы. Вот, оказывается, зачем без устали машет крыльями эта птица — она опахивает своих птенцов, дает им прохладу...

В уходящей пустыне

На пути из Еревана в Аштарак раньше простиралась почти до самой реки Касах обширная, пустая и сухая, покрытая щебнем, изрезанная балками равнина.

В этих полупустынных местах почти не было ни родников, ни ручьев. Лишь весной, когда начинали таять снега, вода собиралась здесь во многих ямках на дне оврагов. Осенью, в пору дождей, в этих ямках тоже скапливалась вода. В такие дни к этим ямкам с водой слетались тучи птиц. Раздолье было охотнику: не знаешь, у какой из ямок сесть в засаду!

Помню, как-то осенью сидел я в такой засаде — небольшом скрадке, сложенном из камней. Часов в восемь утра на краю выбранной мною ямки появилась серая куропатка, окруженная своим многочисленным потомством. Она набрала в клюв воды и проглотила ее, подняв голову к небу. Примеру матери последовали молодые куропатки. Они тоже набирали воду своими клювиками и глотали, вскидывая головки кверху.

Меня так тронула эта картина, так простодушно, не подозревая опасности, пили воду птицы, так заботливо квохтала, собирая их вокруг себя, мать-куропатка, что я и не трогал ружья. Затаив дыханье, любовался я птицами, совсем забыв, зачем сюда пришел...

Куропатки утолили жажду и ушли вперевалочку, затерялись среди камней.

А вслед за куропатками к воде пришла змея — страшная гюрза.

Она тоже напилась и спряталась неподалеку в расщелине, но я ее видел. Она ждала, когда к ямке придут птицы, чтобы внезапно напасть.

Выстрелить в нее? Нет, тогда, пожалуй, птиц туг сегодня уже не дождешься, выдашь себя.

Как быть? Но я и обдумать не успел, как прилетели два голубя и сели у ямки с водой.

Не успели голуби напиться, как из щели среди камней высунула голову гюрза. Тотчас же высунулся я из своего прикрытия и закричал: «Киш, киш!»

Голуби взлетели испуганно, а змея поглядела на меня злобно. Ну, как же ей не сердиться — лишил вкусного завтрака.

Я кинул в змею камнем. Она зашипела возмущенно и уползла в свою щель.

Прошло несколько минут. В воздухе раздался шелест крыльев, и стайка куропаток опустилась. Думаете, у воды? Нет, у них есть опыт, они знают, что у воды всегда скрывается враг. Птицы сели наверху, на склоне оврага. Сели и на мгновенье замерли, точно окаменели. Затем, как по команде, вытянули шеи, внимательно огляделись и, не заметив ничего подозрительного, сошли к воде...

Ну, вот тебе и охота — начинайся я взял в руки ружье...

С тех пор прошли годы. Я долго не был на охоте в этих местах. Да и не тянуло. Разонравилось, казалось безжалостным стрелять по птицам, пьющим воду.

Пожалуй, я и не попал бы больше сюда, но как-то упросил меня один приятель свести его на «близкую и легкую охоту».

«Легкая охота...» Осталась ли она в наших краях? Кажется, всю дичь вокруг больших дорог перестреляли. Столько машин, столько людей с ружьем...

— Ну что ж, пожалуй, поедем, — сказал я, вспомнив про овраги.

Мы сели в «Победу» и по асфальтовой дороге покатили в Аштарак.

Прежней каменистой пустыни я не узнал. Справа и слева от шоссе — благоустроенные поселки, виноградники, персиковые сады. Зеленый ковер покрыл бывшую пустыню, скрыв ее вековую наготу.

Но вот мы доехали и до оврагов. Здесь еще нет садов, и овраги пока неприютны и голы. Те же покрытые щебнем склоны, те же ямки с водой. Даже каменные наши заборы — скрадки, из-за которых мы стреляли пятнадцать лет назад, стоят почти целые, разве только кое-где обвалились немного.

За одним из таких заборчиков я и посадил своего приятеля, а сам устроился невдалеке, за другим.

Время бежало, но куропаток все не было и не было. Что случилось? Может быть, изменилась привычка истомленных жаждой птиц приходить к воде к восьми-девяти часам утра? Или почему-либо перевелись здесь куропатки, и в этом году их тут не будет?

Нет, я слышу, как в воздухе проносятся их стайки, слышу знакомые звуки: чурр, чурр, чурр...

Нашему терпению приходит конец, — мы покидаем скрадки и сходим к воде. На песке вокруг ямки ни одного птичьего следа. Не видно и змеиных следов. Да и зачем тут быть змее, если нет птиц, нет охоты? «Легкой охоты»...

Мы вышли из оврага.

В чем же все-таки дело? Вон летят же стаи куропаток, их «чурр, чурр, чурр» то и дело раздается над нашими головами. Почему же они пролетают над оврагами, почему не садятся? Загадка...

Провожая взглядом стаи курочек, мы вдруг заметили на сером фоне окружавшей нас пустоши длинный зеленый пояс и воды, какие-то не знакомые нам воды, сверкавшие на солнце. Это был новый канал. Словно сказочный дракон, он спрятал свою голову в ущелье Зангу, а хвост протянул во всю длину пустыни...

А, вот где теперь утоляют свою жажду птицы! На что им сдалась теперь мутная, застоявшаяся вода оврагов, когда так близко бегут прозрачные, свежие, вкусные воды Зангу!

Охота наша была неудачной, но я остался доволен. Был доволен и мой приятель. Мы возвратились домой веселые и радостные.

По охотничьим тропам

Английский сеттер|Сеттер-Команда|Разработчик


SETTER.DOG © 2011-2012. Все Права Защищены.

Рейтинг@Mail.ru