Толоконников И. В.
(В лодке по реке Уралу)
Широко распахнулась сверкающая на солнце река. Золотые блики играют на зыбкой волне, а набежит тучка — упругий парус наполняется ветром и лодка легким толчком прибавляет ходу.
— Суши весла! — командует Старшой, как зовем мы Николая Николаевича.
Заразительно весело сверкнули его крупные зубы из-под седеющих усов, рука круто разворачивает руль.
Старый мастер машиностроительного завода, строгий и взыскательный хозяин производства, он на воде делается таким же задорно шутливым, как и мы, непревзойденным закоперщиком всех вылазок на берег.
Я смотрю на Максима, другого моего спутника, и вижу на его лице такую же беспричинную широкую улыбку. Не узнать в этом беззаботном молодце доцента мединститута, четкого и точного человека науки. Такой бесшабашной вольницей веет от его широкоплечей могучей фигуры, от платка, по-пиратски перехватившего длинные волосы. Рядом с ним сидит Сашок, студент-технолог, высокий статный парень с карими смешливыми глазами, балагур, непоседа, наш общий любимец.
Всего несколько дней, как сели мы в лодку в Уральске, но уже успели загореть до черноты и целиком уйти в романтику путевых приключений. Маршрут наш — вниз по реке, и впереди целый месяц отдыха на воде, охотничьих и рыбацких скитаний.
Хорошо!
По сторонам высятся крутые обрывы-яры, золотятся песчаные отмели, густые заросли береговой урёмы подступают к самым берегам, а за ними тянутся бескрайние «бухарские» степи.
Сколько здесь камышовых затонов, ильменей, лиманов, небольших речек и озер!
Какое обилие дичи и рыбы!
Не первый год мы охотимся и рыбачим в этих местах, но каждая поездка по степной реке кажется неповторимо новой. Вместе с бронзовым загаром и здоровой закалкой привозим мы в Москву память обо всех интересных случаях, которые бывали в пути.
Вот некоторые из них.
Серые вегетарианцы
«Что волки серы, всякий знает...» Известно также, что обычный «рацион» угрюмого бродяги — это разная живность: птицы, овцы, рогатый и другой скот. Каково же было наше удивление, когда бригадир одной большой бахчи, Маруся Иванова, обратилась к нам с просьбой покараулить волков, которые повадились к ней за... арбузами.
— Выводок живет на том берегу, — жаловалась девушка. — Каждую ночь их концерты слышим. Чаща там непролазная, трудно до них добраться, видно, там и логово у них... Сколько бед приносят они дальним отарам и колхозной птице! А теперь вот стали переплывать Урал и арбузы поедают.
Мы призадумались.
Организовать облаву невозможно — все заняты в поле, а помочь колхозу в этой неожиданной напасти необходимо. Да и Марусе не откажешь: русая коса ее тяжелым жгутом спускалась ниже пояса, темно-голубые глаза ключевой чистоты ясно и доверчиво глядели из-под тонких, круто изогнутых бровей...
С большим интересом рассматривали мы следы ночных пиршеств волчьего выводка. Волки действовали без промаха, выгрызали только самые сочные, спелые арбузы.
Вечером мы устроили засаду с той стороны, где было больше потравы.
Тихо угасал погожий день. Перистые облака лиловыми мазками застыли на горизонте. Где-то в степи вспыхивали зарницы, а с другой стороны неба медленно поднимался туманно-красный диск луны.
И вдруг на другом берегу низкой басовой нотой раздался одинокий голос зверя. Глухой, хриплый звук дрогнул горловым переливом, стал шириться, расти, холодной угрозой встал над лунными полянами. Матерому ответила волчица, а затем звонкие, еще щенячьи голоса молодых. Тоскуя, грозя и жалуясь, неслась и ширилась в прохладном воздухе эта мрачная песня береговой урёмы. Эхо далеко разносило ее по воде. Затем все стихло.
Волки вышли на добычу!
Долго сидел я, до боли в глазах всматриваясь в золотистую дымку, тумана. Вот, наконец, вдалеке призрачным видением возникла неясная тень. Вот она продвинулась в сторону и послышался сочный хруст: серый лакомка вгрызался в спелую мякоть арбуза. Стрелять было далеко, приходилось ждать.
Внезапно алая молния полоснула в дальнем краю бахчи, и громовым ударом прокатился выстрел.
Я бросился к товарищу. Он был уже на месте, — желтый круг карманного фонарика щупал путаницу вырезных листьев.
Ага, вот и матерый! Крутая лобастая башка его бессильно приникла к земле, тускнеющие глаза отчужденно смотрели куда-то вдаль. «Серый помещик» был положен на месте.
Так колхозная бахча избавилась от потравы: волки наверняка сюда долго не явятся.
Гуси
В это утро мы решили дать отдых собакам и не пошли на охоту. Один Николай Николаевич пропадал где-то до обеда и, вернувшись, обещал с заговорщическим видом угостить нас редкой охотой, посоветовав готовить патроны с крупной дробью.
— В чем дело? Объясни толком! Что за мальчишеские секреты? — попробовали мы урезонить Старшого.
Но тот наотрез отказался отвечать...
После обеда, привязав собак и попросив бакенщика посторожить стан, мы отправились на загадочную охоту, ломая голову, что же такое могло нас ожидать?
Скоро вышли к небольшому лиману, и Старшой молча указал на заросшие осокой топкие берега. Здесь, на илистых отмелях, среди бисерно-мелких набродов куличков и утиных следов разного размера ясно были заметны многочисленные отпечатки перепончатых лап крупной водоплавающей птицы.
— Гуси! — тихо вздохнул Сашок, грезивший этой охотой. — Неужели у них тут присада?
— Ну, нет! Здесь им делать особенно нечего, залетели случайно, — возразил Старшой. — Эти места не для них: корму мало. Сейчас гусиные табунки летают к Уралу и на жировку в степь, к хлебам. Но где-нибудь здесь должны быть глухие озера или лиманы — их любимая кормовая присада. Бакенщик рассказывал, что в этой стороне не раз видел гусиные табунки. Но поискать, очевидно, придется немало: черт знает, где эти лиманы.
И, действительно, достаточно было пролито поту под беспощадным уральским солнцем, пока мы обследовали окрестные водоемы.
Наконец, уже к вечеру, мы вышли к неглубокому степному озерку, окаймленному густой стеной камышей и наполовину заросшему кормовыми травами.
Крупной дичи, правда, здесь не оказалось, но везде белели пух и оброненное перо, а илистые берега сплошь были испещрены гусиными следами.
— Присада здесь, — весело сказал Николай Николаевич. — Нам сейчас особенно задерживаться не приходится; пора делать скрадки. Вечером будет пальба!
— А ты не ошибаешься, Старшой? — в шутку засомневался я.
— Что? Ошибаюсь? Такого еще не бывало! Сколько лет на этом деле! Тыща благодарностей! — под общий дружный смех закончил товарищ своей любимой поговоркой.
И вот уже мы в засидках, хорошо замаскированных среди камышей.
В ружьях патроны с одной крупной дробью: можно стрелять только по гусям. Уговор твердый: дать птице опуститься на воду. Первый выстрел тут же, по сидячим, а потом уже влёт.
Засада была с двух сторон, и птицы оказывались как бы в окружении; заметавшись на подъеме, они могли попасть под выстрелы каждого из нас.
Прошло полчаса, как мы скрылись в камышах, и озеро начало жить своей обычной жизнью. Первыми из осоки выбрались лысухи; озабоченно качая головами, они засновали во всех направлениях.
«Ку-лик... ку-лик... ку-лик...», — мелодично и грустно засвистели прилетевшие кроншнепы. Со свистом пронеслись кряковые утки и, сделав несколько кругов, сели у тростников.
Пара цапель неподвижно стояла посередине озера. Изредка то одна, то другая молниеносно била, как дротиком, длинным клювом и затем, выхватив из воды добычу, подбрасывала в воздух и тут же проглатывала ее.
И долговязые цапли-часовые, и ныряющие утки, и длинные стебли стрелолиста, и пушистые зонтики тростников — все удивительно четко, как в стереоскопе, отражалось в розоватом зеркале воды. Со степи наплывал тонкий аромат донника, полыни, вянущих к осени трав.
Но любоваться этим тихим вечером долго не пришлось: несметные комариные полчища повисли в воздухе — пришлось опустить накомарник...
В ушах стоял комариный звон; то и дело раздавались сочное утиное покрякивание, резкий крик чаек, разноголосая перекличка куликов. Но внезапно откуда-то издали донеслись новые, незнакомые звуки.
— Что такое? Ведь еще рано! Да нет, это они, гуси!
— Га-га... га-га... га-га... — уже ясней и ближе послышался гортанный, хрипловатый гогот.
Сбросив накомарник вместе с шапкой, я судорожно стиснул ружье: со стороны степи показалась большая гусиная стая. Ровно взмахивая крыльями и переговариваясь солидным баском, птицы быстро приближались к озеру. Но шли на большой высоте.
«Только бы Сашок выдержал характер, не стал палить в белый свет», — мелькнула тревожная мысль. Но опасения оказались напрасными: на озере все было тихо.
Сделав широкий круг, гуси резко идут на снижение и с оглушительным шумом опускаются на воду, далеко разбрасывая сверкающие брызги. В багровых отблесках зари вижу сквозь камыши четкие силуэты с настороженно вытянутыми длинными шеями.
«Может быть, что-нибудь заметили... Надо стрелять», — молнией проносится в голове. Выделив ближайшего гуся, нажимаю на спуск. Почти одновременно гремят и другие выстрелы.
С испуганным гоготанием птицы взмывают в воздух. Веду стволами, делая дублет, и с радостью вижу: второй гусь падает в воду... Вот это удача!
Старшой, Максим, Саша — все стреляют, пока ошеломленные птицы шарахаются в полете от одного края озера к другому, постепенно набирая высоту.
— Отбой!.. Кончай базар... До дому, до хаты! — торжествующе несется над озером.
Но еще некоторое время раздаются оживленные голоса, шлепанье сапог по воде и возня в камышах в поисках упавшей птицы.
Два раза огненные стрелы прорезывают камыш — это кто-то «мажет» по уплывающему подранку.
— Сашка!.. Идол! Брось стрелять: нас убьешь! — загремел голос Николая Николаевича.
— Ребята! Дядя Коля! Помогите мне поймать... — донеслось в ответ из темноты. Но тут же послышался шум тростников, падение человеческого тела и затем торжествующее: — Ага, попался! — все было в порядке: Сашок поймал свою добычу.
Докурив папиросу и подобрав гусей, шагаю вброд через озеро: все равно начерпал полные сапоги воды.
Максим и Старшой уже разжигают костер, при свете которого мы кое-как очищаемся от липкого ила и выжимаем промокшую одежду.
— Гуменники! Все пять штук, как на подбор! Вот это заря! — радуется Николай Николаевич.
Августовский ток
Проснувшись на рассвете, я прислушался. Откуда-то издали чуть доносились такие знакомые, но необычные в это время года звуки. Токовали тетерева.
«В половине августа? Непонятно! Надо будет проверить, что это такое», — подумал я и, взяв ружье, пошел сквозь лес, как по радиомаяку, к загадочному токовищу.
Места были незнакомые, — мы никогда еще не охотились у этого яра.
Наконец, я приблизился к краю лесной опушки и осторожно стал выглядывать из-за кустов. Тетерева были шагах в полутораста от меня, но дальше по чистому месту подходить было невозможно. Оставалось любоваться и наблюдать.
Всего токовало больше десятка косачей.
«Чуффф-ши...чуф-шшш» — раздавалось в утренней тишине, и внезапно звучное чуфыканье сменялось ровным мелодичным рокотом. То ли это журчал ручей, то ли вдалеке ворковал голубь.
Неторопливо дымя папиросой, я сидел за кустами, дожидаясь, когда птицы начнут покидать токовище: может быть, налетят на меня? Но за все утро так и не удалось сделать ни одного выстрела.
По дороге к стану мне пришла в голову мысль поохотиться здесь завтра из шалаша, как весной.
Но товарищи недоверчиво отнеслись к этим планам.
— Бредовая затея, — покачал головой Николай Николаевич. — Ты видел только случайный вылет, и завтра ток будет уже в другом месте. Не стоит тратить утро на такой эксперимент. Всякому овощу свое время!
Но Максим, страстный любитель весенней охоты, решил обязательно пойти со мной.
— Мы докажем этому старому маловеру, кто прав! Притом, просто приятно послушать весенние голоса и полюбоваться токующими тетеревами. Летом этого еще не приходилось видеть.
Затемно мы вышли на токовище и скоро сделали шалаш. Решили сидеть вместе: количество взятых птиц нас интересовало меньше, чем вообще возможность такой охоты.
Постепенно начали меркнуть звезды, потянул влажный утренний ветерок и небо заметно побледнело на востоке. Вот уже лес зазвенел от разноголосого птичьего свиста, но тетерева не прилетал.
— Как бы нам не просидеть впустую. Досадно будет! Неужели Старшой окажется прав? — шепнул Максим.
Но тут послышался шум крыльев, и мы радостно переглянулись.
Птицы начали слетаться одна за другой, и скоро ток закипел, как и в прошлое утро. Но тетерева садились довольно далеко от шалаша: очевидно, незнакомый предмет, которого не было вчера, все-таки казался им подозрительным.
Несколько раз бинокль переходил из рук в руки.
Медленно ходили косачи по поляне. Они были очень красивы в своем иссиня-черном наряде! Из-под широко развернутых лир роскошным цветком сверкало белоснежное перо, полураскрытые крылья упруго чертили по земле...
Конечно, в осеннем току не было весенней страстности и азарта, — это была просто игра, вызывавшаяся у птиц избытком жизненных сил в результате сытного лета.
Максим тронул меня локтем.
— Смотри, тут есть еще один охотник!
— Где? Ничего не вижу.
— А вот там, справа, ближе к опушке.
Я навел бинокль и сразу заметил лисицу, крадущуюся к тетеревам. Она ползла так ловко, что трава почти не колебалась около распластавшегося по земле ярко-рыжего тела.
Но в чем-то кумушка, очевидно, сплоховала. Сначала слетел ближний к ней тетерев, а затем и все остальные.
— Испортила нам охоту! — шепнул Максим. — Ну, подожди, злодейка, посчитаемся. Я мастер их подманивать.
И, прижав руку к губам, товарищ несколько раз пискнул по-мышиному. Лиса, вздрогнув, сразу повернула в нашу сторону. Новый писк, и она деловито затрусила к шалашу (ветер тянул стороной, и она не могла нас причуять).
Шагах в двадцати лиса снова начала красться.
В сильные линзы бинокля я видел, совсем рядом, ее вытянутую острую мордочку, хищный оскал пасти, зло и настороженно поблескивающие глаза. Вот она совсем недалеко, и тут мы встаем во весь рост, шумно раскидав шалаш.
Испуганно прижавшись к земле, хищница замерла на месте. Мгновение и, взмахнув пушистым хвостом, она метнулась в сторону.
— Гоп! Гоп! Беги веселей! — понеслось ей вслед, и тут же прогремел салют по верхушкам деревьев.
— Жаль, что сейчас не время, поплатилась бы ты, кума, своей шубкой, — усмехаясь, сказал Максим, перезаряжая ружье.
Так и не удалось нам взять тетерева на августовском току. Задерживаться еще на день мы не имели возможности: пора было сниматься с лагеря.
Неожиданная добыча
Возвращаясь однажды с охоты, я присел отдохнуть у края крутого обрыва, высящегося около берегов одной из бесчисленных стариц Урала. Внизу, в прозрачной воде, греясь в лучах утреннего солнца, гуляли стайки крупных голавлей и плотвы. Очевидно, рыба зашла сюда в половодье и со спадом воды осталась отрезанной от реки. «Надо побывать здесь с бредешком», — подумал я и, вернувшись к стану, сговорился об этом с товарищами.
Поочередно заводя тоню, мы скоро наполнили свое ведро доверху. Пока друзья разбирали запутавшийся бредень, я решил очистить следующий бочажок от затонувшего сучья. Выволок из тины одну, другую здоровенную корягу и подошел к толстому бревну, лежащему на дне у берега. «Ну, с этим мне придется порядочно повозиться!» Озабоченно нагнулся я, стараясь поддеть его руками. И вдруг сильный удар опрокинул меня в воду. Огромный сом метнулся вдоль бочага, вылетел на песок, махнул несколько раз хвостом и, бултыхнувшись опять в воду, затаился в дальнем краю в траве. Товарищи уже бежали на подмогу.
Сгоряча мы хотели взять сома прямо руками, но вода в богаче закипела, и речной разбойник раскидывал нас, как кегли.
В помутневшей воде темной торпедой металось огромное тело рыбы... Поняв, что голыми руками нам его не взять, мы пошли в атаку с бреднем. Сом, как пушечное ядро, пробил его несколько раз, но, в конце концов, утомившись, засел-таки наполовину в карман бредня, и мы его вытащили на песок.
