Архангельский В. В.
Все сложилось совсем не так, как мы ожидали.
Но, к нашему удивлению, охота в тот сезон получилась настолько интересной, что об этом можно рассказать весьма поучительную историю...
Шла поздняя осень, и мы мечтали насладиться последней прогулкой по чернотропью, вволю погонявшись за русаками.
И надо ли говорить, какое очарование таит такая охота!
В природе предзимнее оцепенение. Лес оголен, но одинокий лист трепещет на старом дубе. Воздух прозрачен, но мелкий кустарник, где залег на дневку русачина, кажется дымчатым. Умный пес вот-вот прихватит свежий след на изумрудной россыпи зеленей и зальется, как по зрячему. Низкий и бархатистый голос пса разбудит громкое эхо, а мы, еле сдерживая волнение, выберем лаз и станем слушать музыку гона.
Сердце застучит в груди колоколом, еле заметная дрожь передастся ружью, жадно будет улавливаться всякий шум в лесочке, и даже мягкое падение еловой шишки заставит вздрогнуть и замереть!
Эх, русаки, русаки!
Набегаешься из-за вас с утра до позднего вечера, наглотаешься пьянящего воздуха, вернешься домой помолодевшим.
Не скрою, любили мы эту охоту. И тропили русаков по первой пороше, будь она мелкая, когда снежок лежит тончайшим слоем, как легкое одеяльце из белого пуха; будь она густая, когда в снег уходит нога чуть ли не по колено; будь она печатная, когда на неглубоком мокром снегу виден каждый коготок на лапе у косого.
А с годами и стрелять научились исправно: поперечному — в голову или под самым носом; угонному — по ушам, обычно прижатым от испуга; встречному — прямо под ноги. А по сидячему так, чтобы дробь рыла землю под зайцем.
И вот в ту осень, как только посыпались мокрые хлопья снега с хмурого осеннего неба, мы уселись в поезд и поехали к старому егерю и доброму приятелю Ефиму Ивановичу Кузьмину.
Старик не ждал нас.
— Поторопились! А может быть, и к добру, — неопределенно сказал он, когда мы обменялись приветствиями и стали расспрашивать его о видах на охоту.
— Ну, подождем день, пусть косой отлежится, а завтра пойдем его следы читать на снегу, — заметил я.
— Не про вас писана эта книга. Послушай! — сказал Ефим и пощипал рыжую бороденку левой рукой.
Мы затаились. С крыши, громко шлепая в снег, валила капель. А это не предвещало удачи.
— Так что по пороше нам не ходить. Снежок лег рано, на теплую землю, и, видать, при такой погоде ему завтра конец. И от этого снега до настоящего снегостава, как говорят старики подревней моего, надо ждать целый месяц. Располагаете или как?
— Да что ты! — крикнул Димка. — На три дня и то с трудом вырвались!
Приятель взглянул на меня с тревогой и стал закуривать, никак не справляясь с тем, чтобы сигарета поместилась в мундштуке.
Ефим увидел, как волнуется Димка, и усмехнулся:
— Нервы, а? А между прочим, пускай русаки отгуливаются: мы белячками займемся.
Димка оживился и задымил сигаретой.
Старик продолжал, любопытно оглядывая нас хитрыми карими глазами:
— Не обидел нас год белым зайцем. И у ручьев, и по моховым болотам, и в молодом ельнике — всюду беляки. К слову сказать, не приходилось ходить за ними об эту пору?
— Вроде бы и нет.
— А ведь увлекательное дело! Зайчишка поторопился зиму встретить, побелел, а кругом чернолесье. И крепко лежит сейчас под еловой нависью, где и приличному грибу летом темно. А бежать опасается: в лесу черно, а он — как лист бумаги. И уж если стронешь его с лёжки, пойдет, что белая куропатка, еле-еле земли лапками касается. Ну и на лёжке хорошо можно подвидеть. Думаешь, что это снежок не то белый камень, ан самый что ни на есть белячище!..
...Словом, ехали мы за русаками, а в сумеречном мраке туманного утра вышли за беляками: уговорил нас Ефим!
День был полон неожиданностей.
Началось с того, что в первом же отвершке сплоховал старый егерь. За большой куртинкой озими, среди густых кустов, подсмотрел он беляка на лёжке, сделал нам знак остановиться и слишком громко шарахнул дымным порохом из своей тулки.
Когда дым рассеялся и мы подбежали к удачливому охотнику, под кустом все так же белело, словно заяц, и не испугался выстрела. Просто это был камень, примерно такой же, о котором рассказывал нам Ефим накануне.
— Нервы! — оправдывался старик, когда мы стали потешаться над его ошибкой. — А может, и зрение стало не то. Сколько ведь перебил косых, а как выйду «на узёрку», волнение во мне такое, словно в первый раз ружье взял!
— Да уж ладно, учитель, — с хорошей долей иронии сказал Димка. — Нервы! Глаза! Признайся лучше, что дурака свалял. Пойдем дальше.
Ефим пощипал рыжеватую бороду, подумал и повел нас густым ельником к моховому болоту, заросшему осокой и багульником.
Белячка мы подняли, где и не ждали.
Белым комочком понесся он среди кочек, вихляя, укрываясь от нас за стволами деревьев. Я послал ему вдогонку два заряда и виновато поглядел вправо и влево, где шли Ефим и Димка.
— Салют! — не удержался Ефим и тут же крикнул: — Береги!
Сквозь ельник что-то мелькнуло рыжевато-белое, словно пестрое, и тут же скрылось бесследно в кустарнике.
— Прибылой сорвался. Старые-то уже совсем белые, а эти еще не успели выкунеть, переодеться, — пояснил Ефим.
Примерно через полчаса вырвался еще один беляк. Димка, по странной привычке начинающих охотников, вдруг бросился за беляком. Разумеется, состязание в беге ни к чему хорошему не привело: зайчишка взмахнул черным хвостиком и велел Димке кланяться!
В полдень мы уселись на поваленной осине, хорошо обработанной дятлами, закурили и начали ругать Ефима за то, что втравил он нас в такую охоту.
— Да что вы, хлопцы! — протестовал старик. — Я же вам открытие сделал, новую охоту показал. И ведь дело-то какое горячее: таишься, глядишь, слушаешь, и полюбоваться вокруг некогда. А красота-то какая, — хитро отводил Ефим разговор от неудачной охоты.
И впрямь: знал старик, чем нас покорить! Алые ягоды клюквы лежали под ногами, день прояснялся, и иногда золотистая полоска яркого света словно приближала к нам то молодые елочки, хороводом толпившиеся вокруг одинокой березки, то иссиня-черный куст можжевельника на фоне вековых сосен.
— А вот и гриб! — сказал хитрый старик. — Под снегом переночевал, ему теперь и цены нет, — он осторожно сорвал боровик с побелевшей по краям шляпкой и бережно засунул его за пазуху.
Так и прошел для нас этот первый день охоты «в узёрку». С тем, ефимовым, грибом и вернулись мы на базу. Но ругать старика уже не хотелось, да и верили мы, что новый день принесет нам и новые радости и охотничью удачу.
Он и принес.
Но удача была уже не слепая, и четыре беляка мы взяли не по случаю: научились, привыкли, стали бдительнее и осторожнее.
Я убил беляка под кустом, сидячего, и подошел к нему так близко, что увидел карие глаза и черные кисточки на белых прижатых ушах.
Димка взял двух в угон и потратил всего лишь три патрона. А Ефим, чтобы похвалиться перед нами, спугнул подозренного зайца и без промаха свалил его среди кочек.
— А вот не верил я, что подойдешь ты к своему зайцу на верный выстрел, — шутил старик по дороге к дому. — А ты схитрился, все боком да наискось, а напролом-то к нему не лез. И где же ты этому научился? И, главное, без меня, старика? — не унимался Ефим, очень довольный, что нам понравилась охота,
— Не только свету, что в окошке, — отговорился я старой пословицей. — Ты-то ведь скупой на ученье.
— Я? Бог ты мой! Душу людям отдаю, а они такие неблагодарные. Того и гляди, еще и чарку не поднесут!
— О чарке не сомневайся, — сказал Димка. — Скажи лучше, что завтра будем делать?
— Да ведь утро вечера мудренее, — улыбнулся Ефим и быстрее зашагал к дому...
На третий день мы вышли с гончими по русакам, и уж тут Ефиму не пришлось быть учителем.
Стоя на лазу, он подсчитывал наши выстрелы, подслушивал, как мы кричали:
— Дошел! — усмехался в рыжую бороду, подзывал собак, и мы переходили на новое поле, чтобы выискать и добрать нового русака...
Но охота на беляков запала нам в душу. И однажды, уже глубокой зимой, мы снова нагрянули к Ефиму.
— Опять, небось, с белячков начнете? — спросил старый егерь за самоваром.
— Обязательно!
— И с гончими?
— Конечно!
Ефим глотнул горячего чаю и махнул рукой:
— Об заклад бьюсь — и не убьете, и беляка ни одного не увидите!
— Ну, это еще посмотрим, — нахмурился Димка: он плохо понимал шутки старика и немного рассердился.
Вышли поутру, когда на пасмурном небосклоне чуть брезжила над кромкой леса мутно-розовая полоса зари.
Ефим очень любил поучать, любил делать всякие наставления и говорил без умолку. Я знал эту манеру старика, слушал внимательно и всегда находил что-то интересное в его, порой несвязном, бормотании.
— На следы поглядывай, пригодится, — наставлял он Димку. — Кругом-то узоры, а беляковых следов еще не видно. А они, брат, побольше и покруглей. У русачины след, как от туфельки, а у беляка — что твое копытце: сам-то он небольшой, а пальцы у него широко расходятся. И помёт у него круглый, и поболе, и куда белесей. Древесина, брат, пища неважнецкая: как вошла, так и вышла. Как я говорю, по-научному?
— Как самый ученый следопыт, — не удержался Димка от шутки, хотя слушал старика с большим вниманием.
И, как это ни странно, ученый следопыт оказался совершенно прав: собаки гоняли беляков, прибылые успевали сделать круг за четверть часа, матерые — примерно за полчаса. И те, и другие где-то кружили возле нас в непролазной чаще молодого ельника, иногда мы слышали приглушенные шорохи на снегу почти рядом, но стрелять нам не пришлось.
Ефим, правда, убил одного зайчишку. Поглядывая на свой трофей, старик всю дорогу к дому не давал нам покою:
— Беляка, хлопцы, на дыхании надо чувствовать: стой, не шевелись, не дыши, а глазами зыркай. Он, может, глядит на тебя из-за куста, а ты его и не видишь, потому что на белизне белизну не высмотришь. Охотнички! — сокрушенно мотал старик головой и будто бы ненароком проводил рукой по мягкой, пушистой шерстке притороченного к поясу беляка.
— И потом же лаз надо выбирать с умом. Это тебе не русак. Тот прет по тропе, по просеке, а белячок таится в ельничке, разве лишь когда устремится по гривке. А чтоб на опушку выскочить — не такой он дурак! И всякую полянку старается пройти, где самое узкое место. Жаль, жаль мне вас! — приговаривал Ефим. — Вот ужо преподам вам вечером науку, будете старика добром поминать!
И преподал! А мы слушали и мотали на ус. И насчет лаза и как к дереву прислоняться, чтобы стать не заметным для зайца и чтобы позиция для обстрела была подходящая.
Словом, сидели мы в тот вечер, как школьники. А Ефим так вошел в роль, что улеглись мы близко к полуночи.
На другой день ефимова наука нам пригодилась: по двум, правда, промазали, потому что заряды прошли близко пулей, одного убили да еще двух видели на большой дистанции.
А на третий день Ефим разбудил нас до света и сказал:
— Вот мое предложение: собакам дадим сегодня отдых, а сами пойдем на лыжах. И преподам я вам такую науку, что и забыть ее нельзя: сами поймете и другим расскажите при случае.
— Эх, и выдумщик же ты, Ефим Иванович! — сказал Димка. — И обижаться на тебя нельзя. Пошли.
Версте на второй от деревни, в пестром мелколесье, Ефим остановился, внимательно рассмотрел хитрые сплетения маликов на пушистом снегу, глянул на нас из-под нависших бровей, слегка украшенных инеем, и сказал:
— Тут для вас будет точка, как на карте. Ну, к примеру, точка стояния. Один из вас пойдет, значит, вот сюда, — махнул он рукой вправо, — а другой — вот сюда, — махнул он влево. — Отсчитаете по две сотни шагов, заворачивайте обратно. И как дойдете до этой точки, так и замрете, словно вас и нет тут. Стрелять, хлопцы, придется одному, так что тяните жеребий. А я, значит, пошел. Доля ты стариковская! Вот учи их, а доброго слова все равно не услышишь.
Ефим крякнул и, ничего не объясняя, скрылся за кустами.
По жребию вышло стрелять мне.
Димка проложил свою лыжню в снегу и спрятался под густую елочку. Я передвинулся к другой, и — охота началась.
Сначала было так тихо, что стук дятла на сухой елке казался зловещим. Где-то распевали клесты, и были слышны их громкие голоса. А потом послышался голос Ефима: то ли он пел песню, то ли мурлыкал себе под нос... Старик постепенно приближался к нам, изредка постукивая палкой по деревьям и похрустывая валежником.
Вдруг из непролазной чащи выкатился снежный ком. Ком этот выбрался на димкину лыжню и полетел к нам.
Все продолжалось не больше двух-трех секунд!
Я слегка свистнул. Ком замер на месте. Как удар бичом, прозвенел в морозном воздухе выстрел.
Белячишка свалился на бок.
— Наука, хлопцы! — вылез из ельника запушенный снегом и улыбающийся Ефим Иванович. — Чего стоите-то? Пошли второго брать! Лыжня нынче — наша союзница!..
