Иван Бунин
Стихи разных лет
I.
На поднебесном утесе, где бури
Свищут в слепящей лазури, —
Дикий, зловонный орлиный приют.
Пью, как студеную воду,
Горную бурю, свободу,
Вечность, летящую тут.
Крым, 1889
II.
Не видно птиц. Покорно чахнет
Лес, опустевший и больной.
Грибы сошли, но крепко пахнет
В оврагах сыростью грибной.
Глушь стала тише и светлее,
В кустах свалялася трава
И, под дождем осенним тлея,
Чернеет мокрая листва.
А в поле ветер. День холодный
Угрюм и свеж — и целый день
Скитаюсь я в степи свободной,
Вдали от сел и деревень.
Теснятся тучи небосводом,
Синеет резко даль под ним,
И бодро конь идет по всходам,
По взметам, вязким и сырым.
И, убаюкан шагом конным,
С отрадной грустью внемлю я,
Как ветер звоном монотонным
Гудит-поет в стволы ружья.
1889
III. Костер
Ворох листьев сухих все сильней, веселей разгорается.
И трещит, и пылает костер.
Пышет пламя в лицо: теплый дым на ветру развевается,
Затянул весь лесной косогор.
Лес гудит на горе, низко гнутся березы ветвистые,
Меж стволами качается тень...
Блеском, шумом листвы наполняет леса золотистые
Этот солнечный ветреный день.
А в долине — затишье, светло от осинника яркого,
И по светлой долине лесной
Тянет гарью сухой от костра распаленного, жаркого,
Развевается дым голубой.
Камни, заросли, рвы. Лучезарным теплом очарованный,
В полусне я лежу у куста...
Странно желтой листвой озарен этот дол заколдованный,
Эти лисьи, глухие места!
Ветер стоны несет... Не собаки ль вдали заливаются,
Не рога ли тоскуют, вопят?
А вершины шумят, а вершины скрипят и качаются,
Однотонно шумят и скрипят...
Лес Жемчужникова. 17.IX.1895
IV. В отъезжем поле
Сумрак ночи к западу уходит,
Серой мглой над черной пашней бродит,
По бурьянам стелется к земле...
Звезды стали тусклы и далеки,
Небеса — туманны и глубоки,
Но восток уж виден в полумгле.
Лошади продрогли. Север дышит
Ветром ночи и полынь колышет...
Вот и утро! — В колеях дорог
Грязь чернеет, лужи заалели...
Томно псы голодные запели...
Встань, труби в холодный, звонкий рог!
Старых предков я наследье чую,
Зверем в поле осенью ночую,
На заре добычи жду... Скудна
Жизнь моя, расцветшая в неволе,
И хочу я слепо в диком поле
Силу страсти вычерпать до дна!
1900
V.
Враждебных полон тайн на взгорье спящий лес,
Но мирно розовый мерцает Антарес
На южных небесах, куда прозрачным дымом
Нисходит Млечный Путь к лугам необозримым.
С опушки на луга гляжу из-под ветвей,
И дышит ночь теплом, и сердце верит ей,—
Колосьям божьих нив, на гнездах смолкшим птицам,
Мерцанью кротких звезд и ласковым зарницам,
Играющим огнем вокруг немой земли
Пред взором путника, звенящего вдали
Валдайским серебром, напевом беззаботным
В просторе полевом, спокойном и дремотном.
1900
VI.
Открыты жнивья золотые.
И светлой кажутся мечтой
Простор небес, поля пустые
И день, прохладный и пустой.
Орел, с дозорного кургана
Взмахнувший в этой пустоте,
Как над равниной океана
Весь четко виден в высоте.
И на кургане одиноком
Сдержав горячего коня,
Степь от заката до востока
В прозрачной дали вижу я.
Как низко, вольно и просторно
Степных отав раскинут круг!
И как легко фатой узорной
Плывут два облачка на юг!
1900
VII. Кондор
Громады гор, зазубренные скалы
Из океана высятся грядой.
Под ними берег, дикий и пустой,
Над ними кондор, тяжкий и усталый.
Померк закат. В ущелье и провалы
Нисходит ночь. Гонимый темнотой,
Уродливо-плечистый и худой,
Он медленно спускается на скалы.
И долгий крик, звенящий крик тоски,
Вдруг раздается жалобно и властно
И замирает в небе. Но бесстрастно
Синеет море. Скалы и пески
Скрывает ночь — и веет на вершине
Дыханьем смерти, холодом пустыни.
1902
VIII. Мороз
Так ярко звезд горит узор,
Так ясно Млечный Путь струится,
Что занесенный снегом двор
Весь и блестит, и фосфорится.
Свет серебристо-голубой,
Свет от созвездий Ориона,
Как в сказке, льется над тобой
На снег морозный с небосклона.
И фосфором дымится снег,
И видно, как мерцает нежно
Твой ледяной душистый мех,
На плечи кинутый небрежно.
Как серьги длинные блестят,
И потемневшие зеницы
С восторгом жадности глядят
Сквозь серебристые ресницы.
1902
IX. Две радуги
Две радуги — и золотистый, редкий
Весенний дождь. На западе вот-вот
Блеснут лучи. На самой верхней ветке
Садов, густых от майских непогод,
На мрачном фоне тучи озаренной
Чернеет точкой птица. Все свежей
Свет радуг фиолетово-зеленый
И сладкий запах ржей.
1902
X. Голуби
Раскрыт балкон, сожжен цветник морозом,
Опустошен поблекший сад дождями.
Как лунный камень, холодно и бледно
Над садом небо. Ветер в небе гонит
Свинцовые и дымчатые тучи,
И крупный ливень с бурей то и дело
Бежит, дымится по саду... Но если
Внезапно глянет солнце, что за радость
Овладевает сердцем! Жадно дышишь
Душистым, влажным воздухом, уходишь
С открытой головою по аллее,
Меж тем как над аллеей все приветней
Синеет небо яркое — и вдруг
С гумна стрелою мчится белый турман
И снежным комом падает к балкону,
За ним другой — и оба долго, долго
Пьют из лазурной лужи, поднимая
Свои головки кроткие. Замрешь,
Боясь их потревожить, весь охвачен
Какой-то робкой радостью, и мнится,
Что пьют они не дождевую воду,
А чистую небесную лазурь.
1903
XI. Утренник
Первый утренник, серебряный мороз!
Тишина и звонкий холод на заре.
Свежим глянцем зеленеет след колес
На серебряном просторе, на дворе.
Я в холодный, обнаженный сад пойду —
Весь рассеян по земле его наряд.
Бирюзой сияет небо, а в саду
Красным пламенем настурции горят.
Первый утренник — предвестник зимних дней.
Но сияет небо ярче с высоты.
Сердце стало и трезвей, и холодней,
Но, как пламя, рдеют поздние цветы.
1903
XII. Олень
Густой зеленый ельник у дороги,
Глубокие пушистые снега.
В них шел олень, могучий, тонконогий,
К спине откинув тяжкие рога.
Вот след его. Здесь натоптал тропинок,
Здесь елку гнул и белым зубом скреб —
И много хвойных крестиков, остинок
Осыпалось с макушки на сугроб.
Вот снова след — размеренный и редкий...
И вдруг — прыжок! И далеко в лугу
Теряется собачий гон — и ветки,
Обитые рогами на бегу.
О, как легко он уходил долиной!
Как бешено, в избытке свежих сил,
В стремительности радостно-звериной,
Он красоту от смерти уносил!
1905
XIII. С острогой
Костер трещит. В фелюке свет и жар.
В воде стоят и серебрятся щуки,
Белеет дно... Бери трезубец в руки
И не спеши. Удар! Еще удар!
Но поздно. Страсть — как сладостный кошмар,
Но сил уж нет, противны кровь и муки...
Гаси, гаси — вали с борта фелюки
Костер в Лиман... И чад, и дым, и пар!
Теперь легко, прохладно. Выступают
Туманные созвездья в полутьме.
Волна качает, рыбы засыпают...
И вверх лицом ложусь я на корме.
Плыть — до зари, но в море путь не скучен.
Я задремлю под ровный стук уключин.
1906
XIV. Пугач
Он сел в глуши, в шатре столетней ели.
На яркий свет, сквозь ветки и сучки,
С безумным изумлением глядели
Сверкающие золотом зрачки. Я выстрелил.
Он вздрогнул — и бесшумно
Сорвался вниз, на мох корней витых.
Но и во мху блестят, глядят безумно
Круги зрачков лучисто-золотых.
Раскинулись изломанные крылья,
Но хищный взгляд все так же дик и зол,
И сталь когтей с отчаяньем бессилья
Вонзается в ружейный скользкий ствол.
1906
XV. Чибисы
Заплакали чибисы, тонко и ярко
Весенняя светится синь,
Обвяла дорога, где солнце — там жарко,
Сереет и сохнет полынь.
На серых полях — голубые озера,
На пашнях — лиловая грязь.
И чибисы плачут — от света, простора,
От счастия — плакать, смеясь.
13.IV.1906
XVI. Дикарь
Над стремью скал — чернеющий орел.
За стремью — синь, туманное поморье.
Он, как во сне, к своей добыче шел
На этом поднебесном плоскогорье.
С отвесных скал летели вниз кусты,
Но дерзость их безумца не страшила:
Ему хотелось большей высоты —
И бездна смерти бездну довершила.
Ты знаешь, как глубоко в синеву
Уходит гриф, ужаленный стрелою?
И он напряг тугую тетиву —
И зашумели крылья над скалою,
И потонул в бездонном небе гриф,
И кровь, звездой упавшую оттуда
На берега, на известковый риф,
Смыл океан волною изумруда.
1907
XVII. Колибри
Трава пестрит — как разглядеть змею?
Зеленый лес раскинул в жарком свете
Сквозную тень — узорчатые сети...
Они живут в неведенье, в раю.
Поют, ликуют, спорят голосами,
Огнем хвостов... Но стоит невпопад
Взглянуть в траву — и прянет пестрый гад:
Он метко бьет раскосыми глазами.
1907
XVIII. Дача
Открыты окна. В белой мастерской
Следы отъезда: сор, клочки конверта.
В углу стоит прямой скелет мольберта.
Из окон тянет свежестью морской.
Дни все светлей, все тише, золотистей —
И ни полям, ни морю нет конца.
С корявой, старой груши у крыльца
Спадают розовые листья.
1907
XIX. В роще
Там иволга, как флейта, распевала,
Там утреннее солнце пригревало
Труд муравьев — живые бугорки.
Вдруг пегая легавая собака,
Тропинкой добежав до буерака,
Залаяла. Я быстро взвел курки.
Змея? Барсук? — Плетенка с костяникой!
А на березе девочка — и дикий
Испуг в лице и глазках: над ручьем
Дугой береза белая склонилась —
И вот она вскарабкалась, схватилась
За ствол и закачалася на нем.
Поспешно повернулся я, поспешно
Пошел назад... Младенчески-безгрешно
И радостно откликнулась душа
На этот ужас милый... Вся пестрела
Березовая роща, флейта пела —
И жизнь была, как утро, хороша.
1907
XX. Туман
Сумрачно, скучно светает заря.
Пахнет листвою и мокрыми гумнами.
Воют и тянут за рогом псаря
Гончие сворами шумными.
Тянут, стихают — и тонут следы
В темном тумане. Людская чуть курится,
Сонно в осиннике квохчут дрозды.
Чаща и дремлет и хмурится.
И до печальных вечерних огней
В море туманных лесов, за долинами
Будет стонать все скучней и скучней
Рог голосами звериными.
Сиракузы. 25.III.1909
XXI. Колдун
В мелколесье пело глухо, строго.
Вместе с ночью туча надвигалась.
По кустам, на тучу шла дорога,
На ветру листва с песком мешалась...
Леший зорко в темь глядел с порога.
Он сидел и слушал, как кукушки
Хриплым смехом где-то хохотали,
Как визжали совы — и с опушки,
После блеска, гулы долетали...
Дед-колдун, как мертвый, спал в избушке.
Одностволка на столе лежала.
Вместе с жесткой, черной коркой хлеба,
Как бельмо, окошко отражало
Скудный отсвет пасмурного неба...
Над окном соломою шуршало.
И пока шуршало, деду снилось,
Что в печурке, где лежат онучи,
Загорелось: тлеет, задымилось...
И сухим огнем сверкали тучи
И в окне угрюмо муха билась.
1910
XXII. Степь
Синий ворон от падали
Алый клюв подымал и глядел,
А другие косились и прядали,
А кустарник шумел, шелестел.
Синий ворон пьет глазки до донушка,
Собирает по косточкам дань...
Сторона ли моя, ты сторонушка,
Вековая моя глухомань!
21.IX.1912
XXIII. Белый олень
Едет стрелок в зеленые луга,
В тех ли лугах осока да куга,
В тех ли лугах все чемёр да цветы,
Вешней водою низы налиты.
Белый олень, золотые рога!
Ты не топчи заливные луга.
Прянул олень, увидавши стрелка,
Конь богатырский шатнулся слегка.
Плеткой стрелок по оленю стебнул,
Крепкой рукой самострел натянул.
Да опустилась на гриву рука:
Белый Олень, погубил ты стрелка!
Ты не стебай, не стреляй, молодец,
Примешь ты скоро заветный венец.
В некое время сгожусь я тебе,
С луга к веселой приду я избе:
Тут и забавам стрелецким конец —
Будешь ты дома сидеть, молодец.
Стану, Олень, на дворе я с утра,
Златом рогов освечу полдвора,
Сладким вином поезжан напою,
Всех особливей невесту твою:
Чтоб не мочила слезами лица,
Чтоб не боялась кольца и венца.
1.VIII.1912
XXIV. Псковский бор
Вдали темно и чащи строги.
Под красной мачтой, под сосной
Стою и медлю — на пороге
В мир позабытый, но родной.
Достойны ль мы своих наследий?
Мне будет слишком жутко там,
Где тропы рысей и медведей
Уводят к сказочным тропам,
Где зернь краснеет на калине,
Где гниль покрыта ржавым мхом
И ягоды туманно-сини
На можжевельнике сухом.
VII.1912
XXV. Последний шмель
Черный бархатный шмель, золотое оплечье,
Заунывно гудящий певучей струной,
Ты зачем залетаешь в жилье человечье
И как будто тоскуешь со мной?
За окном свет и зной, подоконники ярки,
Безмятежны и жарки последние дни,
Полетай, погуди — и в засохшей татарке
На подушечке красной усни.
Не дано тебе знать человеческой думы,
Что давно опустели поля,
Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый
Золотого сухого шмеля.
26.VII.1916
XXVI.
Стена горы — до небосвода.
Внизу голыш — шумит ручей.
Я напою коня у брода,
Под дымной саклею твоей.
На ледяном Казбеке блещет
Востока розовый огонь.
Бьет по воде, игриво плещет
Копытом легким потный конь.
13.II.1916
XXVII. Канарейка
На родине она зеленая... (Брэм)
Канарейку из-за моря
Привезли, и вот она
Золотая стала с горя,
Тесной клеткой пленена.
Птицей вольной, изумрудной
Уж не будешь, как ни пой
Про далекий остров чудный
Над трактирною толпой.
10.V.1921
XXVIII
У птицы есть гнездо, у зверя есть нора...
Как горько было сердцу молодому,
Когда я уходил с отцовского двора,
Сказать прости родному дому!
У зверя есть нора, у птицы есть гнездо...
Как бьется сердце, горестно и громко,
Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом
С своей уж ветхою котомкой!
25.VI.1922
XXIX.
Мечты любви моей весенней,
Мечты на утре дней моих,
Толпились как стада оленей
У заповедных вод речных:
Малейший звук в зеленой чаще —
И вся их чуткая краса,
Весь сонм блаженный и дрожащий
Уж мчался молнией в леса!
26.VIII.1922
XXX.
В гелиотроповом свете молний летучих
На небесах раскрывались дымные тучи,
На косогоре далеком — призрак дубравы,
В мокром лугу перед домом — белые травы.
Молнии мраком топило, с грохотом грома
Ливень свергался на крышу полночного дома —
И металлически страшно, в дикой печали,
Гуси из мрака кричали.
30. VIII. 1922
XXXI. Пантера
Черна, как копь, где солнце, где алмаз.
Брезгливый взгляд полузакрытых глаз
Томится, пьян, мерцает то угрозой,
То роковой и неотступной грезой.
Томят, пьянят короткие круги,
Размеренно — неслышные шаги —
Вот в царственном презрении ложится
И вновь в себя, в свой жаркий сон глядится.
Сощуривши, глаза отводит прочь,
Как бы слепит их этот сон и ночь,
Где черных копей знойное горнило,
Где жгучих солнц алмазная могила.
9.IX.1922
XXXII. Старая яблоня
Вся в снегу, кудрявом, благовонном,
Вся-то ты гудишь блаженным звоном
Пчел и ос, завистливых и злых...
Старишься, подруга дорогая?
Не беда. Вот будет ли такая
Молодая старость у других!
1922
Сергей Есенин
Из забытых стихов
I. Колдунья
Косы растрепаны, страшная, белая,
Бегает, бегает, резвая, смелая.
Темная ночь молчаливо пугается,
Шалями тучек луна закрывается.
Ветер-певун с завываньем кликуш
Мчится в лесную дремучую глушь.
Роща грозится еловыми пиками,
Прячутся совы с пугливыми криками.
Машет колдунья руками костлявыми,
Звезды моргают из туч над дубравами.
Серьгами змеи под космы привешаны,
Кружится с вьюгою страшно и бешено.
Пляшет колдунья под звон сосняка,
С черною дрожью плывут облака.
II. Мечта
В темной роще на зеленых елях
Золотятся листья вялых ив.
Выхожу я на высокий берег,
Где покойно плещется залив.
Две луны, рога свои качая,
Замутили желтым дымом зыбь.
Гладь озер с травой не различая,
Тихо плачет на болоте выпь.
В этом голосе обкошенного луга
Слышу я знакомый сердцу зов.
Ты зовешь меня, моя подруга,
Погрустить у сонных берегов.
Много лет я не был здесь, и много
Встреч веселых видел и разлук,
Но всегда хранил в себе я строго
Нежный сгиб твоих туманных рук...
Э. Багрицкий
Ночь
Ежами в глаза налезала хвоя,
Прели стволы, от натуги воя.
Дятлы стучали, и совы стыли;
Мы челноки по реке пустили.
Трясина кругом да камыш кудлатый,
На черной воде кувшинок заплаты.
А под кувшинками в жидком сале
Черные сомы месяц сосали;
Месяц сосали, хвостом плескали,
На жирную воду зыбь напускали.
Комар начинал. И с комарьим стоном
Трясучая полночь шла по затонам,
Шла в зыбуны по сухому краю,
На каждый камыш звезду натыкая...
И вот поползли, грызясь и калечась,
И гад, и червяк, и другая нечисть...
Шли, раздвигая камыш боками,
Волки с булыжными головами.
Видели мы — и поглядка прибыль! —
Узких лисиц, золотых, как рыбы...
Пар оседал малярийным зноем,
След наливался болотным гноем,
Прямо в глаза им, сквозь синий студень
Месяц глядел, непонятный людям...
Тогда-то в болотном нутре гудело:
Он выходил на ночное дело...
С треском ломали его колена
Жесткий тростник, как сухое сено.
Жира и мышц жиляная сила —
Вверх не давала поднять затылок.
В маленьких глазках — в болотной мути —
Месяц кружился, как капля ртути.
Он проходил, как меха, вздыхая,
Сизую грязь на гачах вздымая.
Мерно покачиваем трясиной,—
Рылом в траву, шевеля щетиной,
На водопой, по нарывам кочек,
Он продвигался — обломок ночи.
Не замечая, как на востоке
Мокрой зари проступают соки;
Как над стеной камышовых щеток
Утро восходит из птичьих глоток;
Как в очерете, тайно и сладко,
Ноет болотная лихорадка...
Время пришло стволам вороненым
Правду свою показать затонам,
Время настало в клыкастый камень
Грянуть свинцовыми кругляками.
А между тем по его щетине
Солнце легло, как багровый иней —
Солнце, распухшее, водяное,
Встало над каменною спиною,
Так и стоял, в огнях без счета,
Памятником, что воздвигли болота.
Памятник — только вздыхает глухо,
Да поворачивается ухо...
Я говорю с ним понятной речью:
Самою крупною картечью.
Раз!
Только ухом повел — и разом
Грудью мотнулся и дрогнул глазом.
Два!
Закружились камыш с кугою,
Ахнул зыбун под его ногою...
В солнце, встающее над трясиной,
Он устремился, горя щетиной.
Медью налитый, с кривой губою,
Он, убегая, храпел трубою.
Вплавь по воде, вперебежку сушей,
В самое пекло вливаясь тушей —
Он улетал, уплывал в туманы,
В княжество солнца, в дневные страны...
А с челнока два пустых патрона
Кинул я в черный тайник затона.
Максим Рыльский
Охотничьи стихи
Охотники
Еще есть люди — ветер и леса
Отражены у них в глазах жестоких,
Перекликаются в них голоса,
Что канули в годах седых, далеких.
Склонясь на гривы яростных коней,
Несущих пламенеющие тавра,
Они стремятся по снегам полей,
Напоминая пьяного кентавра.
И конский пот, как нектар голубой,
Их ноздри обжигает и щекочет,
И сердце мрачное во тьме слепой
Еще мрачней от бурной, снежной ночи.
Подкинув штуцер к седине щеки,
В медведицу, на мушку глядя, целят,
И пальцы — узловатые сучки —
Потом спокойно жир и шкуру делят.
Когда весной кулик среди листвы
Плывет, как тень, в лесном безумном гуле,
Они глазами круглыми совы
Его с курком взведенным караулят.
Приходит осень, и дожди идут,
И ветер ворошит листву гнилую,—
Охотник, поднимая звонкий кнут,
Спускает в поле рыжую борзую.
Все дышит, бьется, движется, как ртуть.
Он любит род звериный, рыбий, птичий, —
И все ж безжалостно наметит путь
Свинца — от мушки до своей добычи.
Вальдшнеп
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась.
Пушкин
Уже над папоротником линялым,
Как свечи, полыхают дерева,
Зарей — в морозном инее трава.
Надежды полный, по листам опалым
Идешь опушкой. Дышит небывалым
Там каждый куст. Колышутся едва
Меж веток паутины кружева,
Златясь под солнцем, сумрачным и вялым.
Муругий пес по тропам золотым
Снует, как челн. Но вдруг — что стало с ним? —
Окаменел — лишь из кустов торчащий
Хвост дергается... Вскинь же карабин
И глаз прищурь! Вниманье! Миг один —
И вальдшнеп свечкой запылает в чаще.
Выставка собак
Весна и солнце... Лай разноголосый,
Ряды ушастых, добродушных морд,
А там—захлебывающийся и курносый,
Сердитый мопс. Ну, прямо черт и черт!
Дианы, Леди, Джеки, Боксы, Бои,
И даже Шпонька (Гоголю-то честь!)... —
Не раз на ум взбредало мне такое,
Что Ермолай с Валеткою тут есть.
И вправду есть! Он чуточку глумливо
На барина взирает своего, —
И понимаю я: на кружку пива
Давно пора мне пригласить его.
Петр Комаров
Тигролов
Дальневосточному тигролову П. П. Богачеву.
В тайге, среди пней и валежин,
Где снежная бьет коловерть,
Где путь для других невозможен,
Проходит Тигриная Смерть.
Суровое прозвище это
Недаром дано мужику:
Он каждую зиму и лето
Уходит за зверем в тайгу,
Где синим одеты туманом
Сихотэ-Алиня верхи,
Где с кедров зеленым кафтаном
Свисают тяжелые мхи.
Идет по местам нелюдимым,
Шагает по чаще лесной,
Охотничьим греется дымом
И спит на снегу под сосной.
И царственным пусть называют
Тигриный запальчивый род,—
Лесную царицу, бывает,
Он тоже берет в оборот —
И гонит, собак напуская,
По снежным сугробам, пока
Собачья проворная стая
Не хватит ее за бока.
И в схватке недолго собакам
На шкуре тигровой висеть, —
На зверя расчетливым взмахом
Он кинет тяжелую сеть.
Загонит, навалится быстро,
Потом вспоминая не раз,
Как сыпались желтые искры
У пестрой царицы из глаз...
Он только в больнице узнает,
Как схватка была горяча:
Хирург у ловца зашивает
Рубцы от плеча до плеча...
H. Малышев
Весенняя заря
Луга затоплены. Разлив
Далеко виден в лунном свете.
Стоят кусты, нагие ветви
До половины затопив.
Кругом такая тишина,
Что слышно — на краю разлива
Простонет чибис сиротливо,
Вздохнет случайная волна.
И камыши придут в движенье,
Иль рыба в заводи плеснет
И, уплывая, шевельнет
Звезды далекой отраженье.
Ночные тени, как живые
Колеблются. Уходит мгла,
И звезд огни сторожевые
Бледнеют, гаснут. Ночь прошла.
А над разлившейся рекой,
Над гладью заводей широких,
Над дымом деревень далеких,
Тревожа утренний покой,
Над свежей зеленью полей
Спешат к родным гнездовьям птицы:
Несчитанные вереницы
Гусей и звонких журавлей,
Пора любви, пора весны!
К гостям прилетным, как шальные,
Среди рассветной тишины
Кричат и рвутся подсадные.
Непобедим весны призыв!
И вот он рядом, быстрой тенью,
Красавец в брачном опереньи
Промчался, крылья опустив.
И первым вестником восхода
От шалаша невдалеке,
Прервав полет, садится в воду,
Луну разбрызгав в лозняке.
Заветный мир! Огонь сверкает,
Рвет тишину ружейный гром —
И птица голову роняет
И воду бьет тугим крылом.
А за далекими лесами,
Над вольной ширью вешних вод,
Окрасив дымный небосвод
Малиновыми полосами,
Веселым заревом горя,
На землю золото роняя,
Встает, туманы разгоняя,
Заря,— весенняя заря!..
Владимир Холостов
Ни пуха ни пера!
I.
Там, за окном, весна сверкает в лужах,
Горланит, брызжется, смеется детвора,
Капель звенит — твердит, что порох нужен,
Что наступает вновь охотничья пора.
Теперь в деревне — чернота проталин,
Вот-вот пойдет река, ломая сизый лед,
И знаем мы, что скоро эти дали
Наполнит гомоном утиный перелет.
Там на заре заплещется болото,
Повиснет в воздухе утиных крыльев визг,
И охнет топь разорванной дремотой,
И серый ком, упав, поднимет стайку брызг.
Читатель мой! Весною — мы бродяги,
Быть может, нас сведет охотничья пора:
На ток пойдем, иль встретимся на тяге...
До скорой встречи, друг, Ни пуха ни пера!
II.
Солнце, оттепель...
Стает снег.
И в бору вековом, как встарь,
Над кустом можжевеловым, по весне
Заколдует седой глухарь.
На заклятья в ту ночь не скуп,
Непонятной тоской влеком,
Зашипит и затопчется на суку
Лохмоногий огромный ком.
А поодаль замрет
Берез
Зачарованный хоровод,
Будет слушать седого, пока до звезд
Не достанет рукой восход.
Смолкнет старый глухой колдун,
Мрак расступится, даль ясней,
Проступает вода на твоем следу...
Солнце, оттепель... Быть весне.
III.
На вабу долго отзывалась стая,
Протяжный вой над ельником кружил.
Звериная, сугробная, простая,
В лесу стемневшем тосковала жизнь.
Петлял опушкой робкий след русачий,
Бор тайны прятал — чуток и далек,
И за рекой в селе уже маячил —
В оконце низком — желтый огонек.
До петухов проговорили люди;
Всю ночь под дверью тлела полоса
И, сгрудившись, табун овец в закуте
Прислушивался к низким голосам.
Под утро к дому подкатили сани —
Вместительны, скрипучи, широки,
И в них, смеясь, охотники бросали —
На ворох сена — ружья и флажки.
Редела мгла, день занимался ясен,
Савраска с места тронул горячо,
И час спустя бесшумно опоясан
Продрогший лес веселым кумачом.
На номерах — ни звука, ни движенья:
Загонщики, волнуясь и крича,
Пошли вдали и... Чу, мелькают тени,
Таясь крадутся в частых мелочах.
На мушке зверь... С ветвей летит искристый
Алмазный иней, опадая в снег,
И глушь лесная повторяет выстрел —
Твой справедливый выстрел, человек!
Теперь домой! Уложены двустволки,
Стрелки ведут взволнованный рассказ,
И три лобастых, ржаво-серых волка
Из розвальней свисают напоказ.
Олег Алексеев
Охота
I. Утро на току
Уходит ночь...
В морозной, чуткой рани
Трубят подъем лесные трубачи.
В урочный час,
За рощей — на поляне
Сошлись на бой красавцы-косачи.
Вот токовик,
Нарядный, в черных латах,
Им прошипел задорное «Чуф-ши»
И понеслось среди певцов крылатых:
«А ну-ка, спой!
А ну-ка, попляши!»
Тревога, треск...
Туман разорван в клочья,
Как легкий снег,
Кружится битый пух.
Из шалаша,
Продрогнув вешней ночью,
Глядит стрелок,
Весь превратившись в слух.
Над синей кромкой леса солнце всходит,
Поля, пригорки—в розовом дыму.
Подняв ружье,
Курки охотник взводит
И медлит,
Сам не зная почему...
II. Осень на болоте
Щедра на мшарах осень золотая...
Какая радость птицам молодым!
Грибы, брусника — сладкая такая,—
И голубика, синяя как дым.
Попировать в своих садах богатых,
Прибавить в весе к зимним холодам,—
Тетерева в нарядных, пестрых латах
Спешат сюда всей стаей по утрам.
И размышляет каждый, вероятно,
Услышав в небе клики журавлей:
«Куда летят, бедняги, непонятно,—
Есть разве место нашего милей?»
III. Лучший охотник
В лесу Володе все давно знакомо:
Любую елку знает и сосну.
Он здесь зимой и осенью, как дома,
И тут встречает каждую весну.
Он до рассвета встанет в воскресенье,
Уложит хлеб в охотничий ягдташ,
А вместе с ним и все вооруженье —
Простой альбомчик, краски, карандаш.
Он обойдет все тропы в чуткой рани,
Потом найдет тетеревиный ток
И где-нибудь над речкой, на поляне
Устав бродить, присядет на пенек!
И смело лягут первые наброски
На лист альбома, плотный и тугой, —
Тетерева на кочках у березки
И лес вокруг — апрельский, голубой.
Спешат домой с добычею богатой
Его друзья-охотники потом.
И лишь Володя смотрит виновато,
Домой шагая с легким ягдташом.
Зато теперь, в мороз, в лихую вьюгу,
Забыв свои вечерние дела,
К нему, к Володе нашему, как к другу,
Приходят все охотники села.
Они листают смелые наброски
И вспоминают, слыша вьюги вой, —
Горячий ток на кочках у березки
И лес весенний — шумный, голубой...
Александр Балонский
На осенних озерах
Плывем. Не шелохнутся лозы...
В серебряной дымке река.
И тихо качаются звезды
У звонкого дна челнока.
Зажжется зоря над рекою
И селезень взмоет в тиши —
И тут же за рдяной ольхою
Обрушится в камыши.
Раскатится эхо далеко
И смолкнет в кустах за бугром,
И легкий дымок над осокой
Растает в тумане сыром.
Сверкает сентябрьская просинь,
Доносится крик журавлей.
Гуляет охотничья осень
В просторах лугов и полей...
Валентин Глущенко
Отлет
Ночами, над топью болотной,
Где бор в покрывале собольем,
Дичины косяк перелетной
Проносится к южным раздольям.
В тумане звучат сиротливом
Рассказы о чем-то тревожном,
Коль ветер холодным порывом
Замечется в шуме таежном.
На рябь водоемов утрами,
Чтоб к вечеру снова подняться,
Гоглюшки и кряквы стадами
С серебряным плеском садятся.
Охотничьих ружей удары
Разносятся яростным «ахом».
И в воздух чирки и гагары
Взмывают гонимые страхом.
И селезень пестрый роняет
Головку с зеленым отливом...
А рядом ракита теряет
Листочки, клонясь над обрывом.
Ночами тревожные стаи
Летят в направлении юга.
Но только при утке, я знаю,
Не будет красивого друга.
Петр Саулин
Охотничьи мотивы
Песни леса
Я слагал лесные песни
У ручьев в долинах горных,
У костров в таежной чаще,
В милых рощах заозерных...
Песни леса на рассвете
Мне зорянки в пойме пели,
Кулики над водной гладью,
Рябчик — на своей свирели...
Иволги в зеленых рощах,
Снегири и свиристели,
Соловьи в цветах черемух,—
Нежным посвистом свистели...
Предвесенняя — охотничья
Ветер по-весеннему вербы обласкал;
По следам глухарьим я весну узнал;
Звонче раздается дятла дробный стук,
Будит рощи сонные свистом бурундук.
Скоро над заливами утренней порой
Трубы лебединые грянут вперебой.
С хорканьем потянет вальдшнеп на заре,
Нежно соловьиная разнесется трель.
Древним ловчим зовом нас зовут леса, —
Мягкий шум деревьев, птичьи голоса,
Волжских волн гуденье, тишина озер —
Солнечные дали, голубой простор...
Огневка
На опушке перелеска,
В припорошенном лугу,
Средь смороженного жнивья —
Пышет пламя на снегу.
Не заря ли догорает?
Не с огнем ли кто играет?
Поглядел в бинокль — огневка
Смуглым золотом пылает!
Снял с плеча я малопульку,
Щелк! — и пламя на снегу
Полыхнуло, вдаль метнулось
И погасло на бегу...
Владимир Хорунжий
На Днепре
I.
Солнце садится. Река в огне.
Как тень — островок лесистый.
Любо, товарищ, в смоленом челне
В закат уплывать лучистый.
Крыжень промчался и с глаз пропал.
Спокойно на светлых плесах.
Чайки рыбачат, парит скопа.
Снуют кулики на косах...
Счастья охотнику ярче нет,
Чем слышать, как пахнет мята,
Видеть камыш и рогоза цвет
На жарком шелку заката.
И что нам милее земли родной? —
В ней радость, и жизнь, и сила!
А ну-ка, товарищ, споем с тобой
О нашей отчизне милой...
II.
Стала даль бледно-лиловой.
Вспыхнул Днепр и весь сияет.
Снежно-белою подковой
Чайки отмель окружают.
Весь тону я в свежем блеске.
Я любуюсь далью звонкой,
Луга светлою полоской,
Голубой сизоворонкой,
Табунками быстрых уток,
Цапли сонной изваяньем,
Суетой синиц-малюток,
Грустных чибисов рыданьем.
Верным выстрелом нарушить
Утра звон не станет силы.
Только б видеть, только б слышать
Жизнь земли, родной и милой...
