Дебрин И. И.
(Ленин в Бельских лесах)
Письмо
В августе 1920 года Наумыч неожиданно получил письмо. Письма тогда в Нестерово приходили редко. Вскрыв не спеша конверт, он бережно развернул листок почтовой бумаги и внимательно, несколько раз перечел его. Писал ему земляк, работавший в Кремле.
Долго с изумлением вертел Наумыч записку и покачивал в раздумьи головой.
Он был удивлен и обрадован.
— Послушай, Татьяна, — обратился он к сестре, — тут пишут мне из Москвы... — и рассказал, что в Нестерово собираются приехать столичные охотники... — Просят приглядеть получше места для охоты, да заказывают подыскать ночлег.
— А ты, поди, и рад! Теперь и молотьбу забросишь, по лесу бродить будешь, — с шутливой опаской заметила Татьяна.
— Забросить — не заброшу, а уважить хороших людей надо.
Татьяна не стала спорить, без пререканий согласилась с братом и даже охотно пообещала принять гостей в свой дом.
Письмо доставило Наумычу немало хлопот. Охотник вставал чуть свет, брал двустволку и уходил в лес. Со сноровкой опытного охотника он примечал, где в эти дни больше держится дичь.
Наконец, все было готово. На тот случай, если у сестры столичным гостям почему-либо не понравится, он имел про запас разрешение учительницы поместить их в школе.
Встреча
Наступил условленный день. После обеда, в самую жаркую пору августовского полдня, Наумыч вышел за деревню, миновал поле, поднялся на пригорок и долго стоял, устремив глаза за белесый поворот большака у далекой рощи. И вот настороженный слух уловил за перелеском прерывисто-глухое постукивание колес. Вскоре на дороге показались две подводы.
— Не иначе — они! — Наумыч обрадованно поспешил навстречу.
Обе лошади, передняя — серая и вторая — гнедая, были запряжены в простые телеги на деревянном ходу.
Поравнявшись, возница передней подводы, белокурый паренек, придержал лошадь. Четверо путников один за другим поспрыгивали с телег. Среди них Наумыч легко узнал своего земляка, приславшего письмо. Тот сразу же весело воскликнул, обращаясь к товарищам:
— Вот он, сам Наумыч!
Приветливо пожимая руку старому охотнику, каждый из приезжих назвал свое имя и отчество.
Один, назвавший себя Владимиром Ивановичем, показался Наумычу знакомым: будто он где-то видел его... Это был человек средних лет, невысокого роста, плотный, чрезвычайно живой. На его лице приметно выделялись рыжеватая бородка и аккуратно подстриженные короткие усы. Слегка прищуренные глаза излучали добродушную улыбку. Одет он был в русскую синюю рубашку, подпоясанную узким ремешком; на локте правого рукава внимательный глаз едва мог различить следы починки. На ногах у Владимира Ивановича были простые сапоги, на голове — темно-серая кепка с большим козырьком.
Наумыч тихонько справился у своего земляка:
— Кто это?
Земляк не ответил и, повернувшись к мальчугану, громко произнес:
— Трогай!
Все пошли за подводами к деревне. На коротком поводке у одного из приезжих бежала желто-пегая охотничья собака. Москвичи оживленно переговаривались, шутили, стряхивали друг с друга пыль. Отстав от общей группы на несколько шагов, земляк шепнул Наумычу:
— Это наш самый главный охотник...
Владимир Иванович оказался очень простым человеком. Пока шли до деревни, он успел Наумыча о многом расспросить: и «как здоровье», и «как живется», и об урожае, и об охоте...
Наумыч предложил москвичам остановиться или в школе, или у сестры.
— Давайте лучше к вашей сестре, Наумыч, — сказал Владимир Иванович, — если вас не стесним. Так удобнее будет.
Татьяна Трофимовна Трощенкова радушно встретила гостей. Около печи тотчас зашумел самовар.
Путники прибирались с дороги, очищались от пыли, мылись.
— А где тут у вас, Наумыч, можно выкупаться? — спросил Владимир Иванович.
— А вот пойдемте на Каменный вир!
Направились к протекавшей вблизи деревни извилистой речке Льбе.
Плес Каменный вир охотникам очень понравился. Вода в нем была светлая, прозрачная. Над водой в серебристом блеске чуть покачивались травинки, а на дне пестрели разноцветные камешки.
— Льба... Вот она какая, Льба! Славная речка! — восхищался Владимир Иванович.
Он быстро разделся и бросился в воду. Плавал задорно, как молодой. Видно было, что это доставляло ему большое удовольствие. Каменный вир казался тесным для такого пловца. Глядя на него, Наумыч думал: «Наверно, этот человек всю жизнь провел где-нибудь у моря или у большой реки».
Пока москвичи купались, Татьяна Трофимовна накрыла на стол. С краю его на подносе гостеприимно пыхтел и распевал самовар. Владимир Иванович пригласил Наумыча первым занять место и быть «за хозяина», затем, раскрыв сумку, достал какой-то бумажный сверток и передал хозяйке:
— Возьмите, Татьяна Трофимовна!.. Московский гостинец.
Татьяна Трофимовна смутилась, стала отказываться. Но Владимир Иванович настоял на своем. Он сам отнес пакет за перегородку возле печи и положил там на прилавок.
Хозяйка тем временем подала на сковородке горячую яичницу с салом, вареные яйца, свежие огурцы и большую кринку молока. Молоко было вскипячено и остужено. В таком виде попросили приготовить его, уходя купаться, охотники. Оказалось, остуженное кипяченое молоко особенно любил Владимир Иванович. Он участливо обратился к Татьяне Трофимовне:
— Мы вас не очень затрудняем? Если у вас чего-либо не хватает, не хлопочите, мы и так обойдемся.
— Что вы, что вы! — запротестовала хозяйка. — Мы, слава богу, живем хорошо. Обижаться не приходится. Вот только соль у нас неприглядная, темная. Да и такую трудно достать. А вы кушайте, Владимир Иванович, — и она придвинула поближе к нему яичницу и кринку с молоком.
— Вот это славно! Люблю молоко... — подложив к себе ломтик черного хлеба, Владимир Иванович принялся за еду. Молоко он пил с большим аппетитом, а до всего остального, что было на столе, почти не дотронулся.
Татьяна Трофимовна за перегородкой развернула пакет. В нем оказались сахар, чай, кулек с белой столовой солью и бутерброды.
За столом Владимир Иванович все время подшучивал над своими спутниками. Завязался непринужденный разговор. Владимир Иванович заразительно смеялся и пожелания остаться «мазилой» с полной готовностью принимал на себя.
— Мне, — говорил он, — только бы в лесу побывать да дичь посмотреть. А сколько ее добыть — это не столь уж важно.
Незабываемый образ
Пока гости закусывали и пили чай, Наумыч не переставал присматриваться к Владимиру Ивановичу. Небольшая рыжеватая бородка. Проницательные прищуренные глаза... Широкий, открытый лоб...
Наумыч был твердо уверен, что когда-то он его уже видел... И видел где-то близко.
— Неужели «он»? — Наумычу и верилось и не верилось.
Однако в памяти отчетливо вставал незабываемый случай. Это было в Петрограде весной 1917 года. Наумыч служил тогда солдатом караульного батальона. И вот однажды на демонстрации ему довелось очень близко видеть и слышать, как перед народом с балкона одного дома выступал с пламенной речью Ленин. Одетый в солдатскую шинель, пожилой смоленский крестьянин из глухого Вельского уезда жадно ловил горячие, простые и ясные слова оратора и хорошо его запомнил.
Охотник из Москвы был поразительно похож на Ленина. И голос такой же, чуть-чуть картавый...
Но Ленина зовут Владимир Ильич, а не Владимир Иванович!
Все более пристально вглядываясь в загадочного гостя, Наумыч вдруг поднялся из-за стола, отошел к полочке, на которой лежала стопка старых газет, и, не подавая вида, стал торопливо перебирать газеты номер за номером. И вот взгляд его остановился на знакомом портрете. Руки затряслись от волнения. Наумыч нашел то, что искал. Переводя глаза то с портрета на гостя, то с гостя на портрет, Наумыч решил: «Это он!»
Он осторожно сложил газеты на прежнее место и, будто ни в чем не бывало, опять сел за стол. Его переполняло радостное чувство. В последний раз он назвал соседа Владимиром Ивановичем, а потом, близко склонившись, тихо и приветливо проговорил:
— А ведь на самом деле вас зовут Владимир Ильич. Я узнал вас, товарищ Ленин!..
Владимир Ильич весело рассмеялся и, слегка притронувшись рукой к плечу сметливого крестьянина, сказал:
— Вы не ошиблись, Наумыч. Узнали, ну и хорошо. Значит, будем еще раз знакомы.
После этого московские охотники перестали скрывать, кто они. В их числе находился брат Ленина — Дмитрий Ильич.
Вельские леса
После короткого отдыха гости попросили проводника вместе с ними пройтись за околицу — посмотреть местность. Наумыч с радостью согласился. Он теперь готов был не расставаться с Лениным целую жизнь.
Через огород, затем мимо гумен и других хозяйственных построек проследовали за деревню и взобрались на крутой зеленый холм. Отсюда открывалась живописная панорама Вельских лесов. Внизу меж кустов голубели излучины Льбы. Наумыч, однако, посоветовал долго здесь не задерживаться, а подняться на кладбищенскую гору, откуда вся окрестность была еще виднее.
— Теперь у нас Малое и Большое Нестерово соединились вместе. Растет наше село, строится... Лесу — сколько хочешь, — простодушно пояснял на ходу проводник.
С горы раскрылись необозримые лесные просторы. Слева начинался Зеленый остров, справа тянулись Выскинские ляды. Длинная лощина, а еще правее — Солодиловские мхи и Запога. Но это лишь часть Вельского полесья, которое далеко шло вдоль берегов реки Обши, то примыкая к ней вплотную, то отступая в сторону. Леса Краснохолмские, понизовские, чичатские, щучейские, ильинские и слободские простирались к западу на сотни верст. В этих лесах еще и теперь есть такие дебри, где можно идти день и ночь и не встретить ни жилья, ни человека. Есть и непроходимые болота, мхи и трясины, по которым с трудом пробираются люди — и то лишь в засушливое лето или зимой. Особенно малодоступен Пелышев мох. Землемеры летом переходили его на широких охотничьих лыжах. Нетронутая лесная крепь! Много таится в ней дичи и зверья.
— Хорошо у нас, Владимир Ильич, — вырвалось у Наумыча.
— Да-а, хорошо! Таежные места... Недаром их кто-то даже назвал «бельской Сибирью». А что мне особенно нравится, — говорил Владимир Ильич, — так это простор и тишина. Самое главное — тишина.
Зеленый остров
Под вечер собрались на охоту.
Перешли речку, пересекли яровое поле и направились к Зеленому острову. Мелкий осинник и березняк с обеих сторон плотно обступали узкую тропинку.
Трава уже начинала смачивать сапоги прохладной росой. Повеяло пряным запахом медуницы.
У ног Ленина бежала собака — пойнтер. С кофейными пятнами на морде и крапинками по всему телу, стройная и легкая, очень послушная, она прямо-таки покорила охотничье сердце.
— Тише, Чайка, тише... — время от времени произносил Владимир Ильич.
Чайка покорно повиновалась воле хозяина. По всему было видно, что ее натаскивал опытный егерь. Миновав мелколесье, охотники вышли на край поросшего соснами мохового болота.
— Теперь, — полушепотом сказал Наумыч, — надо быть начеку. Тут можем поднять выводок тетеревей, есть и куропатки.
— Чайка, вперед! — негромко скомандовал Ленин.
Собака быстро пошла среди мелкого вереска и пахучего багульника. Продвинулись по болоту совсем немного. Вдруг Чайка застыла в мертвой стойке, потом напряженно приникла к земле перед кустом спелой голубики. Сюда приблизился Владимир Ильич. Чайка, еще плотнее припадая к земле, ползком пробиралась вперед. «Хорошо ведет», — только успел подумать Наумыч, как из кустарника с треском вырвался выводок рыжевато-ржавых птиц с белыми пятнышками на перьях. Грянули один за другим два выстрела. Стрелял Ленин. Семь или восемь куропаток рассеялись по болоту за кочками и кустами.
— Здорово промазал! — во весь голос воскликнул Владимир Ильич и неодобрительно закачал головой: «Ай-ай-ай!» А потом, как бы в свое оправданье, заметил: — Давно не бывал в лесу, редко стреляю.
Было решено: долго этим вечером в лесу не задерживаться. Надвигались сумерки. Над болотом поднимался туман. Дичь куда-то попряталась.
— На сегодня, пожалуй, и хватит, — спустя некоторое время сказал Ильич. — Завтра пораньше сюда же придем.
Домой возвращались поздно. В полумраке, по кочкам, через валежник Ленин пробирался так легко, что Наумыч, Дмитрий Ильич и другие едва за ним поспевали.
Выйдя на дорогу, Владимир Ильич убавил шаг и с удовлетворением проговорил:
— Разведку сделали. Замечательно! Я очень доволен, Наумыч, — потом вдруг спросил: — А раньше вы здесь охотились?
— Какое там, — ответил Наумыч. — Разве можно было. Засудят или ружье отнимут. Тайком от лесной стражи, признаться, похаживали.
— Это любопытно! Нуте-ка, расскажите, расскажите!
И Наумыч рассказал:
— Был такой случай. В конце зимы 1914 года пришли в Зеленый остров лоси... Снег был глубокий. В одиночку охотиться за лосями тяжело, просто не хватает сил. Вот и собралось нас одиннадцать человек. Мы знали, что разрешалось убивать только лосей-быков, а коров-лосих трогать строго запрещалось. Но закон тогда ведь был господский, его боялись, а не уважали. И даже делали назло против закона.
Издали отличить лося от лосихи можно только по рогам. У лосихи рогов не бывает. Особенно трудно распознать лося или лосиху в лесной чаще. Встревоженные лоси мчатся по лесу, как ошалелые. Только треск стоит да пыль снежная вьется; мелькает в ней где-то серо-бурая тень. Вот и разбери тут — лось или лосиха?!
Так случилось и с нами. По следам обошли мы трех лосей. Охотники заняли места. Одного послали к стойбищу — стронуть лосей, а стронуть их просто. Шуму особого не требуется. Лось — чуткий зверь. Чуть где хрустнет снег или за ветку полушубком заденешь, он сразу насторожит свои большие уши. Подойти к лосю на выстрел удается редко.
Так вот, все — на местах. Я тоже — на своем. Стою. Жду. Вдруг, что кнутом хлопнули на морозе два выстрела. Я замер. Не дышу. Слышу, как стучит сердце. По спине дрожь. Вот-вот на просеке покажется горбоносая с развесистыми рогами голова... Слева, откуда никак не ждал, хрупнул снег. Лось перемахнул через тропу. Я выстрелил, с деревьев посыпался иней. И опять все замерло. Но ненадолго. В стороне послышались голоса. Вскоре показались на лыжах мои товарищи. Они мне кричат:
— Уходи, Иван! Барин с объездчиком! Наших ловят!
А порядок был такой: если лосиху убьет не один, а несколько охотников, сообща, то штраф накладывался гораздо больший. У нас, как на грех, убитой оказалась молодая лосиха. Ну, составили протокол. Барин забрал лосиную тушу...
Стали мы соображать, как лучше выкрутиться из беды.
— Прими все на себя, Иван, — упрашивают меня приятели, — соберем тебе по рублю на взятку, да по рублю на штраф.
Уговорили. Через две недели приходит повестка. Являюсь к уряднику.
— Почему один? — набросился тот на меня. — Где остальные? Говори, кто с тобой был, кто стрелял? Всех судить будем!
— Господин урядник, зачем всем судиться? Я один виноват. Что хотите со мной, то и делайте. Обознался, — говорю, — стрелял по лосю, а упала лосиха.
Мое признание сбило урядника с толку. Кое-как, потихоньку, я с ним сторговался. Уплатил штраф десять рублей, да столько же сунул на стол под бумагу. Урядник покосился на взятку и уже более мягко пригрозил:
— Только вперед не попадайтесь, а то — засужу...
Владимир Ильич, выслушав рассказ, заметил:
— Такие люди, как этот урядник, за десятку не только лося, но и человека могли продать.
После ужина Ленин, оставив в избе ружье, сумку и патронташ, ушел с Дмитрием Ильичем ночевать в сарай, на свежее сено. Лег он прямо на сено, без подстилки. Татьяна Трофимовна предлагала и простыню, и одеяло, но он решительно отказался:
— Свежее сено мне очень знакомо, уж позвольте мне прямо на нем отдохнуть. В Москве такого удовольствия нет.
Рябчики
Наутро поднялись до рассвета. Будить Владимира Ильича не пришлось. Спал он хорошо, но лишь скрипнули ворота, мгновенно раздался его голос:
— Наумыч, это вы?.. Встаем, встаем.
Ильич быстро оделся и поспешил умыться. Умывался он прямо на крыльце, где висел глиняный рукомойник. Перед выходом в лес позавтракали.
Владимир Ильич очень внимательно следил за собакой. Он накормил ее еще перед завтраком. И дома, и на охоте, во время привала, Ленин прежде всего кормил собаку, любовно гладил ее и называл разными ласковыми именами. В домашней обстановке Чайка ни на шаг от него не отходила. На сеновале она спала у его ног.
Утро выдалось прекрасное. Небо пламенело зарей, но солнце еще не взошло, когда охотники выступили из Нестерова. Луга и речка скрывались в тумане.
Владимир Ильич был в каком-то особо приподнятом, веселом настроении. Много шутил, а, поднявшись на поросший орешником пригорок, даже запел что-то вполголоса про лозу виноградную...
Не доходя до Зеленого острова, свернули в молодой осинник, заросли которого вперемешку с ельником тянулись, примыкая к сосновому болоту, версты на две.
Здесь водились рябчики, — кругом по кочкам в изобилии краснела брусника.
— Место самое подходящее! — заметил Владимир Ильич.
Чайка, крадучись, пошла по краю небольшой засеки и остановилась. Охотники взвели курки. Но дичь, по-видимому, уходила. Собака порывисто повела вперед.
Внезапно из-под носа Чайки с резким шумом поднялся выводок. Это и были рябчики. В отдалении они расселись по деревьям. Наумыч своим намётанным глазом быстро обнаружил сидевшего в хвое густой ели хохлатого петушка. Движением руки он осторожно подозвал Владимира Ильича.
— Смотрите, вон сидит, — шептал Иван Наумыч.
Ленин пристально вглядывался в лапчатые еловые ветви, но дичи рассмотреть не мог. Решил зайти с другой стороны... В это время — ф-рр-у — рябчик слетел. За ним над самой головой сорвались еще два. Выводок, перелетая с дерева на дерево, стал перемещаться вглубь леса. Наумычу очень хотелось, чтобы стрелял Ленин. Заметив это, Владимир Ильич с лукавой искоркой в глазах сказал:
— Нет, Наумыч, я их что-то плохо вижу. Пусть уж лучше эти рябчики живут. Идемте дальше.
Вошли в Зеленый остров. Чайка все время старательно искала. Там, где были вчера вечером, она снова сделала красивую стойку. Чтобы удобнее было стрелять, Владимир Ильич зашел справа. Взлетел выводок. Раздались два выстрела, и упали две куропатки. Владимир Ильич поспешил их поднять.
— Давайте, я понесу, — сказал Наумыч.
— Нет, нет, зачем, — запротестовал Владимир Ильич. — Я сам.
Чайка продолжала поиски. Разбитый выводок таился в низких зарослях багульника и не мог уйти от преследования.
Охотники добыли за утро около десятка куропаток. А стреляли — куда больше. Промахов не считали. Результатами охоты Владимир Ильич остался очень доволен.
Привал на курганах
Посреди Зеленого острова, в самом центре мохового болота, живописно возвышаетесь гряда лесистых холмов. На холмах сохранились древние курганы. Они заросли вековыми деревьями. Могучие сосны и ели, как сказочные великаны, стерегут покой неведомых могил. Места эти издавна славятся обилием грибов и ягод.
Охотники поднялись на один из холмов. Невдалеке виднелся огромный старый муравейник. Его круглый красновато-бурый конус резко выделялся на фоне хвои и листвы. Во все стороны от него расходились очень оживленные большие и малые муравьиные дороги. Наумыч давно знал этот муравейник, но никогда не обращал на него внимания. Владимир Ильич необычайно заинтересовался великолепным сооружением насекомых. Он оглядел его со всех сторон, что-то измерил шагами, затем обошел весь лесной островок и, остановившись перед Наумычем, многозначительно сказал:
— Вот где, Наумыч, кипит жизнь! Прямо целый муравьиный Лондон! Посмотрите, как тут все стараются, спешат. Все у них делается сообща. Очень любопытно. Очень! А в болоте ходов нет. Дорога у них круговая. Целый тракт! Охватывает весь остров.
Облюбовав себе место на одном из курганов, охотники расположились отдохнуть. Наумыч хотел развести небольшой костер, но Владимир Ильич предостерег:
— Не нужно. Здесь тепло, сухо, место высокое. Зачем нам костер?
Наумыч понял большую в этом случае осторожность и предусмотрительность Ленина. От костра мог возникнуть лесной пожар.
— Мы и без костра обойдемся. Вот, давайте-ка, я угощу вас горячим кофе, — предложил Владимир Ильич, снимая с ремня вместительную фляжку, обшитую сукном.
Открутив у фляги крышку, Владимир Ильич налил в нее, как в стаканчик, кофе и подал Наумычу:
— Выпейте, Наумыч! На охоте это отличный напиток. Усталость как рукой снимает.
Кофе, накануне приготовленный хозяйкой, был теплый и сладкий. Ленин наполнил Наумычу еще стакан, а после этого стал пить сам.
Наумыч поинтересовался, почему кофе в такой фляге не остывает. Владимир Ильич объяснил, что это не простая фляга, а с двойными стенками, между которыми нет воздуха. Ни тепло, ни холод через такие стенки не проходит. Называется такая фляга термосом — от греческого слова «термос», что по-русски означает «теплый».
— С тех пор, — говорит Наумыч, — я хорошо запомнил, что такое термос. Для охотника — это штука полезная.
Тщательно осмотревшись, Владимир Ильич откинулся на травянистый склон кургана. Лежа на спине, закинув под голову руки, он некоторое время молча любовался глубоким синим небом. Потом, бросив взгляд на тропинку, терявшуюся в чаще, спросил Наумыча, куда она ведет. Попутно обратил внимание на две кочки с раскрытыми верхушками. Чашеобразные лунки на кочках были расцарапаны тетеревами. Сюда они прилетали принимать песчаные ванны. В сухую погоду тетерева, глухари и рябчики очень любят греться на солнцепеке и купаться в песке. Кто купался, всегда можно узнать по оброненным пушинкам и перышкам.
На старом большаке
Приближался полдень. Солнце палило, словно в июле. Чайке на жаре трудно искать новые выводки дичи, и продолжать охоту в эти часы было бесполезно.
Владимир Ильич сделал предложение: на обратном пути в Нестерово завернуть к большаку. Все дружно согласились. Проворно поднявшись на ноги и закинув за плечи двустволку, Ленин первым спустился с кургана. Наумыч приметил, что иногда Ленин носил ружье как-то необычно, по-своему: оно лежало на плечах, как носят коромысло, а спускавшийся спереди ремень он крепко натягивал руками.
Пройдя через поляну, заросшую редким ивняком и ольховым кустарником, охотники выбрались на старый большак и направились к дому. Чайка уже не бегала галопом, а ходила то шагом, то мелкой рысцой.
До Нестерова оставалось версты две с половиной. Через некоторое время подошли к яровому полю. На нем убирали овес. Владимир Ильич, рассматривая пестрые крестьянские полоски, спрашивал у Наумыча, сколько после революции прибавилось у нестеровских крестьян земли, как они сумели ее поделить, сколько раньше было в Нестерове безземельных и малоземельных. Спрашивал снова и насчет урожаев: хватает ли своего хлеба. Интересовался, какие в первую очередь нужны для их деревни сельскохозяйственные машины. Есть ли жнейки и молотилки? Нужны ли они сейчас? И не только интересовался всей деревней, но и состоянием отдельных хозяйств. Не один раз, увидев на полосе за работой большую крестьянскую семью, он спрашивал, что это за семья, как она живет, кто глава семьи?
Владимир Ильич не упускал из виду ничего. Он обращал внимание на повозки, упряжь, лошадей, постройки. Обогнав по пути нагруженную снопами старую скрипучую телегу, сказал:
— Наверно, Наумыч, у вас в деревне всего железа на хозяйство пудов шесть. Да и то будет ли?
Проходя деревенской улицей, Ленин подметил, что крестьяне плохо берегут лес.
— Живете в лесу, — говорил он Наумычу, — а еще не привыкли считать себя настоящими его хозяевами. Раньше помещики и купцы ради личной наживы опустошали огромные лесные пространства. Теперь лес — народное достояние, должен расходоваться в интересах всего народа, по государственному плану, — поэтому все должно строго, очень строго охраняться. А ваших крестьян охватила какая-то жадность. Посмотрите, — указывал он, — какие склады бревен у каждой избы. Не слишком ли это много? А сколько свежих пней и срубленных деревьев встречали мы в лесу!..
Слова Ленина сильно подействовали на Наумыча. Он сразу понял, что родным лесам, которые он так любит, грозит неминуемая гибель, если отношение к ним крестьян будет и впредь таким же, какое сейчас сурово порицал Владимир Ильич.
— Верно! — подтвердил Наумыч. — Велика еще наша крестьянская жадность! Каждый стремится захватить себе побольше. О народном добре еще не привыкли думать...
Владимир Ильич проговорил ободряюще:
— Ничего, Наумыч! Местные Советы примутся по-настоящему за работу. Все со временем наладится. Будет хорошо! — с искристым огоньком в глазах он окинул взглядом поле, повернулся в сторону леса, взмахнул рукой и горячо сказал: — А верно: привольно в ваших местах! Это напоминает мне енисейские леса, где пришлось бывать в молодости. В те времена в Сибири без охоты можно было пропасть со скуки. Там я и начал ею увлекаться. Любил бродить с ружьем.
Подошли к дому. На просьбу Наумыча — рассказать что-нибудь про сибирскую охоту — Владимир Ильич улыбнулся, одобрительно кивнул головой и ответил:
— Как-нибудь поговорим об этом в лесу, на привале, — а потом, смеясь, добавил: — Да о чем, собственно, рассказывать?! Ведь охотник-то я неважнецкий.
В полдень
На крыльце Владимир Ильич снял с себя охотничью амуницию, отдал Наумычу ружье, сумку с дичью, термос, патронташ, а сам, взяв из чемоданчика полотенце, отправился в сопровождении Дмитрия Ильича купаться на Каменный вир.
На реке Владимир Ильич пробыл около часа. Вернулся очень оживленный и рассказывал:
— Прекрасно освежились! Успели даже познакомиться с вашими ребятишками... Ну, скажу вам, замечательный народ! Ныряют без страха. Из-под камней рыбешку оч-чень ловко достают. Сначала немножко стеснялись, а потом разговорились все сразу, — не остановишь. А один — вот молодец! — «Дяденька, — говорит, — давай наперегонки». И, действительно, отлично плавает.
Татьяна Трофимовна заметила, что Владимир Ильич, говоря о детях, становился как-то по-особому радостен.
Перед тем как садиться за стол, он настойчиво упрашивал, чтобы хозяйка дома занимала первое место.
— Что это, Татьяна Трофимовна, — говорил он, улыбаясь, — вы все ходите вокруг нас, а сами не едите? Я не согласен. Садитесь с нами! А то вы просто нас обижаете.
— Что вы, товарищ Ленин! Обо мне не беспокойтесь. Я сыта. Стряпухи всегда у печки кормятся, — отшучивалась хозяйка. — Вот вы-то сами, пожалуйста, кушайте побольше. Наверно, проголодались...
За столом Владимир Ильич много и от души смеялся. Несмотря на то, что рано встал, много ходил и вернулся из лесу в самую жаркую пору, он был очень бодр и удивлял всех своей энергией.
Оберегая покой гостей, Татьяна Трофимовна старалась не пускать своих детишек в ту половину избы, где остановились охотники. Но как раз после обеда к Трощенковым пришла соседка. На руках у нее была дочурка Шура. Опрятно одетая, в красном капоре, девочка только что начинала ходить и очень занимала Владимира Ильича. Играя с ней, он догонял ее маленькими шажками, присаживался на корточки и манил руками:
— Шура!.. Иди ко мне! Ну, скорей, скорей!
Ленину особенно нравилось, когда Шура смеялась и пряталась за юбку матери. Он сумел удивительно быстро расположить к себе ребенка, и девочка, забавно топая крохотными ножками, ковыляла бегом прямо в руки Ильича.
Когда соседка собралась домой, Владимир Ильич взял Шуру на руки и тоже вышел на крыльцо. Он спустился по ступенькам вниз на улицу и, передавая матери девочку, сказал:
— Берегите дочку!
Проводив крестьянку, Владимир Ильич вернулся в избу. На деревянном диване, покрытом самотканым цветистым рядном, он прилег отдохнуть. Но в комнате было чересчур жарко, мухи не давали покоя. И Ленин вскоре перебрался в сарай на сено. Там стояли полумрак и тишина.
Послеобеденный отдых продолжался недолго. Часа за три до заката солнца охотники снова ушли в лес.
Рассказ о глухарях
Вышли на вырубку. Трава здесь была выкошена. Кругом стояли осины и березы.
— Чудесная пора, — заметил Владимир Ильич.
— Теперь в лесу хорошо, а вот скоро будет еще лучше, — отозвался Наумыч. — Наступит осень, станет осыпаться листва, начнется вылет глухарей на осины. Вот когда бы вам приехать сюда, Владимир Ильич! Поохотились бы тогда за глухарями! Здесь их много. Каждую осень на две делянки собирается сразу несколько выводков.
— Мне, признаться, бывать на такой охоте не случалось... Глухариные тока немного знакомы. А вот, как на осиннике бьют глухарей — не представляю. Нуте-ка, расскажите, Наумыч! Штука, наверно, занятная.
— Пристрастил меня к этой охоте мой дед, — начал Наумыч. — Крепкий был старик. Умер он 82 лет, перед самой японской войной. И умер не на печке, как многие старики, а в шалаше, на тетеревином току... У него был свой обычай — стрелять глухарей на выбор: молодых он никогда не стрелял, а бил только самых старых. «Мне красавец нужен, а не мясо!» — скажет, бывало, вынимая из мешка огромного, как индюк, мошника...
Перед закатом солнца глухари слетаются на излюбленное место — клевать осиновый лист. Выбирают они старые, развесистые деревья. Охотнику нужно засесть в укрытие до вылета глухарей. Тихо в это время в лесу. Но вот вдали как будто что-то рухнуло. Немного погодя над самой головой охотника на верхушку осины усаживается глухарь. Почти весь он скрывается за листьями. Только кое-где замечаешь черное пятно. Прежде чем приняться за еду, глухарь посмотрит по сторонам, прислушается, поудобнее расставит на суку мохнатые лапы, а затем, прищелкивая клювом, начнет обрывать листья. За ним с грохотом прилетает второй, третий...
Выберешь которого пониже и выстрелишь. Остальные даже не всегда от выстрела слетают.
На осинах глухарь туго набивает свой зоб, нередко тут же оставаясь на ночлег. А если и улетит, на другой день снова возвращается на облюбованное дерево.
— Уж не много ль я вам про глухарей-то наговорил? — спохватился вдруг проводник.
— Нет, нет, Наумыч, пожалуйста, продолжайте. Просим, — убеждающе закивал ему Владимир Ильич. — Я, например, с удовольствием слушаю. Только вот приехать к вам на глухарей не смогу... Некогда.
В разговоре с Наумычем Владимир Ильич сам не раз намекал на то, чтобы подольше побродить по лесу. При этом он называл его следопытом. Если случалось где-либо пробираться по очень дикой чаще, сквозь густые заросли, на склонах оврага, или вдоль русла глухого лесного ручейка, Ленин тотчас же уступал дорогу Наумычу и говорил:
— Ну, ведите, ведите, следопыт!
Тому сначала было невдомек, что значит «следопыт». Думал, что Владимир Ильич просто шутит, а спросить стеснялся. После Наумыч узнал, кого зовут следопытом, и остался очень доволен. Он действительно показал себя знатоком звериных и птичьих повадок.
Вечером в Нестерове
Домой возвращались в потемках. Когда проходили через Льбу, далеко в лесу раздались невнятные протяжные звуки.
— Что это такое? — остановившись, спросил Владимир Ильич.
— А это под Солодиловым, на болоте, где мы были, волчиха завыла, — деловито пояснил Наумыч.
На голос волчихи, тявкая, как собаки, отозвались волчата. Охотники с большим любопытством слушали звериный вой. Владимир Ильич сказал:
— Это целый лесной концерт!
«Концерт» продолжался недолго. Должно быть, волки сошлись в одну стаю и умолкли.
— Ишь, проклятые, — ворчливо пробормотал Наумыч, — развелось сколько! Опять скотину донимать станут. Всю осень за овцами гляди да гляди. Это за войну столько их расплодилось. Некому было за них взяться: охотники-то в солдатах служили. А браться за серых надо как следует. Вреда от них очень много.
— Да, Наумыч, вы правы, — заметил Владимир Ильич. — На волков надо организовать охотничьи команды. Полезно привлечь к этому и городских охотников. Я думаю — они с таким делом справятся.
В Нестерове заливалась голосистая «тальянка». На бревнах у избы Трощенковых сидели парни и девушки. Они шумели, смеялись, распевали частушки.
— Почему это такое веселье? Разве праздник какой? — недоумевали охотники.
— Нет, — объяснил Наумыч, — не праздник. А просто — сегодня молодежь в городе была.
Девушка Паша из семьи Трощенковых распрягала лошадь. Вместе с односельчанами она также только что приехала из города. К ней приветливо обратился Владимир Ильич:
— Здравствуйте, Паша! Где сегодня побывали?
— Да была в городе.
— Ну, как там? — поинтересовался Ильич. — Вы что-нибудь купили или продали?
Паша немного растерялась и не знала, как ответить. Она стеснялась говорить Ленину о неприятности, которую ей пришлось сегодня пережить в Белом.
— Ну что же, Паша, молчите? Неужели в городе так-таки ничего и не видали?
— Не знаю, Владимир Ильич, можно ли вам говорить? А у нас сегодня поросят отбирали...
— То есть, как это отбирали? — насторожился Ленин.
И Паша рассказала, как было дело.
— Купили мы с соседом двух маленьких поросят, в мешок завязали и на свою подводу принесли. Вдруг подходят какие-то представители с милиционером. «У вас, — спрашивают, — что? Поросята? Идемте за нами». Я — в слезы, а сосед мой сробел, боится и слово проронить. Пришли в штаб. Начальник молодой, в кожаной тужурке, спрашивает сердито: «Сколько поросят купили, для чего? Перепродавать?» Я отвечаю: «Нет, для себя купили. Мы каждый год одного растим». Тогда он сразу стал мягче и заговорил со мной вежливо. А на милиционеров посмотрел так строго, покачал головой и сказал: «Отдайте назад! Разве вы не видите, у кого берете?» Получив обратно поросят, мы — скорее домой...
Выслушав Пашу, Владимир Ильич проговорил:
— Вы же поросят для себя покупали? Для себя — можно. А на представителей власти не обижайтесь. Они исправили свою ошибку, — тут Владимир Ильич немного подумал и, успокаивая девушку, добавил: — У них работа очень трудная...
В этот момент Дмитрий Ильич, выйдя на крыльцо, позвал Ленина ужинать.
После ужина Наумыч напомнил о Сибири:
— Владимир Ильич, вы обещали рассказать про сибирскую охоту.
— Да, да, Наумыч, обещал. И помню, что обещал, помню. Но что же мне вам рассказать? Мало у меня было каких-либо особенных охотничьих происшествий. Если вас, — продолжал Ильич, — пристрастил к охоте дедушка, то меня увлекали бродить по лесам друзья, когда я жил в селе Шушенском. Приятели там у меня были очень хорошие. Ну, а метким стрелком я никогда не был. Вы, наверно, Наумыч, и сами в этом убедились?
— Нет, что вы, Владимир Ильич! Я понимаю ваш вкус к охоте. Вы все же расскажите, что-нибудь, — просил Наумыч.
И Владимир Ильич рассказал, как, живя в сибирской ссылке, он ездил с товарищами на острова Енисея за зайцами и как ходил на утиные перелеты.
— Одно время, — говорил Ильич, — я удачно стрелял дупелей и тетеревов, а осенью — зайцев. Был у меня приятель из политических ссыльных, так тот зайцев бил очень ловко и всегда приносил их с охоты помногу. Жизнь в Сибири привольная. Особенно хорошо там летом. Тайга начиналась не так уж далеко от нашего села. В ясную погоду вдали были видны вершины Саянских гор. Вот где раздолье!
Не хотелось Наумычу мешать отдыху Ленина, но все-таки полюбопытствовал и спросил, каких собачек держал Владимир Ильич в Сибири и с какими ружьями охотился.
— Собаки, — ответил Ленин, — у меня были неважные. Не везло мне на собак. Растил я как-то одного щенка, вырос из него Пегас, а способной собаки так и не получилось. Была Дженни, или, как мы ее просто называли, Женька, — та умела ходить за дичью, обладала неплохим чутьем. Вообще, собак люблю. Собака для охотника не менее важна, чем ружье. С хорошей собакой и из плохого ружья добудешь дичь. А вот с плохой собакой — и дорогое ружье не поможет... У меня, — говорил Ильич, — никогда не было дорогих ружей. В Сибири я сперва охотился с берданкой, ствол которой оказался чугунным. Однажды ружье упало на лед, и ствол разбился. А потом брат прислал мне простую, из недорогих, бельгийскую двустволку центрального боя. Этим ружьем я был очень доволен. Теперь у меня прекрасное ружье, свое, советское, из Тулы... Что касается всяких там охотничьих атрибутов, то я их не признаю. Вместо ягдташа и тяжелых охотничьих сумок с побрякушками я предпочитаю носить в кармане ремешок и веревочки... Лишь бы только дичь была, — смеялся Ильич, — а носить ее и на ремешке можно. Патронташ у меня был тоже самый обыкновенный — солдатский... Вот и всё, пожалуй, Наумыч. Больше мне нечего рассказать. А охоту я очень люблю. При сидячей жизни она даже совершенно необходима!
Спать, как и вчера, Владимир Ильич пошел на сеновал.
Выскинские ляды
Утром встали по рожку пастуха. Было еще очень рано. В этот день решили поискать выводки тетеревов. Взяв новое направление, пошли к востоку от деревни — на Выскинские ляды.
В предрассветном тумане едва заметно выступали кусты. Влажной прохладой дышали луга. На лицо освежающе падали неуловимые воздушные росинки. Стволы ружей покрыл холодный пот. На потускневшей от влаги кожаной сумке Наумыча можно было выводить узоры, как на запотевшем стекле.
Бодро шагая рядом с Владимиром Ильичей, Наумыч заранее предсказывал удачу.
— Сегодня, — говорил он, — дичь будет! Вон идет навстречу молодуха с полными ведрами. Это — явный признак удачи... «Попами» прийти не должны, — подшучивал Наумыч, прекрасно зная, что спутники ни в какие приметы не верят.
Всходило солнце. Туман медленно расплывался и исчезал. В лепестках травы всюду искрились капельки росы.
Выскинские ляды — это молодой смешанный лес с большим количеством недавно расчищенных вырубок. Охотников удивило необычайное по времени года оживление на вырубках от многочисленных голосов и звона кос.
— Что это значит? — спросил Владимир Ильич. — Почему так поздно косят? Трава ведь уже состарилась.
— Запоздали с сенокосом, — ответил Наумыч. — Хлеба нынче поспели дружно. Убирали сразу рожь, ячмень, лен и овес. Вот ляды и пришлось на время отложить.
— Какая пестрота! — показал Владимир Ильич на сенокосные участки. — Все полоски разной ширины. Есть сажен по десять, а есть и узкие, как межнички. Разве так удобно работать, — а потом, устремив взгляд к горизонту, задумчиво произнес: — Недалеко то время, когда таких полосок не будет!..
— Только теперь по-настоящему я понял, — вспоминал Наумыч, — на что еще тогда, в 1920 году, намекал Владимир Ильич в беседе со мной, когда говорил: — Как бы хорошо было выполнять все дела — косить и убирать — дружно, сообща, всей деревней...
Но случилось так, что Чайка прервала разговоры о будущем. В густой траве возле больших берез она сделала стойку.
— Владимир Ильич, гляньте! — поспешил предупредить Наумыч.
Ильич сразу встрепенулся и, любуясь отличной работой собаки, почти вскрикнул:
— Вижу, вижу! — тут же он подхватил Дмитрия Ильича под руку и увлек за собой бегом к собаке.
Чайка стояла, вытянувшись в струнку.
Найден был большой выводок тетеревов. Владимир Ильич стрелял дуплетами. Тахх... тах! — мимо. Он горячился. Чайка снова встала, и снова Ильич палил. Упал молодой тетерев, уже испещренный черным пером. Ленин стрелял семь или восемь раз. Подобрав трех тетеревов, он аккуратно подвязал их к ремню.
Выстрелы привлекли внимание косцов. Некоторые из них знали, что здесь охотится Ленин. Они бросали работу, подходили поближе и подолгу смотрели на необычного охотника. Кто кое-что понимал в охоте, от всей души старался помочь советом. То и дело можно было слышать:
— Наумыч, прошлись бы вы к Запоге. Третьего дня по дороге из Шлеина я там два выводка поднял...
— Вчера, Наумыч, мы спугнули тетеревов на Длинной лощине...
Пересекая заросшую кустами полоску, Владимир Ильич обратил внимание на одинокого старика, точившего косу. Он был один на всей полосе. Поравнявшись, Ленин остановился возле самого косца, и они вдвоем о чем-то долго и оживленно говорили.
Наумыч в то время шел с Дмитрием Ильичом стороной и полюбопытствовать о предмете беседы между Лениным и стариком не решился. Беседовал же Владимир Ильич с одним из местных лесников. Повидать лесника потом Наумычу не довелось. Так он и не узнал, о чем тот с Лениным толковал на сенокосе. Да лесник к тому же был очень замкнутым и молчаливым человеком, все равно, пожалуй, ничего бы не сказал. А был этот лесник во всем уезде редкостным охотником, добывал много белок и лес охранял очень строго.
С Выскинских ляд охотники возвращались к деревне Крапивне.
Там им были подготовлены подводы для отъезда на станцию. Охотники продвигались по лесу тесной кучкой. По пути завернули в небольшую омшару. Под ногами хрустел сухой вереск. Владимир Ильич плечо о плечо с Наумычем пробрался сквозь кусты на кочковатую полянку. Чайка вдруг засуетилась и встала.
Ленин толкнул локтем Наумыча и скороговоркой шепнул:
— Приготовьтесь! Сейчас стрелять будем!
И верно: не успел еще Наумыч и ружьем повести, как Владимир Ильич — бах! бах! по куропаткам. Потом стрелял Наумыч.
От выстрелов Ленина упала одна птица. Наумыч уверял:
— Владимир Ильич! От вашего выстрела упала.
— Нет, Наумыч. Это ваш трофей, ваш!
— Мне прямо удивительно стало, — изумлялся потом Наумыч. — Я показываю, что хорошо заметил, как попал он, а не я.
Тогда Владимир Ильич лукаво так прищурился и говорит:
— Ну, как хотите, Наумыч, — и пристегнул куропатку к поясу.
Дичи в это утро набили достаточно. Охота была удачной. Наумыч опять предложил:
— Давайте, Владимир Ильич, я понесу вашу добычу.
— Нет, нет, — решительно возражал Ленин. — Дичь носить — для меня одно удовольствие.
За все время охоты термос, дичь и сумку с некоторым запасом еды Ленин носил сам.
За утро исходили очень много мест. Стало нестерпимо жарко. Чайка, высунув, язык, отрывисто дышала. Она изнемогала от жары и часто ложилась в тень.
— От ходьбы по солнцепеку, — рассказывал Наумыч, — я так разогрелся, что вся рубаха на мне смокла, хоть выжми.
У Ленина почти никакой усталости не замечалось. Он по-прежнему, как и с утра, казался неутомимым. Шел все время легко. Лишь изредка снимал с головы кепку и вытирал платком капельки пота на широком, светлом лбу. А иногда и подолгу ходил с открытой головой.
На обратном пути Наумычу уже не хотелось отклоняться куда-либо в сторону, чтобы вновь проверить то или иное место. Но Владимир Ильич напоследок готов был облазить с Чайкой каждый уголок пустошей. Он то и дело сворачивал с намеченного пути то вправо, то влево, в мелкие заросли и заболоченные низинки.
Проводы
В Крапивне охотников ожидал неприятный сюрприз. Лошади, которые накануне были приготовлены для отъезда на станцию Оленино, сорвались с привязи и убежали неизвестно куда.
Можно было ожидать большого недовольства и возмущения охотников. Но Владимир Ильич встретил сообщение о случившемся удивительно спокойно. Он ничуть не огорчился. Наоборот, весело смеясь, шутливо заметил:
— Ну, что ж. Умные лошади... Домой они дорогу знают?
— Да куда они денутся. Найдутся. Дома будут, — растерянно отвечал молодой незадачливый возница.
— Ну, если домой дорогу найдут, тогда совсем хорошо! Лишь бы не пропали, — успокаивал паренька Владимир Ильич. — А мы доберемся, не тужите.
Он подозвал Наумыча.
— Мы, Наумыч, потихоньку пойдем по большой дороге, а вы как-нибудь подыщите новых лошадей и на них догоните нас.
Наумыч знал, что все очень устали и пытался было уговорить Владимира Ильича — пока снарядят новые подводы, подождать здесь же, в Крапивне. Но Ленин не согласился.
— Нет, мы, — заявил он, — немного пройдемся, посмотрим окрестности. В дороге больше увидим, чем сидя на одном месте...
И они зашагали большаком по направлению к станции. Наумыч быстро вернулся в Нестерово, нанял пару лошадей, перегнал их в Крапивню и запряг в приготовленные повозки. В следующей деревне старик с подводами уже догнал путников.
— Мы, — говорил ему Ленин, — задержались здесь, чтобы не гнать зря лошадей. Зачем их гнать сразу с места? Силы лошадей надо беречь.
Все удобно разместились на двух повозках. Владимир Ильич до самой станции Оленино ехал на передней подводе вместе с Наумычем. Пришло время расставаться...
— Расставаться с Владимиром Ильичей мне было тяжело, — вспоминал Наумыч: — За три дня я так привязался к нему, как будто целый век вместе прожил!.. Ленин, должно быть, заметил, как я волновался. Я не знал, что говорить, и только молча смотрел в глаза Владимиру Ильичу. Он тоже, как сейчас помню, — вздохнул Наумыч, — взглянул на меня так ласково, улыбнулся, протянул руку и на прощанье сказал: — Когда будете в Москве, Наумыч, обязательно заходите ко мне в гости!..
Сосновая ветка
...Перед нашим отъездом из Нестерова в избу, где мы вели со старым охотником беседу о Ленине, зашла пожилая колхозница. Немного смущаясь, она рассказала о встрече ее отца с Лениным:
— Много лет отец был лесником и охотником. Осенью, бывало, мало когда и дома ночевал — все в лесу.
И вот он узнал, что в Нестерово на охоту приехал Ленин. Сильно захотелось старику повидать Ленина и поговорить с ним.
Но как это сделать, он себе и представить не мог. Очень стеснителен и неразговорчив был старик.
— Бывало, — обратилась колхозница к Наумычу, — вы с Лениным вернетесь с охоты к Татьяне в избу, а он ходит, ходит по улице вокруг да около, да так и не осмелится зайти — поговорить. Или — смотришь: вы с Владимиром Ильичом — в лес; глядь, и мой отец — лаптишки на ноги да стороной за вами. Но сколько там украдкой следом ни ходил, а подойти поближе не смог, не решился.
Однако его желание все-таки исполнилось. И случилось так, что не он к Ленину, а сам Ленин к нему подошел.
Отправился старик на Выскинские ляды свою делянку докосить. Косит и косит себе помаленечку. Остановился косу поточить и вдруг видит: идет к нему не кто-либо, а сам Владимир Ильич. Растерялся отец, даже брус из рук выронил. «Что делать? — думает.— Ведь, может, он меня сейчас бранить будет за то, что я, крадучись, стороной за ним ходил. Неужели он меня заприметил и теперь узнал?..»
Владимир Ильич, поняв, что старик перепугался, улыбается так душевно и говорит:
— Здравствуйте, дедушка! Что же вы один работаете?
Видит старик, что Владимир Ильич ласков, понемногу успокоился и тогда уж сам, без всякой робости, заговорил с ним.
— И вот, — передавал он потом, — Ленин открыл передо мной новый свет...
После этого отец повеселел. Против всякой неправды и обиды стал очень горяч. Как заметит, где какой обман или несправедливость, так сейчас же к Ленину с жалобой собираться начнет.
И всегда говорил:
— Слово Ленина для нас — закон!
Прожил он до 78 лет и никогда никаких болезней не знал.
В тот вечер, когда пришла весть о смерти Владимира Ильича, старик вдруг сделался неузнаваем. Весь переменился в лице. Ходит по избе сам не свой. Все что-то ищет и куда-то собирается.
Я спрашиваю:
— Куда ты, батя?
Отвечает не сразу:
— Молчи, дочка. Скоро приду.
Надел овчинный полушубок. Лапти новые обул. Взял в мешок краюшку хлеба и вышел морозной ночью из избы.
Я думала, что он направился в лесничество. Минул день, другой, третий... Старика все нет. Я забеспокоилась и пошла в лесничество сама. Пришла — спрашиваю:
— Был у вас отец?
— Нет, — говорят, — давно не был...
Возвращаюсь домой и вижу: греется себе старик на печке. Вот тебе раз, а я-то его ищу!
— Где же ты был, батя? — дивлюсь на него.
А он с печи молвит:
— Эх, доченька, где я был? Не все там были... Еще раз повидал Владимира Ильича, попрощался с ним. Был я в Москве. На его похоронах. Свез ему и положил на гроб сосновую ветку из нашего Зеленого острова...
По заветным местам
— В Москву я так и не собрался. Не пришлось мне еще раз повидать Ленина, — сокрушенно говорил Наумыч. — Да... Не стало Владимира Ильича... А места, где мы охотились с ним, всегда напоминают мне о нем... Ленин передо мной всегда, как живой. Вот они — дороги и тропы в Зеленый остров, в Солодиловский мох, под Шлеино, к Залоге. По ним ходил Ленин!.. Уж ноги мои стали плохи, — старею. А туда, где бывал, где останавливался Ленин, — наведываюсь каждое лето. Пройдусь по следам Владимира Ильича, вспомню все... И на сердце станет легче, как будто помолодею на двадцать лет. Что и говорить! Никогда не забудутся эти места.
Разные люди приходили и приезжали к Наумычу с расспросами о Ленине. Бывали у него пионеры, писатели, художники, кинооператоры, охотники... И всем он старался поведать правду о трех, мало кому известных, днях в жизни Владимира Ильича...
(В годы Великой Отечественной войны домик Т. Т. Трощенковой, в котором останавливался В. И. Ленин, был сожжен гитлеровцами. В те же годы умер и проводник Владимира Ильича — Наумыч. — Прим. авт.)
