портал охотничьего, спортивного и экстерьерного собаководства

СЕТТЕР - преданность, красота, стиль

  
  
  

АНГЛИЙСКИЙ СЕТТЕР

Порода формировалась в первой половине XIX столетия путем слияния различных по типу семей пегих и крапчатых сеттеров, разводившихся в Англии отдельными заводчиками. В России английские сеттеры появились в 70-х годах XIX столетия, главным образом из Англии. 

подробнее >>

ИРЛАНДСКИЙ СЕТТЕР

Ирландский сеттер был выведен в Ирландии как рабочая собака для охоты на дичь. Эта порода происходит от Ирландского Красно-Белого Сеттера и от неизвестной собаки сплошного красного окраса. В XVIII веке этот тип собак был легко узнаваем.

подробнее >>

ГОРДОН

Это самый тяжелый среди сеттеров,
хорошо известный с 1860-х годов, но
обязанный популярностью четвертому
герцогу Гордону, разводившему черно-
подпалых сеттеров в своем замке в 20-х 
годах XVIII столетия.

подробнее >>

Леший

Александров Леонид Давидович

Весна идет! Дороги почернели,

Явились гости ранние — грачи,

Зарями зайцев крик,

А днем — овсянок трели.

И по утрам бормочут косачи...

Н. Фокин

Лет десять тому назад, перед Пасхой, вопреки уговорам жены, не рекомендовавшей, по разным мотивам, ехать на охоту под большие праздники, я в сопровождении двух своих охотников-солдатиков, заядлых любителей, отправился на Починовский луг на тетеревиный ток и тягу. Названный луг находится верстах в 20 от Рыбинска и расположен в местности, изобилующей и по сие время тетеревами. Шалаши на лугу были построены нами заблаговременно. После раннего обеда мы выехали с дневным поездом и часов около трех были уже на месте. Весна стояла ранняя, дружная, снегу не было; но утренники провертывались изрядные и крепко заковывали грязь и лужи, образовавшиеся за день, и даже мелкие ручейки. На наше счастье, погодка выдалась чудная, ясная, слегка жарковатая и тихая. Все сулило хорошую тягу и веселый ток, и мы заранее предвкушали все прелести двухдневной жизни на лоне природы, пробудившейся от зимней спячки, где-нибудь на берегу говорливого, журчащего ручейка. Со мною были мои друзья — веселый Мокеев и дошлый Самоед, типичный архангельский охотник и следопыт. Конечно, взяли с собою изрядный запас провизии, чайник, топор для рубки дров и по паре валенок — на тот случай, если будет холодно сидеть ночью у костра, а то прихватить их и в шалаш, дабы не стучать зубами от озноба. Хотя я и не особенно долюбливал охоту на току из шалаша, где приходится просиживать по 4—5 часов, скрючившись в три погибели, считая это занятие вполне мужицким, но поехал главным образом ради хорошей тяги и наслаждения природой. Впрочем, в хорошую, ясную зарю обстановка тетеревиного тока мне очень нравилась, если бы не это предательское сидение в засаде.

Задолго до тяги мы достигли Починовского луга, сняли с себя амуницию и занялись устройством становища, которое находилось в полуверсте от линии железной дороги, как раз против 17-й сторожевой будки. Напившись наскоро чаю с черным хлебом, который на свежем воздухе казался слаще всякого пирожного, мы нарубили елок и сосен, огородили становище, чтобы теплее было ночью, заготовили большой запас дров для костра и надрали моху для постелей.

Избранное нами местечко было очень красиво: в 30-ти шагах от него журчал широко разлившийся по лугу ручей, в который вдавался бугристый мыс высокого березового леса с примесью ели и сосны; по другую сторону обширного луга плотной грядой шел низкорослый осинник, над которым в разных местах возвышались громадные, уродливые сушины, густо обросшие мохом. От всего веяло непосредственной дичью и глушью. Яркое апрельское солнце, наполняя воздух светом и теплом, миллионами огоньков играло на поверхности широкого разлива, рея и переливаясь на дальних лесах. Мы очень уютно чувствовали себя под группой высоких, толстых берез и, покуривая после работы, с понятным для охотника наслаждением, прислушивались к птичьим голосам. А послушать было что, ибо пролет уже кончился, и наши пернатые друзья были все в сборе: раскатывались зяблики, трещали хлопотливые дрозды, заливались в выси жаворонки, где-то в болоте курлыкали изредка журавли, а с залитого луга неслись мелодичные трели осторожных кроншнепов, обеспокоенных дымком нашего костра; по временам вдоль ручейка проносились со свистом неугомонные чирки...

Солнышко стало садиться, и дневное тепло быстро сменилось прохладой. С линии то и дело доносились пронзительные свистки проходивших взад и вперед поездов, гулко отдававшиеся по лесу. Сложив весь свой скарб под лапник, мы разобрали ружья и разошлись по местам на тягу, причем Самоед выразил желание остаться и караулить вальдшнепов тут же, у становища, а мы с Мокеевым, перейдя по лавам ручей, заняли опушку березняка, уходившего мысами к Раменским полям. От лав к сторожевой будке на линии шла зимняя, пожелтевшая от навоза дорога, испещренная блестящими лужами талой воды. Ждать нам пришлось недолго. Часов около 8, еще засветло, началась тяга, да какая! Вальдшнепы, как бешеные, носились по всем направлениям над затопленным лугом, чертили и вдоль, и поперек опушки березняка, заворачивали вдоль ручья, наполняя лес непрерывным хорканьем и цыканьем. Тянули часто, одиночкой и парами, но крайне неправильно, появляясь внезапно там, откуда их не ждешь, почему мы отпускали самые непростительные пуделя, то стреляя накоротке, над головой, то вне меры, наугад. За час над моим местом протянуло 20 долгоносых красавцев; я ударил 8 раз, лишь чисто заполевав пару. Я совершенно оторопел, не успевал часто закладывать патроны и много пропускал без выстрелов. Самоед стрелял что-то скупо, и не слышно было, чтобы он подбирал убитых; а Мокеев в самый разгар тяги засадил второпях шомпол в ствол своей фузеи, отчаянно бранился, скакал на месте взад и вперед и еле-еле, лишь зубами его вытащил. Так как комичная сцена эта происходила у меня на глазах, то я смеялся до упада, и это обстоятельство никоим образом не могло благоприятно отразиться на успешности моей стрельбы. Обескураженный пуделями, я уже под конец тяги и вовсе перестал стрелять. Стемнело. Вальдшнепы продолжали тянуть по-прежнему часто, но стрелять было уже не видно. В удаленной от нас сухой части луга забормотали тетерева, а из болот понеслось блеяние бекасов.

— Гоп! — крикнул я Мокееву. — Иди сюда, — пора кончать...

— Сейчас! — отозвался он из сумерек и через пять минут, хрустя по застывшей земле, подошел ко мне, держа за лапки убитого вальдшнепа.

Мы направились на огонек костра.

— Вот так тяга!.. А вальдшнепов-то какая сила! — восторгался веселый Мокеев. — Как начали носиться вокруг меня, просто беда, — заряжать не успеваешь! А на грех тут шомпол окаянный застрял в правом стволе, — ну, многих без выстрела и пропустил... Семь раз ударил, а зашиб одного...

— Отчего же у тебя шомпол застрял?

— Да, ваше бродие, по ошибке вместо дроби картечи в ствол закатал, а шомпол-то там был, — ну, он головкой и засел...

Пройдя по лавам на другой берег, мы подошли к ярко горевшему костру, возле которого возился Самоед с чайником.

— Ну, что, много наколотил? — спросил я его, вешая ружье и добычу на соседнее дерево и укладываясь на моховой диван.

— Да то же, что и Мокеев, — одну штуку, — отвечал Самоед. — А сколько тут этих валишней летало — страсть!.. И над костром-то пролетали, — так друг за дружкой и норовят... Пять разков все-таки стеганул...

— Чу! — проговорил с многозначительной миной Мокеев, — вальдшнеп хрипит!.. Слушайте!..

Мы замолкли. Вальдшнеп с хорканьем пронесся над костром, выше берез, на секунду мелькнул светлым пятном и исчез во мраке.

— Эх, стрелять не видно! — досадовал я.

Заря совсем погасла, оставив золотистый оттенок на западе.

Тяга продолжалась до глубокой ночи с неменьшей, чем вечером энергией над нашим становищем. Ясно было, что вальдшнепы сворачивали на дым и огонь. Мы с наслаждением слушали дорогие звуки весенних гостей и, от нечего делать, считали пролетавших долгоносиков.

Часов в 10 вечера мы принялись за походный ужин, а затем и бесконечный чай. Самоед перехитрил Мокеева: пошарив в своем обширном мешке, он вытащил оттуда медную солдатскую манерку, десятка два крупного картофеля, добытого по способу реквизиции у артельщика на кухне, спустился к ручью, набрал воды и принялся варить его. Нечего и говорить, что это было как нельзя кстати.

Я очень удобно устроился на своей моховой постели, прикрытой лапником, и полулежал; Мокеев и Самоед сидели по другую сторону костра. Основательно и не торопясь поужинавши, мы занялись чаепитием. Самоед, обладавший лошадиной силой и чудовищным аппетитом, пил чай, то и дело отрезая себе громадные ломти хлеба, густо посыпая их солью. Я с любопытством поглядывал на него, завидуя его здоровому желудку.

— Ну, и молодец ты, Самоед! — заметил я, — поди, за обедом тебе полковриги мало?

— Верно, верно! — засмеялся Мокеев.

Самоед улыбнулся.

— А вы знаете, ваше бродие, — проговорил Мокеев, — чем он по вечерам в казармах промышляет?

— Ну?

— Каждый вечер приходит в чайную, а там солдат — густо. Вот Самоед на ситник и показывает свою силу: там на пальцах тянутся, ну, так он всех перетягивает... Теперь уж сразу двоих на ноги ставит... А как осилил, — фунт ситника тут же и получает из лавочки-то...

— И много ты выигрываешь? — спросил я Самоеда.

— Как придется, — отвечал он: — когда три, когда пять фунтов... Солдат много, ну, каждому хочется померяться, а мне и ладно. Я теперь никогда и не покупаю ситника.

— И ведь все сразу съедает! — добавил Мокеев. — А вчера выиграл пять бутылок квасу и тоже выпил!

Я взглянул на крупные, мускулистые руки Самоеда, в которых каравай хлеба казался игрушкой.

Ночная прохлада усиливалась, постепенно переходя в сердитый утренник. Мы переобулись в валенки и увеличили пламя костра, подкладывая дрова. Самоед, с покрасневшей от еды и чая физиономией, мерным голосом рассказывал об охоте на своей далекой родине, в Архангельской губернии, а Мокеев с открытым ртом слушал его, изредка задавая вопросы.

Я с любопытством наблюдал за своими компаньонами. Отчетливо слышно было, как в селах Глебове и за болотом в Корме пробило полночь. Проухал где-то филин, заставив неприятно съежиться.

Завернувшись потеплее в куртку, я только что задремал под монотонный говор Самоеда, как с полотна железной дороги отчетливо раздались резкие шаги бегущего человека, по направлению из города, и громкий, протяжный крик:

— Хо-хой!..

Несмотря на то, что полотно ж. д. находилось от нас в полуверсте, крик и шаги очень явственно были слышны нам среди ночной тишины. Эхо их гулко отдавалось по лесу.

Самоед оборвал свой рассказ. Мы переглянулись.

— Пьяный, должно быть, — проговорил я, — вот, опоздал из города, теперь и треплет по шпалам. Ишь, как отхватывает!

— А и ходко бежит, — заметил Мокеев, — должно, догоняет кого. Теперь в городе базар, народу из деревень много.

Мы замолкли. Слышно было, как резкие шаги от сторожевой будки повернули в нашу сторону дорогой. Треск льда на лужах, покрывавших дорогу, ведущую от будки к лавам, все усиливался. Уже ясно было, что бегут двое, ибо шаг дробился, но оглушительно кричал один голос.

— Го-го-го-гой! — раскатывалось по лесу чрез каждые пять-шесть секунд.

Мы приподнялись и с недоумением поглядывали друг на друга. Теперь уже мы все ясно слышали, что кто-то отчаянно бежит по застывшей дороге, прямо на наш огонь. Самоед был совершенно спокоен, но впечатлительный Мокеев побледнел, как полотно.

— Го-гой! — приближалось к нам.

— Ребята, — обратился я к солдатикам, — это не иначе пьяные мужики из Починка; они возвращаются домой, увидели наш костер и бегут на него. Я знаю их: отчаянные головорезы и постоянно пристают к охотникам. Смотрите же, не робеть. Дадим им хороший отпор, чтобы надолго помнили. Прячь вещи куда-нибудь! — скомандовал я.

В одну минуту солдатики похватали сапоги, чайник, мешки и проч. и отнесли в сторону. Бег людей, сопровождаемый адским, за душу хватающим криком «го-гой» и треском льда на лужах, повернул с дороги к нам.

Чтобы нас не застали врасплох, мы слегка разбросали костер и, отойдя в сторону шагов на 10, в темноту, с ружьями наготове встали все рядом, решив, в случае нападения, принять самые решительные меры. Я мельком оглянул компаньонов; на их лицах была написана решимость. Вероятно, в эту минуту и моя физиономия не отличалась особенным румянцем.

Не понимая, что все это значит, я действовал машинально.

— Го-гой! Го-гой! — оглушило нас, и беглые шаги направились мимо нашего костра, всего в каких-нибудь 15 шагах, прямо в разлив ручья. Здесь, страшно расплескивая воду, они с несмолкаемым криком стали удаляться от нас в глубину болота и минут через десять постепенно замерли в ночной тиши. Мы остолбенели и молчали. Сонливого настроения как ни бывало. Некоторое время мы находились под влиянием слышанного.

— Фу, ты, какая оказия! — проговорил Мокеев, снимая шапку и крестясь.

Самоед последовал его примеру.

— С нами крестная сила! Это что же, ваше бродие? — спросил он.

— Не знаю, брат! Если это человек, так как же он ручьем-то побежал? — ведь там по шею, а то и боле будет! Да вот завтра всю дорогу надо осмотреть, — ведь слышно было, как он лужи пробивал, ну да и на грязи следы останутся.

— Не зверь ли какой? — спросил Самоед, вновь принимаясь греть чайник.

— Хорош зверь! — возразил Мокеев, — а голос-то человечий? Да по ходу видно, что человек. А ведь, ваше бродие, близко-то мне показалось, будто двое бежали.

— И мне тоже.

Я мало напугался, но как-то ошалел: не веря ни на йоту в сверхъестественное и не придавая никакого значения народным поверьям, я положительно не знал, чем объяснить подобный случай. Будь я один, — это можно было бы приписать сну, галлюцинации или воображению, но ведь нас было трое, и мы одинаково слышали одно и то же. Этот адский, пронзительный крик не выходил у меня из головы.

Мои компаньоны, наломав пучок сухих прутьев, зажгли его и пошли смотреть к ручью следы. Они долго бродили с факелом, рассматривая грязь, но ничего не нашли.

— Ладно, — проговорил Самоед, возвращаясь на свое место к огню, — завтра, после тока, всю дорогу до чугунки огляжу.

До тока мы все время толковали о случившемся, но не могли прийти ни к какому решению. Часов около двух ночи мы переоделись в сапоги, прокрались осторожно в шалаши, до коих было не более полуверсты, и засели в них.

Ток был неважный, и хотя на луг вылетало до полутора десятка чернышей, но они все утро почему-то пели и дрались в кустах, далеко от шалашей, и не приближались на выстрел, но мы все-таки несколько раз отсалютовали. Результатом наших стараний было: один черныш, добытый Самоедом, и один кроншнеп, — для чучела — опустившиеся возле моего шалаша. В шестом часу, донельзя продрогшие, мы вернулись на становище. Здесь, пока Мокеев кипятил чайник, а я грелся у огня, Самоед тщательно осмотрел всю дорогу до самого полотна, но не нашел никаких следов. Тонкий лед на лужах был целехонек! На застывшей грязи были лишь наши с Мокеевым следы от лав к становищу, когда мы возвращались с тяги.

К концу чаепития, часов в семь утра, на наш дымок вышел из болота один из рыбинских охотников, некто Н. Д. Смирнов, страстный поклонник глухариного тока, знакомый мне.

— Здравствуйте, — проговорил он, подходя к костру. — Фу, слава Богу, наконец я выбрался из проклятого болота! А как славно вы устроились тут, — как дома. Не напоите ли и меня чаем?

Я усадил его, предложил водки, закусить и принялся потчевать чаем. Смирнов, видимо, сильно прозяб и с жадностью глотал горячий чай. Между прочим мы передали друг другу о результатах своих охот.

— Вы где были? Наверно, на глухарях? — спросил я.

— Да. Я приехал с ночным поездом и прошел прямо в ток. Представьте, — пел всего один глухарь, но среди такой воды, что я и добраться не мог. Такая досада! Не знаю, отчего они сегодня не пели!

— А в какой части болота вы были?

— Вон там, — указал Смирнов как раз в ту сторону, куда ночью направились шаги и крик.

— Вы слышали? — спросил я, не поясняя, где, что и как.

— Слышал.

— Что именно? Это непостижимо!

— Да вот этот пронзительный крик «гой-гой» и чей-то бег. Представьте мое положение: сижу кое-как среди воды в току, — был второй час ночи, — вдруг слышу кто-то с отчаянным криком несется прямо на меня, да ведь топким болотом, где и днем-то можно лишь шагом двигаться! Я встал, взял ружье в руки... Темно. Шаги и крик прошли очень близко от меня в глубь мохового болота, и там постепенно замерли. Черт знает, что такое! Я охочусь в этом болоте лет 15, но ничего подобного не видал!

— А не можете ли вы сказать, откуда приближались к вам звуки шагов и крик?

— Да, как вам сказать, — вот отсюда, от ручья. Я ведь от вас был не далее версты, по прямику.

Я рассказал подробно о том, что мы слышали со своего становища и о безуспешности поисков каких бы то ни было следов.

— Вы как думаете, — что бы это могло быть?

— Не знаю... Положительно, не могу объяснить себе, что все это значит. По голосу и шагу — это не зверь.

— Кому же быть, как не лешему! — проговорил убежденно Мокеев.

— Знамо дело, — подтвердил Самоед, опять вооружаясь изрядным куском хлеба.

Хотя такое предположение и было дико, но мы со Смирновым не рассмеялись.

Мы пробыли на Починовском лугу еще сутки, ничего более подозрительного не слыхали и на другой день утром уехали домой.

И до сих пор я помню отчетливо все детали этого странного случая. Из свидетелей его жив Мокеев, который и по сие время служит в Рыбинске, на железной дороге.

(Печатается по изданию: Л. Александров. Бытовые охотничьи рассказы. — Рыбинск: Типография Н. К. Никитина, 1912.)

Английский сеттер|Сеттер-Команда|Разработчик


SETTER.DOG © 2011-2012. Все Права Защищены.

Рейтинг@Mail.ru