Дворянчиков Евгений Васильевич
Дождь съел весь выпавший с начала ноября снег и теперь в лесу по-особенному хорошо, хотя сыро. Капли с ветвей норовят обязательно попасть за ворот, обжигая разгоряченное долгой ходьбой тело. Мне сегодня ходить весь день, сам вызвался. Приглашенные на охоту гости стоят на номерах, на просеках и полянках, ждут зверя, а его нет уже который загон, словно ушел в другие места.
Ответственный за охоту даже с лица изменился, так ему неудобно перед приглашенными. Все показывает перевернутый кабанами лес как доказательство наличия зверя. Вот на влажной листве четкие овальца косульих копыт, а чуть в стороне — внушительных размеров лежка: тут ночевал олень. Есть тут живность, не к пустому же месту пригласили. Да вот беда, не хочет подниматься и идти на стрелков.
Все винят погоду. Был бы снежок, тогда следы видать, и все было бы по-иному. Обычная история, каких за сезон будет много. Хорошо хоть, что умудрились прихватить с собой кусок оленины, что оставили с прошлой охоты, а не то и угостить было бы нечем. Развели костер, подвесили казан, и дело наладилось.
Пока ждали горячего, присели у огня, употребили по рюмочке-другой, и сразу потеплели глаза, гоня прочь недовольство и раздражение от неудачи. Ветер гулял по верхушкам леса, стряхивая с ветвей остатки дождя, а у костра жаркие рассказы былей и небылиц превращают собравшихся в особую секту единомышленников.
Мне подумалось тогда, что и много веков назад охотничий костер собирал вот такие же компании, и нет этому конца, ибо охота вечна. Выпили хорошо, поели знатно, лица у всех раскраснелись в сытой истоме, каждый занялся своим делом — кто машину прогревает, кто вещи укладывает, а костер остался гореть одиноко, без присмотра. Грустно мне стало смотреть на него, даже почудилась его робкая обида. Мы уезжали, а костер все мерцал прощально, отдавая последнее тепло маленьким осинкам да старому дубу.
Как-то сразу, вдруг, в одну ночь ударили морозы, а потом снова выпал небольшой снег. Я утром был на пруду, где строятся два небольших домика, и увидел, как на другом берегу мчится белая корова, взбрыкивая и истошно мыча. Я подумал про бешенство — может быть, лисица больная покусала. Потом животное умчалось. Но мычание было таким жалобным и долгим, что я взобрался на плотину и в бинокль увидел всю сцену трагедии. Пара волков кружила у коровьих рогов, опущенных к земле, а третий зверь тянул беднягу за хвост.
В машине у меня ружье и лайка. Я спешу на выручку корове. Волки увидели машину и сразу бросились под берег в камыш, растворились в нем серыми призраками. Корова продолжала мычать, вытаращив бестолково глаза, а через минуту рухнула, как подстреленная, и сдохла. Вот беда-то. Животное совсем не старое, да и крови особенной не видно, загнали бедолагу насмерть. Хозяин приехал из соседней деревни, погоревал шибко, но даже шкуру снимать не стал, потому как не нужна никому. Я прицепил тушу веревкой к машине и отволок через житняк к оврагу.
Через неделю в ночь снова упал снежок, слегка прикрыл пашни. Мне не терпится, даже спать не могу. Выехал затемно. В степи, на дорогах ни единого следочка, весь зверь затаился и заблаговременно лег. У коровьей туши уйма припорошенных лисьих и птичьих следов, а вот и желанные ямки от зверя покрупнее. Тоже сторожился, слишком не задержался тут, перекусил и убрался. «Знаю я вас, выучил всю вашу породу», — бормочу я, а самого озноб прошибает от азарта. Сытые далеко не пойдут, скорее всего, укрылись в ближайшем бурьяне, который один только и остался, все остальные фермеры распахали и озимыми засеяли. Одна сторона бурьянного поля углом граничит с лесополосой, а другая — с оврагом. Я подумал-подумал и решил встать у оврага. Машину спрятал подальше, завел в заросли собачку и приказал искать. А та и рада. Помчалась напропалую, неведомо за каким зверем. Ей все равно кого искать, найдет лисичку или зайчика и будет гонять с упоением, пока не переполошит всех тут живущих.
Расчет мой оказался верным. Уже через несколько минут над зарослями стали выпрыгивать потревоженные настырной собакой косули. Лайка маленькая, ее в траве не видать, потому животные отбегут сколько-то, встанут и внимательно смотрят, пытаясь определить ее маршрут. Вот опять косули засуетились и пошли поперек поля большими прыжками, а следом за ними к моему укрытию спешат два крупных зверя. «Вот они, волки!» — окатило меня легким ознобом. Потревоженные шумом, они решили убраться подобру-поздорову, прикрываясь низинкой. Первой на выстрел приблизилась волчица. Она намного ниже своего повелителя и цвета необычного — бурого, с рыжиной. Только морда серая да спина широкая, как у всех волчиц. Все мое внимание на ней, я даже чуть привстал для верного выстрела и начал поднимать ружье. Волк, отставший от подруги шагов на пятнадцать, увидел меня и, вопреки всему, кинулся ей вслед. Двумя огромными прыжками он сократил разрыв и встал, повернув голову в мою сторону. Да, таких красавцев давно не видела наша степь! Настоящий степняк, мощный и сильно опушенный, еще не старый, но уже поживший и повидавший всякого в своей кочевой жизни. До него — всего ничего, и я выстрелил. Зверь прогнулся и рванул за волчицей, которая уже мчалась к спасительным лесополосам, темнеющим на той стороне оврага. Второй выстрел опять потряс волка, но даже раненый он не сбавил хода и еще какое-то время бежал, пока не достиг границы поля. А там вдруг сразу осел, развернулся в сторону подоспевшей собаки и пошел в атаку. «Пропала собачка!» — запаниковал было я. Но лайка закружилась вихрем вокруг громадного зверя, превратившись в сплошной комок злобы. Когда я, задыхаясь от бега и азарта, подоспел к месту, волк уже лежал на снегу, теряя силы, но все еще поворачивая оскаленную морду, пытался напоследок ухватить собаку. Жизнь уходила из его тела, глаза теряли чистоту, лапы слабо скребли окровавленный снег. Смотрел я на него, и во мне гасло чувство великой радости и ликования от такой добычи. А в какое-то мгновение стало совсем не по себе, словно я сделал что-то нечистое, противное моей душе. Представилась вся картина промелькнувшего действа, и я снова увидел, как зверь встает под картечь, закрывая подругу. Хоть плачь, такая тоска навалилась. Даже собачка, чувствуя мое состояние, как-то поутихла, присмирела и, виновато опустив голову, шмыгнула в кабину.
С большим трудом уместил я трофей между сиденьями в салоне, в багажник он просто не пролазил. Все восхищались величиной зверя, измеряли клыки и лапы, а моя радость так ко мне и не вернулась.
Вскоре получил я приглашение в арендованное хозяйство, и другой случай своей яркостью затмил все остальные. Тут раненый кабан чуть было насмерть не укатал самодельного фоторепортера, решившего поближе заснять сцену удержания подранка собаками. Легкомысленного фотоохотника еле отобрали у обезумевшего вепря, и если бы не раздробленная пулей его нижняя челюсть, быть бы беде. Все в одну секунду смешалось в общую воющую, рычащую и скулящую кучу. Сразу и не разберешь, где кончается собака и начинается зверь. Охотник летал по просеке, словно старый мяч, набитый травой, а когда все кончилось, и секач упал замертво, он вскочил на ноги, весь в крови и слюнной пене, с большим разрывом на голове, но живой. Бог его сохранил, глупого, но урок получил на всю жизнь.
Выпал еще снег, и снова беспокойство овладело мной — потянуло в степь, без которой я не мыслю себя совершенно. Чистота и свежесть во всей округе. Снег пока не уплотнился и потому машина легко режет маленькие барханчики и переносы. У задранной коровы уйма свежих следов. Видно, волки ходят сюда через ночь. Сегодня точно ушли только под утро, вот бы посидеть, подождать, да жаль — ночи темные, безлунные и ветерок как раз в степь. Протропил до первой лесополосы, окаймляющей вспаханное поле по периметру, и остановился. По пашне не проехать, а объезжать межняками — долго. Подумал и решил снова посетить то самое место, где поднял в прошлый раз волков. И все повторилось в том же порядке, как и в тот день. Снова Кара подняла все тех же двух косуль, разбудив лаем всех местных зайцев и лисиц, снова умчались эти косули в том же направлении, грациозно выпрыгивая из травы, словно перекатываясь по крутой волне. Только собачка все лаяла на одном месте, подзывая меня посмотреть на ее смелую работу. «Кабаны!» — решил я, на ходу засовывая пулю в нижний ствол. Но со старой кучки полусгнившей соломы, оставшейся тут еще с тех времен, встала худая, некрасивая волчица. Рыжевато-бурая шерсть космами свисала с исхудавшей шеи, и взгляд ее был отрешенно-безразличен. Лишь когда я поднял ружье, она слабо вскинулась, словно узнала меня, и, оскалившись, вперилась в наведенный ствол, готовая умереть. Собака лаяла в стороне, чуя безысходное отчаянье зверя, а я, словно привороженный, ловил мушкой серый волчий лоб, и снова неосознанная тоска тисками сдавила горло. «Ждет своего господина, с того самого дня ждет», — понял я и, уже не желая никакой охоты, стал медленно отходить к краю зарослей. Волчица же, как старая женщина в страшном горе, смотрела на меня безумным взглядом, ни разу не изменив позы. Я опустил ружье и уже стал отходить от этого места, но спиной даже на расстоянии чувствовал магическую силу волчьего взгляда.
Недели через три, ночью, я снова увидел ее. Она пришла к приваде вместе со стаей. Даже в лунном свете я сразу угадал ее низкую побежку, и в моем сознании словно отпустила настороженная пружинка. Я улыбнулся почти счастливо и, вздохнув полной грудью, стал слушать деревенских собак-пустобрехов, не желающих угомониться, да смотреть, как мудрая волчица управляет стаей, уводя ее прочь от опасного этой ночью места.
г. Пугачев Саратовской области
