А. Н. Лялин
«И на старуху бывает проруха».
Перевязки ноги мне делают с 16-го декабря. Хватка медведицы серьезна. Врач ждет воспаления, которого пока нет, но боли чувствительные.
Раны эти я получил на охоте 12-го декабря при следующих обстоятельствах.
Возвращаясь с охоты 7-го декабря с Золотого Китата в Томск, я встретил в вагоне I класса веселое общество, ехавшее с поездом экспресс из Северной России, состоявшее большею частью из молодых кавалеристов, следующих на войну с японцами.
С ними направлялся в Томск г. Л. с женой и дочерью, очаровательным ребенком лет девяти. Г. Л. получил назначение в Барнаул по министерству финансов. Вот с ним-то, собственно, с его элегантной супругой, у меня произошло маленькое недоразумение из-за места в вагоне, которое я занял ранее, положив ружье и дорожную охотничью корзину, оказавшуюся заложенной громадным количеством мест, принадлежащих г. К., который занял имеющиеся оба места в купе. Потом все уладилось, перезнакомились, появилась на закуску копченая медвежатина и проч., и проч.
Драгуны, услыхав, что я через несколько дней пойду «на медведя», просили их взять с собой. Я, разумеется, рад был доставить удовольствие по охоте, обещав сообщить день выезда.
И вот собрались ехать 11-го декабря.
Все нужное для охоты приготовил с вечера, решив ехать на другой день в 10 ч. утра и условившись с корнетом 34-го драгунского полка Н. К. Масловым, что он заедет ко мне перед поездом, остальные офицеры ехать не могли, задержанные делами службы.
Встаю утром, спрашиваю прислугу накормлены ли собаки? Получаю ответ:
— Да, все, кроме Мишки, куда-то сбежавшего.
Начались поиски, не увенчавшиеся успехом. Досада страшная. Убежала собака именно та, которую я хотел взять на предстоящую охоту, желая показать ее лихой прием.
Как сказано, в 9 ч. приезжает аккуратный корнет, с которым и еду, взяв одну суку Лушку, надеясь иметь на охоте своего Собольку, оставленного мною после охоты в поселке Пухаревском на реке Яе у чеха Антона Генчирша, просившего у меня позволения присутствовать на предстоящей охоте близ с. Лебединского, находящегося в 17 верстах от его обиталища. Собольку он должен был привезти непременно.
Прибыв на ст. Тайга около 5 часов дня и рассчитывая через час пересесть на поезд, идущий в Иркутск, который должен был доставить нас на ст. Судженку, к нашему огорчению узнаем, что поезд опаздывает на неопределенное время, и мы обречены на долгое, бессмысленное препровождение времени в низком, душном буфете станции Тайга, переполненном пассажирами, едущими в Иркутск, Томск, Челябинск.
Вдруг слышу двукратный звонок и громогласное объявление швейцара: «2-й звонок к поезду № X, отправляющемуся в Иркутск».
Спрашиваю:
— Какой это поезд?
— Воинский! — отвечает швейцар.
Блеснула мысль: нельзя ли с ним проехать 40 верст, до ст. Судженки?
Прошу любезнейшего корнета Н. К. Маслова попытать счастья, просить начальника эшелона дозволить нам проехать с ними одну станцию. Сам начинаю прощаться с симпатичнейшей семьей Л., едущей в Барнаул. Человеку приказал подать счет.
Через несколько минут вижу радостного корнета, проталкивающегося в густой толпе ко мне. Догадываюсь — разрешение получено.
Наскоро прощаюсь с будущими барнаульцами, беру ружье и Лушку. Корнет забирает корзину, и мы стремимся к воинскому поезду, стоящему на седьмом пути — даль ужасная.
Наконец, цель достигнута, попадаем в вагон I класса, предназначенный для офицерских чинов 100-го Островского полка, отправляющегося в Маньчжурию.
Лушка своим видом заинтересовала господ офицеров, из числа которых много оказалось охотников. Во главе — командир полка князь М. М. Гедройц, которого я начал благодарить за его участие и любезность.
Он слыхал ранее о моих охотах на медведей с собаками и рассказал мне о приеме медведей на рогатину. Из его слов я увидал смелого и отважного медвежатника, убившего, кажется, 18 медведей в Олонецкой и Петербургской губерниях.
Заинтересовала его Лушка, собака очень ласковая и добродушная, причем он рассказал мне, что собаки-лайки, которых он видал, лают на медведя, но не задерживают и не берут его.
Я предложил ему съездить, посмотреть на работу моих собак, на что он согласился, как настоящий охотник, намереваясь догнать свой полк через несколько станций, сев на скорый поезд.
Я был очень рад показать работу своих собак такому опытному охотнику как князь М. М. Гедройц.
Приехали ночью на ст. Судженку, послали за лошадьми и через час езды были в с. Лебединском у кр. Шелехова, к которому Антон Генчирш должен был привезти Собольку. Каково же было мое огорчение и изумление, когда я узнал, что Собольку не привезли и Генчирш не приезжал. Так у меня и руки опустились. Картины с одной собакой быть не может.
Я хотел тотчас послать в Пухоревку за Соболькой, но Шелехов меня стал уверять, что его Шарик (типичная лайка) хорошо берет медведя, и что если ехать сейчас в Пухоревку за Соболькой, то сегодня, т. е. 12 декабря, на берлогу ехать «не успеется» и «доведется» отложить охоту на завтра, 13-е декабря, чего исполнить нельзя было, так как князю Гедройцу надо было сегодня же ехать на поезд.
Досада меня разбирала страшная, так как моя мечта рушилась из-за пустяка: оказалось впоследствии, что Генчирш не поехал в Лебединку и не привез Собольку, полагая, что я не приеду в мороз.
Я мечтал показать картину охоты — выпустить медведя и, дав ему отойти, бросить собак, полюбоваться их приемом и бессильным бешенством зверя, кидающегося на лихих собак, атакующих его с двух сторон.
Поверив в достоинства Шарика, прилег отдохнуть, распорядившись о седлах и лошадях на утро. Спал я не более часу.
Смотрю, в окошечко зорька алеет — кустарничек смородинки опушился густым инеем, накренившим юные стебельки.
Синички, щебеча свою однообразную ноту, перепархивают с ветки на ветку, отряхая обильный густой иней. «То-то добудут соболя по этой вехе промышленники в сорах и болотах», — думаю себе.
Любоваться природой некогда, надо скорее выбираться из села, а всякие сборы не скоро кончаются.
Бужу хозяек, торопя с самоваром, сам приготовляю нужное взять с собой и бужу князя Гедройца и поручика Маслова, крепко уснувших часика на 2—3.
Лошади готовы. Все оделись, выходим. Я по своей привычке, а не поверью, обращаюсь к снохе Шелехова со словами:
— Ну, Сашенька, прощай, давай руку на счастье.
Та убежала, говоря:
— Не дам, не дам, вас медведь задерет.
Я улыбнулся и все пошли садиться на лошадей, дожидающих нас у крыльца.
Воображаю удивление и неловкость изящного кавалериста на сибирском промысловом седле с веревочными стременами, таковыми же поводьями и громадными, безобразными луками.
Кавалькада состояла из пяти человек — трое нас и два мужика.
Ружье было одно у меня и то шомпольное, впрочем, Шелехов вооружен был кавалерской берданкой, офицеры имели новейшей конструкции револьверы и ничего более из огнестрельного оружия.
У меня был самсоновский нож; мужики взяли по топору и ножу.
Погода чудная, снег неглубокий, но собакам ход трудный, особенно тонул маленький Шарик.
Дорогой слышали рябчиков, видели табуны тетеревей, облепившие березняк; сгоняли несколько глухарей, ехавши вдоль согры, поросшей кедрачом (излюбленное питание глухаря зимой — кедровые молодые побеги) и ленивый след отшельницы-росомахи, который я не преминул указать князю .
Наконец, добрались к стану, близ которого Андрей Шелехов осенью добывал кедровые шишки, стрелял рябчиков и белок и случайно нашел берлогу, находящуюся от его временной квартиры в 70—100 саженях, не более. Тут мы переправились и проехали еще с 1/2 версты, где и оставили лошадей, взяли собак на сворки и побрели гуськом по довольно глубокому снегу без лыж. Расстояние 30—40 сажен прошли мы довольно скоро и, не доходя 10 сажен до берлоги, я предложил спутникам остановиться и держать собак, а сам пошел с Андреем осмотреть положение берлоги и занять удобное для обстрела место.
Берлога оказалась выкопанною под лесину; на небе лежали две сухостоины; широкое чело выходило на северо-восток, в двух шагах от которого выросла пихта вершка в 4.
Взвел я курки и дал знак пускать собак. Те ринулись к челу, а Лушка влезла вся в берлогу, подняв свирепый, отчаянный лай. Рад, несказанно рад: берлога не пустая.
Шарик суетился, лаял, но в берлогу не лез. Лушка же скрывалась вся под землею, выскакивала и с отчаянностью кидалась опять.
Но странно для меня было то, что медведь не показывался и не рюхал, так что нельзя было определить его возраста. Тогда я приказал срубить жердь и зондировать ею сверху, что и было исполнено немедленно.
Сверху оказалось отверстие, образовавшееся между двумя упавшими деревьями против настоящего чела, так что настоящее чело от видимого находилось в 21/2 аршинах далее под вторым упавшим деревом, где медведицы и выработали себе обширную берлогу.
Наконец, медведь «рюкнул».
— Э, господа, подходите сюда ближе, медведь небольшой, судя по его голосу, — обращаюсь я к офицерам, — теперь надо собак взять от берлоги: он сам вылезет, — и начинаю ловить собак.
Шарика поймал и отдал держать, но язва Лушка не дается, стоит в самом челе и лает. Только хочешь ее поймать, она вся влезет в берлогу, т. е. никак не дается.
Мужики оказались, как в большинстве случаев, порядочными трусами: к челу не подходят. Одному держать ружье наготове и поймать, а главное удержать такую сильную и злобную собаку, как Лушка, довольно неудобно. Просто канитель, да и только.
— Ширяй, — говорю Андрею, — попадешь в бок, вылезет.
И действительно, после нескольких ширяний колом в берлогу выскакивает лончак, которого я слышал.
Целю за ухо. Чик — осечка, беру под правую лопатку прыгающего за Лушкой медведя. Выстрел грянул. Лончак делает крутой прыжок влево, Лушка его догоняет и валит за ухо. Очевидно, медведь ранен смертельно, но имеет силы еще подняться.
Я выхватываю берданку у Шелехова, отдавая ему свое ружье, и стреляю еще раз под лопатку. Мишка падает, Лушка тянет его, поместившись в щеку. Хваленый же Шарик лает, а зубом и лежачего зверя не берет. «Ну, — думаю себе, — хорошо, что не медведь, а медведишко, будь бы путный зверь, дал бы он себя знать».
Гляжу, опять лончак подымается.
Корнет Маслов спрашивает меня:
— Позвольте стрелять его из револьвера?
— Только в голову и осторожно, не заденьте собаку, — отвечаю ему.
Последовали несколько выстрелов.
Вся пачка расходуется, а мишка все еще шевелится. Что за притча?
Выхватываю нож, подскакиваю к нему сзади, беру левою рукой за ухо и ударяю ножом под лопатку.
Вот и finita la comedia.
Каково же было мое изумление слышать от Андрея, подбежавшего ко мне с испуганным лицом:
— Барин, в берлоге еще медведь урчит.
А у меня и ружье не заряжено.
Первым делом взвожу курки и надеваю свежие пистоны, заряжаю левый ствол. Затем беру в руки Лушку, немилосердно рвущую убитого медведя, и кидаю ее к челу берлоги. Та, учуяв, начинает кидаться и лаять в берлогу. Что за оказия такая? Какой может быть там зверь; не иначе, как одногнездник убитому, т. е. лончак.
Мне в голову не приходило, что медведица с пестуном находится в берлоге, так как всегда из берлоги первая выходит медведица, пестун и потом молодые. Со мной бывало несколько случаев, что убьешь медведицу, а поколение ее не показывается из берлоги. Почему я всегда, убив зверя, смотрю его пол, и если окажется самец, то более в берлоге медведей нет. Если же самка, то скорее кидаешь к берлоге собак, которые тотчас констатируют — холостая или семейная. Делаю исключение весной, т. е. с февраля месяца; тогда, если убьешь медведицу, смотришь у ней груди, находящиеся под передними лапами: коли они полны и сосок торчит, следовательно, у нее маленькие медвежата. В таком случае собак следует привязать и самому взять молодых руками, спустившись в берлогу.
Опасаться встречи с пестуном нечего, ибо медведица, обгулявшись, ложится в берлогу одна и никогда пестуна с собой не кладет, а находит его по выходе из берлоги.
Я сказал, что обращаю внимание весной у медведицы на соски, расположенные под передними лапами. Это не значит, что у ней только два соска. Она имеет еще два на животе под задними ногами, но этими она редко кормит и они не наполнены молоком. Если же медведица имеет более двух молодых, то и задние сосцы работают.
Собака мечется в берлогу, но медведь голосу не подает.
Андрей ширяет колом сверху берлогу, но ничего не слыхать, что меня окончательно убеждает, что юнец зажался в берлоге и боится вылезти на свет божий.
Вдруг Лушка отскакивает от чела и за ней с приложенными ушами появляется большая (16 п. 20 ф.) бурая медведица.
Я целю за ухо из правого — осечка.
Медведица скачками с ревом мчится за Лушкой. Я стреляю по ребрам из левого — зверь как бы задержался, но опять кидается за Лушкой.
Шарика зверь не видит.
Эх, вспоминаю моих орлов Мишку, Собольку. Нет, вот когда потасовка началась бы могучему зверю, настал бы момент любоваться редкой живой картиной...
Я скорее надеваю пистоны на обе капсюльки и всыпаю порох в левый ствол, запыжил, опускаю руку за пулей, слышу рев близко — вскинул глаза и вижу: разъяренный, раненный зверь несется мне на штык.
Стою один на чистом месте.
Взвожу курок, беру на прицел и напускаю медведя в 2 саж., целю в лоб, совершенно уверенный в роковом результате выстрела, и — осечка.
Кидаю ружье в сторону, рассчитывая, что рассвирепевший зверь схватится за ружье, а сам хочу вырвать кинжал из ножен.
Не так-то вышло — медведица броском кидается ко мне по-собачьи и схватывает меня за ногу повыше колен зубами. Рванула, начав трясти, потом, оперевшись левою лапой, занесла правую — сорвать мне череп.
Видя неминуемый конец моим гастролям, я схватил правою рукой ее под горло, левую положив на шею, желая защитить затылок от ее маневра сорвать череп. Она задела мне лишь ухо.
Сижу под грудью медведя, имея правую его лапу у бедра, видя над собой маленькие, зловещие глазки и окропленную моею кровью пасть, держу ее правою рукой, не давая ей возможности достать мой череп и кричу: «Стреляй, стреляй», — надеясь на берданку Шелехова. Но ни звука. Впрочем, слышал: щелкнул револьверный выстрел. Оказалось, офицеры стреляли, но я не слыхал, сколько раз. Что такое? Еще медведь рявкает где-то близко, и вижу, о мое спасение, несется Лушка; поставив свои острые уши, круто подняв пушистый хвост, и, подскочив к медведице, схватывает ее зад, начиная немилосердно рвать.
Зверь внял приему собаки и бросился за ней, а другой медведь на одном месте топчется, стоя на дыбах и орет благим матом. Медведица же, прогнав Лушку, ринулась на корнета Маслова, стоявшего в 10 шагах от меня; тот бросился, запнулся и упал, но лихая Лушка опять вцепилась в зверя, чем спасла Маслова от передряги, почему после он, ее лаская, прозвал своей «спасительницей». И правда, не будь ее, могло бы выйти много хуже, чем теперь.
Я встал на ноги, вырвал нож, оглянулся кругом и увидел Шелехова, стоящего от меня в пяти шагах с ружьем в руке, спрятавшегося за дерево.
— Что ты не стрелял медведицу? — спрашиваю Шелехова.
Отвечает:
— Боялся вас убить вместо медведя.
— Хорош. Впрочем, я лучшего от мужика и ожидать не могу.
— А что пестуна не стрелял? — задаю вопрос.
— Нешто льзя стрелять, коли он на тя смотрит в ту пору; на дым кинется, — оправдывается охотник — это еще лучше.
Слышу, Лушка вскруживает медведицу, но без помощи по глубокому снегу остановить не может.
Обращаюсь ко всем:
— Спрячьтесь, как бы медведица не вернулась.
Тут все бросились спасаться, кто на дерево, а то и за дерево.
Действительно, как полковник выразился, зверь хуже японца: берет без всякой тактики, прямо «с бацу».
Я стоял на том же месте, где получил передрягу, ощущая острую боль в ноге и плече, не имея возможности двигаться, все-таки ожидая еще раз сразиться с медведицей, приняв ее на нож, хотя успел зарядить ружье, на которое была плохая надежда, так как оно замокло, пролежав некоторое время в снегу.
Обращаюсь к Шелехову со словами:
— Посмотри в ельнике, наверное запал в нем пестунишко: далее не пробегал, мне видно было.
Шелехов стал приближаться к указанному мною месту, и по его выглядыванию и прицеливанию я вижу, что он зверя видит, но не стреляет. Потом слышу — затрещало и тогда охотник прицелился и выстрелил.
В сидячего медведя побоялся, а в удиравшего — пальнул и, разумеется, мимо.
Через несколько времени вернулась Лушка.
Явился и вопрос: что делать?
По-настоящему, следовало бы идти добить медведицу и гнаться за пестуном, но исполнить это не суждено было по многим уважительным причинам, а именно: 1) болезненное состояние моей ноги, в которую проникли 4 полуторадюймовых клыка, вследствие чего кровью наполнилась половина валеного сапога. Двигаться я почти не мот. 2) Ружье мое замокло, и на верный выстрел рассчитывать нельзя было, а у Шелехова была берданка, но патроны отказались попасть в затвор. 3) С одной, притом утомившейся собакой преследовать раненого зверя опасно, достоинства Шарика всем были очевидны. Господа офицеры вооружены были одними револьверами Браунинга и Смит и Вессона.
Итак, отправились домой.
При помощи мужиков я притащился к лошади, взгромоздился на седло, и вся кавалькада тронулась.
Только сидя на лошади, я стал припоминать все происшедшее и благодарить судьбу за такой сравнительно мало трагический финал охоты.
Могло бы быть много хуже и печальнее. Несказанно рад, повторяю это и сейчас, что медведица напала именно на меня, я как-то не растерялся, успел схватить медведицу рукой, не дав меня подмять; помогла и моя силенка, главная же спасительница меня и еще кое-кого — Лушка. Не будь ее, плохо было бы.
Поломавши меня, она бросилась бы на другого, желающего защитить меня, и так далее. Повадка раненого медведя известна сибирякам-охотникам, почему Шелехов и боялся стрелять ее, когда я с ней боролся. Случаев таких масса. Был подобный случай лет пять назад в том же с. Лебедянке, да и не один раз — с крестьянами Андреем Логиновым, Федором Князевым, Чистяковым и др.
Ехать верхом, опираясь на одно стремя, по тайге не совсем удобно. Я старался оберегать ногу от всякой ветки, куста, могущего задеть ее, так как всякое прикосновение причиняло невыносимую боль в отекшей ноге. Деликатная предусмотрительность, внимание моих товарищей по охоте трогала мою черствую, нелюдимую, замкнутую натуру, хотелось скорее приехать и раздеться.
Вдруг ехавший впереди меня полковник остановился и все сгрудились.
— Что случилось, князь? — спрашиваю я полковника.
— Вот погодите, А. Н., вам непременно надо выпить рюмку водки, лучше будет, подбодрит, — обращается ко мне добрейший князь, наливая из походной фляжки стаканчик холодной монопольки.
Я благодарю за внимание и отказываюсь, но все настаивают, я покоряюсь и опрокидываю студеную водку; по всем жилам побежали мурашки и ударило в жар.
Все выпили по стаканчику и тронулись в путь, который проехали часа за два, не более; всего от берлоги до с. Лебедянки было верст 10—12.
Селом я поехал рысью, опередив товарищей, спеша скорее добраться в хату и тепло. Остановившись у крыльца, я закричал, чтобы вышли меня принять, чувствуя невозможность без посторонней помощи слезть с коня. На зов мой выбежала напророчившая мне беду Сашенька, удивившаяся моему желанию опереться на ее плечо, не понимая, в чем дело. Помог мне полковник и добрейший корнет спуститься с седла и войти в избу: левая нога действовать отказывалась.
Первым делом я разделся, интересуясь посмотреть результаты хватки на плече и ноге.
Полковник хотел еще собственноручно сделать первую перевязку в тайге, но я уверил, что это пустяки и не стоит терять время. Теперь же он настоял, видя широкие раны, послать тотчас за доктором на каменноугольные шахты, находящиеся в 3-х верстах от с. Лебедянки, что и было тотчас исполнено.
Мы закусили с удовольствием. Я был уверен, что на другой день буду в состоянии ехать окончить охоту, для чего послал в Пухаревку за Соболькой, а корнета Маслова просил заехать ко мне в Томск передать записку, чтобы прислали мне Мишку и тройник Зауэра с гильзами, заряженными пулями.
Простились с князем, который поехал на Дальний Восток, обещая заехать ко мне на возвратном пути и прося оставить щенят от Лушки, которой восхищался, говоря, что таких собак он не только не видел, но о существовании подобных и не слышал.
Я остался один в ожидании врача, которого на шахтах не оказалось, и вместо него приехал фельдшер. Осмотрел раны, промыл их и советовал ехать скорее в Томск для радикального лечения, так как может произойти нагноение, заражение крови и проч. прелести.
Всю ночь я не спал от боли, а наутро нога опухла и наступить на нее я не мог. Надо было внять совету эскулапа и ехать в Томск, что я и не преминул исполнить, распорядившись следующим образом.
Убедившись, что Шелехов трус, а на племянника его тоже надеяться я не мог, так как свой характер он мне не имел случая показать, почему я послал за Александром Кузмичевым, ранее служившим у меня охотником, которого описал французский путешественник, профессор Бордосского университета Sules Gebras в своем сочинении «В Сибири», ездивший со мной на глухариные тока.
Кузмичев стреляет из винтовки очень хорошо, охотник смелый и видавший мое обращение со зверем и собаками, почему я доверил ему свое ружье и любимцев-сподвижников собак, но так как Мишка и Соболька еще не прибыли, то я распорядился предварительно обойти без собак круг, а потом уже идти с двумя или тремя собаками искать раненую медведицу и убежавшего пестуна. Сам же с сокрушенным сердцем уехал на вокзал ст. Судженки.
На руках меня внесли на вокзал и таким же способом я попал в вагон. Прибыв на станцию Тайга, меня внесли в вокзал, там встретил милейший студент технолог С. Н. Торбеев, везший ко мне Мишку и трехстволку.
Весть о происшедшей со мной катастрофе быстро разнеслась на вокзале, но служащие, знавшие, что я езжу часто на охоту за медведями, всегда один с собаками и всегда благополучно возвращаюсь, не верили в возможность поранения меня медведем, приходили справляться о случившемся.
Меня положили на диван в I классе, вскоре около меня собралось общество моих знакомых и подошел ко мне симпатичнейший полковник артиллерии Григорий Федорович Чепурнов, едущий на войну с японцами, бывший председатель рижского отдела Императорского общества правильной охоты.
Это солидный, страстный охотник и дельный организатор охотничьего кружка, так высоко поставившиий Рижское общество охоты, особенно его пулевую стрельбу по движущимся мишеням и пр. Дай-то Бог ему благополучно возвратиться из далекого и трудного путешествия. Горячо я простился с ним, обещая приехать весной в Маньчжурию, если удастся, т. е. если возьмут...
После меня Александр Кузмичев с обоими Шелеховыми пошли искать медведицу. Лушка ее скоро учуяла, и Александр выстрелом промеж глаз окончил ее существование. Пестун ушел далеко, но его обошли и он остался до моего выздоровления бодрствовать.
Я лежу и досадую, что не удалось ехать в Москву и побывать на XXXI выставке собак Императорского общества охоты, где мечтал показать своих любимцев.
Многие винят моих спутников, т. е. крестьян Шелеховых в трусости, из-за которой я попал в объятья медведицы. Виноват единственно во всем один только я. Не я ли писал и доказывал, что охота на медведя возможна, приятна и картинна с двумя-тремя собаками — и вдруг очутился на охоте с одной: верить в способности Шарика не имел права, не убедясь лично в его качествах, как не следует верить в сказки крестьян-охотников.
Убив первого зверя, надо было скорее разрядить правый ствол или, проковыряв иглой, подсыпать пороху и потом уже кончать с ними. Отдал же я ружье, не зарядив его, был уверен, что лончак один, так как никогда он не выходил ранее медведицы.
Не следовало кидать собаку к берлоге, не зарядив путем оба ствола, на выстрел коих я надеялся как на удар ножа.
Уверенность в ружье, в собственной силе и ловкости лишила меня удовольствия посетить московскую выставку 1905 г. и заставила лежать месяц в постели, но все-таки я получил массу удовольствия и был так близко с грозной мохнатой дамой.
3 января 1905 г. г. Томск
(Печатается по изданию: «Природа и охота». — 1905. — Книга 4.)
