Зингер М. Э.
По галечному берегу Озерновского Камчатского рыбокомбината шел с мешком за плечами грузный моряк с парохода «Ительмен», четвертый механик — дядя Саша. Его все так звали на промысловом Камчатском флоте.
То ли дядя Саша покряхтывал под тяжестью ноши, то ли ноша была живая, говорливая, но далеко слышалось какое-то странное урчание, и рабочие-сезонники с любопытством оглядывали проходившего моряка.
Он шел к себе на судно, стоявшее на рейде милях в двух от берега.
С первым отходившим кунгасом добрался дядя Саша, наконец, до родного парохода, на котором прослужил шестнадцать лет. Дядю Сашу обступили на верхней палубе, у кормы, приятели-машинисты и кочегары.
Он не спеша, бережно и, как всегда, спокойно снял с плеч объемистый мешок, вытер рукавом пот со лба и вынул из мешка двух презабавнейших бурых медвежат.
— Рейсы «Ительмена» долгие, — сказал дядя Саша товарищам. — Достал я вам, хлопчики, для потехи Мишку и Машку. Им всего месяца по два. Взяты зверюшки приятелем-охотником в верховьях реки Опалы. Прошу любить да жаловать!
Всем хотелось их пощупать, взять за лапку, за ушко, повозиться, пощекотать. Каждый сбегал в свой кубрик, откуда торопливо вернулся с конфеткой, с банкой сгущенного молока или печеньем. Медвежата все охотно принимали и поедали.
— Известное дело: на работу — мальчики, а на хлеб — мужички! — шутил добродушный дядя Саша.
Тут же, при первом знакомстве, они обнаружили и разность двоих характеров. Мишка оказался норовистее и куда злее Машки. Он вовсе не понимал шуток и старался укусить каждого, а на шлепки отвечал шлепком же. Машка, не в пример братцу, урчала благосклонно, когда ее чесали за ухом, ластилась, как щенок, и скучала, если с ней долго не забавлялись. Она лизала руки морякам, обнюхивала их.
Только у одного дяди Саши Мишка принимал корм из рук, но «физического порицания», то есть битья, звереныш не терпел даже от своего кормильца и воспитателя.
Как-то ответным ударом подраставший Мишка едва не лишил руки одного кочегара, а было медвежонку в то время меньше полугода. Тогда дядя Саша понял окончательно, что с этим зверенышем надо быть настороже. Медведь — медведь и есть. Вырастет, сломает человека. Долго ли зверю?..
На «Ительмене» служит кочегаром Фриц Карлович, которого звали все Федором Карповичем. Родом из далекой Латвии, он больше других, не считая дяди Саши, возился с четвероногими пассажирами на пароходе.
Пришел Федор Карпович с вахты в свой кубрик, глянул на койку — она была им с утра аккуратно заправлена — и не узнал ее. Все одеяло кто-то старательно вывозил в угле, измял, а под одеяло будто положили чучело. Взяла кочегара злость на товарищей за такие глупые шутки. Он рассердился и сказал сквозь зубы:
— Опять на моей койке кто-то валялся! Что за люди! Второго такого судна не видал еще ни разу, сколько ни плаваю! У каждого же человека как будто своя койка. Так нет же! Обязательно норовят выспаться на чужой. И обязательно лезут с сапожищами. Нигде не замечал такого свинства, как на «Ительмене»? Надо менять пароход!
В сердцах он сорвал одеяло. Тут в кубрике все громко засмеялись. На подушке, под одеялом, спали крепко в обнимку Мишка и Машка. Как они туда забрались, никто и не видел. Медвежата были совсем недовольны, что их так бесцеремонно разбудили. С фырканьем соскочили они с койки и побежали вон из кубрика. Обиделись не на шутку.
Мишка любил забираться по грот-мачте на самый клотик, то есть верхушку, а Машка сидела внизу на палубе и жалобно-протяжно скулила, беспокоясь мягкосердечно за ретивого братца. Скулила до тех пор, пока братец не слезал с мачты.
Летом жарко бывало на «Ительмене» и в камчатских водах. Железная палуба сильно нагревалась. Как-то шли кочегары с вахты, смотрят: из питьевого бака вода сверху хлещет потоком. Что за притча? Глянули в бак, увидели Машку... Она, спасаясь от жары, залезла в бак прохладиться.
Позвали воспитателя. Явился дядя Сайта, прикрикнул:
— Ты что это, Машка!
От этого замечания дяди Саши Машка заерзала, заурчала и вдруг вместе с баком перевернулась и звучно шлепнулась на палубу. Потом выбралась из своей ванны мокрая-мокрая и стала жаться к моряку, просить прощения. Но Мишка... Мишка оказался совсем другого десятка...
«Ительмен» стоял близ рыбокомбината под разгрузкой. Слышались шумные голоса с кормы парохода и стоявшего рядом под бортом кунгаса. Наступала ночь, уже зажгли яркие люстры на «Ительмене», а Мишка не спал. Может быть, на него влияли мертвая зыбь, мерное покачивание судна, крутые его размахи. Может быть, заболел он морской болезнью?.. Дядя Саша поднялся с вахты из машинного отделения на спардек подышать свежим морским воздухом и увидел у правого борта Мишку, усердно жевавшего электропровод. «Вот же проказник! Часу не посидит спокойно!» — подумал дядя Саша. И вдруг вспомнил: «Электропровод же под током! Ударит — век не забудешь!»
Но не успел механик отогнать Мишку, тот дожевывал уже обмотку, оголил провод, коснулся его зубами и вдруг рявкнул со страху на весь пароход. Ударило-таки баловника током. Побежал звереныш со страху в свинарник, где ему было отведено спальное место. Визжал всю дорогу и долго после выл скорее не от боли, а от обиды. Его жалобный скулеж прекратился только после полуночи.
Дядя Саша проснулся к утреннему чаю, пошел к свинарнику поить и кормить своих питомцев и увидел, что на палубе, от самого того места, с которого бежал Мишка, обозначился его приметный след. Бедняга так напугался, что заболел, оказывается, медвежьей болезнью. Ох, и ругали же его вахтенные матросы во время очередной приборки верхней палубы!
С той поры до судорог боялся Мишук каждого провода, каждого шнура и даже шкертика (бечевочки) на «Ительмене». Увидит какой-нибудь кончик (веревку) на верхней палубе — не переступит!
Об этой его слабости дядя Саша узнал совершенно случайно.
Охотник, давший дяде Саше медвежат, предупреждал его:
— Будешь кормить их мясом, беды не оберешься! Вырастут, задерут тебя непременно. Хватка у них на Камчатке известная: положит тебе лапу на голову и сдерет всю кожу с волосами от затылка до самых бровей! Чулком снимет!
После такого предупреждения дядя Саша строжайше соблюдал медвежье меню и зверят мясом не баловал. Разводил смущенное молоко в миске, крошил туда хлеба и давал им эту крошонку. Ели они вареную картошку (благо она хорошо растет и на Камчатке), компоты и даже супы и флотские борщи.
Судовая столовая пустела мгновенно после захода «Ительмена» в порт. Все свободные от вахты торопились на берег. У кого же не было в порту своего дома, те шли летом в ресторан полакомиться свежими овощами — редиской, луком, вареньем из камчатской, приятной на вкус, кисло-сладкой ягоды — жимолости. Людей на пароходе оставалось совсем мало. Компоту оставалось много. Но только дай его Мишке и Машке, — они живо поймут, как с ним поступить! Вылакают весь бак до самого донышка. Любили и рыбный стол, ведь ходил «Ительмен» по рыбокомбинатам Камчатки, да и родом медвежата были с реки Опалы, куда заходит летом много рыбы лососевой породы.
Перед рейсом из Петропавловска-Камчатского во Владивосток дядя Саша, доброй души человек, купил на свой счет ящик конфет и весь скормил медвежатам за несколько дней. Машка принимала дары признательно, лизала четвертому механику руку и ухо, а Мишка был хамовит от природы, как ни старался перевоспитать его дядя Саша.
— И в медвежьей семье, знать, не без урода, — решил дядя Саша после очередной проделки Мишки.
А дело было так...
Мишке не требовалось особого повода, чтобы разозлиться сразу до бешенства. Мишка ударил однажды сестренку наотмашь, едва не покалечил. Дядя Саша не стерпел самоуправства и проучил Мишку бочечной клепкой, валявшейся на верхней палубе. Мишка озлился, стал сам не свой, просто осатанел сразу, глаза налились кровью, как у быка, раскрыл огромную пасть, взревел и нацелился прямо на воспитателя. Дядя Саша не робкий человек, но пустился наутек — к трапу, ведшему на спардек. Медведь — за ним! Дядя Саша забежал уже в узкий коридор, слышит позади себя топот лап и цокот медвежьих когтей по железной скользкой палубе. Зверь настигает его. Было бы Мишке месяца три-четыре, не сробел бы дядя Саша. А то ведь зверю без малого уже год. Не узнать Мишку. Стал медведь медведем. Рослый, крепкий, лохматый и злой пуще прежнего, а сейчас даже бешеный.
«Догонит — решит меня!» — подумал механик. Но погоня внезапно прекратилась. Кто спаситель? Кто тот мужественный друг, который спас дядю Сашу от больших неприятностей?
Оглянулся дядя Саша и видит: остановился медведь около тонкого кончика, валявшегося на палубе. Боится переступить. Помнит, значит, как его, каналию, током ударило.
Тут дядя Саша осмелел, вернулся и стал урезонивать зверя:
— И как же не стыдно тебе, Миша! Нельзя же сестренку бить, здорово-живешь. Нельзя же на хозяина рычать, зубы скалить, гоняться, как за лиходеем! Ведь я же тебя, проходимца, воспитываю, кормлю, пою и такая за это неблагодарность!..
С тех пор дядя Саша завел обычай держать при себе на всякий случай защитную веревочку в кармане рабочего платья. Погонится Мишка, захочет ударить воспитателя, увидит в руках у него веревочку и сразу перестает куражиться, делается шелковым.
Откормились медведи на пароходе, стали крупными, сильными. Машка по-прежнему продолжала быть доброй, слушалась хозяина, потешала моряков. Трудно было представить себе, что Мишка приходится такой доброй медведице родным братцем.
Дядя Саша возвращался с берега на судно всегда с подарками. Машка уже встречала его у борта, где свисал шторм-трап, шарила по карманам механика, искала сластей. Когда наедалась досыта и пребывала в хорошем настроении, то лезла ко всем бороться. Обнимала кочегара или матроса, старалась его повалить, и если добивалась победы и «соперник» лежал распростертым на обе лопатки, Машка поднималась, вывалив язык, вертела головой вправо-влево, давая этим понять окружавшим ее зрителям: «Вот, мол, любуйтесь, какая я сильная! И какая притом добродушная, незлобивая. Даже не поцарапала противника!»
Многие радовали ее подачками. Она ласку любила и помнила добро. Мишка же был не только злобив, но и злопамятен.
Если бы «Ительмен» не брал на борт пассажиров-рыбаков, не стал бы дядя Саша и думать о том, чтобы кому-нибудь отдать злого Мишку. Ведь после случая с оголенным проводом нашел же дядя Саша управу на зверя, приручил его. Но капитан «Ительмена» был человеком строгих правил, любил порядок и действовал строго по уставу. Он сказал дяде Саше решительно:
— А с Мишкой надо расстаться! Судно наше возит и пассажиров... Чтобы завтра же Мишки не было на судне! Ясно?
— Ясно! — ответил опечаленный дядя Саша.
Приказ есть приказ. Повел дядя Саша к одному старому приятелю проказника-Мишку и подарил ему зверя. Рассказал на прощанье, какой у Мишки характер, как надо на него воздействовать, и добавил:
— Если бы не капитан, век бы не расстался! Плавали да плавали бы вместе!
В голосе моряка чувствовалась жалостная нотка...
И вот случилось непредвиденное...
Стали у приятеля пропадать куры из курятника. Кто их крал? Как будто хорьков не примечали, а куры одна за другой исчезают. «Должно быть, соседние ребята развлекаются», — решил про себя приятель. Но кто же именно? Не хотелось зря человека обидеть. Взялся он следить и поймал на месте преступления... Мишку.
Услышит он, как куры гребутся, станет неподалеку, наберет передними лапами пыль и сыплет возле себя. Видел бестия, как хозяйка кормила кур. Глупые, они бежали к медведю, как на овес. Тогда Мишка ловко хватал одну и тащил к себе в сарай. Так пропадали у хозяина куры. Решился он и сдал зверя в Зооцентр, расстался с этим живым подарком...
Любимым занятием свободных от вахты моряков в Охотском море был лов камбалы «на поддёв». Не требовалось для того никакой хитрости, умения, наживки, блесны или кусочка яркой материи. Не успевал моряк с «Ительмена» стукнуть о дно моря своей немудреной снастью с четырьмя большими крючками, как уже чувствовал, что подцепил увесистую добычу. Никакой приманки! Просто брали жирную камбалу со дна моря крючком, будто сачком продавец из живорыбного садка в магазине... За полчаса налавливали добычу на всю судовую столовую и кают-компанию. Были страстные любители этой ловли. Особенно пристрастился к тому один из кочегаров. И вдруг он пожаловался дяде Саше:
— Понимаешь, ловлю, а пассажиры у меня из-под носу забирают!
— А ты слепой что ли?
— Дядя Саша, не видел никого ни разу! Никого не замечал!
— Получше приглядись! — посоветовал четвертый механик.
И вот после этого своеобразного нравоучения бежит кочегар взволнованный, заикается даже:
— П-п-п-оймал, в-в в-ора!
— Где, хлопчик, поймал?
— В с-с-с-винюшнике! — выговорил кочегар.
Заглянул дядя Саша в свинарник, видит умилительную сцену: свиньи прилежно едят камбалу, а Машка последнюю рыбину им с кормы тащит.
— Вот это да! — сочувственно сказал дядя Саша. — Ты, значит, рыбалишь, а она таскает. И вот же не злится, как ты, когда свиньи ее камбалу дергают.
Зимой Машку гнало в спячку. Но разве дадут на «Ительмене» спать всю зиму даже медведице? Не такой пароход! Смешно и думать об этом. Как забредет «Ительмен» в густой туман, как начнет давать протяжные гудки, тут и мертвого разбудят. Да и людей всегда много на пароходе. Весной «Ительмен» перевозил рабочих-сезонников на Камчатку по промыслам, а осенью с Камчатки тех, кто отслужил свой договорный срок. Вывозили и груз рыбы.
Пассажиры проходили, бывало, мимо Машки, и каждый норовил украдкой ее зацепить. Ну, какая может быть тут зимняя спячка? Тот ее ширнет, тот ущипнет, тот лезет со своим угощением. Не давали бедняге спать.
Жила Машка только на кормовой палубе. К капитану никогда не забиралась на мостик, и, конечно, вовсе не потому, что над трапами, ведшими к капитанской и штурманским рубкам, висели на железных досках два грозных приказа, написанные умельцем-боцманом: «Посторонним вход воспрещен!»
Штурманская, рулевая — святая святых каждого судна, и посторонним здесь делать совершенно нечего. Машка будто понимала что к чему, да и вахтенные, признаться, не пускали зря наверх никого. Не лезла она и в машинное отделение. Старший механик был строг, подобно капитану. Полезет, любопытства ради, лапой в машину, лапу оторвет — механику полбеды, но если случится поломка машины на ходу, что тогда? Чрезвычайное происшествие! Дрейфуй в открытом море, вызывай помощь!..
Машка любила прятаться в бункере, где хранился уголь. Когда бункер в зимние штормовые рейсы был полон, а Машка искала себе логово, теплее этого места трудно было сыскать на всем судне. Сам по себе уголь, смешанный со снегом, давал тепло. Оно же шло еще от соседней кочегарки, где всегда было жарко. Машка измажется об уголь, станет страшная, и весь зад у нее — в техническом масле. Дядя Саша заботливо водил ее в баню, ставил под горячий душ и усердно мылил. Она все готова была терпеть, даже урчала от удовольствия, сама лезла под горячую струю. Мыль ее хоть душистым мылом, хоть едучим стиральным, лей на нее сколько хочешь воды, Машка стояла спокойно.
Дети пассажиров постоянно угощали Машку чем могли. Машка все гребла к себе, потешала ребят.
Во Владивостоке, только спустили на берег парадный трап, свободные от вахты матросы и кочегары уже сбежали на долгожданную землю. Вышел и дядя Саша прогуляться с Машкой на Ленинскую улицу. Навстречу показался человек с овчаркой. Здоровая такая овчарка, с хорошего волка будет. Но это Машке нипочем. Она тут же занялась овчаркой и погнала ее куда-то, не успел дядя Саша и рта разинуть.
— Чья эта красавица? — заинтересовался хозяин сбежавшей овчарки.
— Моя, с «Ительмена».
— Не обидит овчарку?
— Ничего такого до сих пор не замечалось.
— Продай!
— Об этом и не думайте, гражданин хороший!
— Продай! Я заврестораном. Она у меня будет жить сытно.
— А мне это ни к чему, я медведями не торгую! — ответил дядя Саша решительно и, оскорбившись, пошел искать проказницу. Нашел не скоро. Она загнала овчарку в какой-то сарай и сторожила, как часовой, у входа.
Повадился заведующий рестораном ходить на «Ительмен» к капитану. Заладил, зачастил. С чего бы это?!
Вдруг капитан вызывает к себе четвертого механика — до того никогда таких особых вызовов не было.
— Александр Александрович, — сказал капитан дяде Саше совершенно официально, без намека на улыбку, — вот что! Надо взять Машку на цепь! Безобразие! Как только дают звонок в рейсе к обеду и пассажиры спешат на камбуз с кастрюлями за приварком, она становится у трапа и перехватывает кастрюли, бросает за борт. Вам это известно?
— Никак нет, прошу прощенья, товарищ капитан, в первый раз слышу, — ответил смущенный дядя Саша.
— Ну а мне, Александр Александрович, уже порядком надоело слушать жалобы пассажиров. Советую отдать ее немедленно заведующему рестораном.
Но дядя Саша не внял совету. Он стал держать Машку на привязи. Ночью послышались по всему судну душераздирающие крики. Капитан не выдерживал, открывал дверь из своей каюты и кричал вахтенному матросу:
— Да отвяжите же ее, спать не дает проклятая!
Только тогда и утихала, когда отвязывали. Неволи никакой не терпела.
Опять приходил заведующий рестораном к капитану. Опять уговаривали дядю Сашу.
— Заврестораном Машкой не владеть! — наотрез сказал дядя Саша. — Это мое последнее слово! Будем на Западном берегу Камчатки следующим рейсом, сделаем заход в Опалу, поднимусь я вверх по реке в то самое место, где Машку и Мишку детенышами брал охотник, мой приятель, там и выпущу на свободу.
— Она на свободе пропадет! — заметил капитан. — Она же с младых когтей приучена все получать от человека. Где же ей в тундре жить? Она только на баловство горазда...
— На свободе никто не пропадает — ни человек, ни зверь, ни птица, — продолжал дядя Саша. — Прошу разрешения сдать Машку в тундру по месту ее рождения.
— Ну, быть по-вашему, — согласился нехотя капитан. — Несговорчивый вы человек!
И вот зашел «Ительмен» в Опалу, стал на рейде у западного берега Камчатки. Старший механик наладил «дорку» — моторный бот, на него сошел наш дядя Саша, а следом, как акробат, — приглашенная знаками ловкая Машка. Весь экипаж собрался на спардеке поглядеть на эту картину. Всем было жалко расставаться с четвероногим пассажиром — забавой в трудных штормовых рейсах
— Без ружья и на берег? — спросил дядю Сашу приятель-киномеханик, лучший охотник и рыболов на судне. — Самый же ход лососевых, значит и самый медвежий ход. Пошла кета, да горбуша, да чавыча с моря в реки, значит и медведь весь скатился с тундры к берегам рек. Его сейчас, медведя, по всем камчатским рекам полно, во всю рыбачит. А ты без ружья! Не складно, дядя Саша!
— Так вот, хлопчик, и без ружья! Ты медведя не тронь, и он тебя не пошевелит! Время летнее, он сыт, четвертый механик ему совсем ни к чему! — ответил дядя Саша.
— Храбрый морячина! — сказал боцман, махая рукой вслед уходившей большой шлюпке. Необычный лохматый пассажир смирно сидел на дорке рядом со своим воспитателем.
Вот скрылся в туманной дымке «Ительмен», стоявший на рейде. Дядя Саша первым выскочил на берег, за ним и Машка.
Лососевые рыбы — кета, горбуша, чавыча, нерка, голец шли густо с моря в устья камчатских рек на нерест. Рыба явилась как «по расписанию» к устью реки Опалы. Говорили рыбаки, что явится к двадцать пятому июля, она так и пришла, без опоздания.
Путина должна была продлиться, как обычно, дней десять, не больше. Когда на долбленом камчадальском боте дядя Саша вместе с Машкой въезжал в густой косяк, то шум и плеск от рыбы был подобен водопаду. Так двигалась сильная кета — от трех до четырех килограммов весу каждая. Рыба вся стремилась вверх по реке, в самые отдаленные протоки и ключи, туда, где вода едва струилась среди оголенных камней. Рыба не шла, а лезла отчаянным приступом к месту своего рождения и к месту своей смерти. До десяти суток нескончаемо лился этот живой рыбный поток с моря в реки. И нет горячее поры для человека на Камчатке, чем эта скоротечная путина. Вот уж действительно, как говорят старые рыбаки, день год кормит. И не только для человека не было более горячей поры, но и для... медведя.
Рыба спешила с моря в реки, а медведь из тундры — к ключам и протокам. Медведи, будто оповещенные, занимались в эту пору, как и люди, рыбной ловлей. Человек знал, точно когда придет рыба в Опалу. Знал об этом, видимо, и медведь.
Это лошадь выбирает себе дорогу поудобнее, обходя преграды. Медведь преград не знает. Он идет напролом. Наметил себе направление от кедровника через тундру — и не ищет дороги посвободнее. Кедровник в рост человека, густой, колючий, лохматый. Его так много кругом, что местами и с топором не прорубишься далеко. Медведь пробирается здесь, оставляя за собой длинную дорогу. Днем же прячется в шеламайнике, высокой, в рост человека, камчатской траве, а как стемнеет, выходит на берег, к воде, и здесь рыбачит до восхода солнца. Дивные в верховьях Опалы восходы и заходы. Тишина кругом в тундре такая, что ушам больно, как говорят камчадалы. Только слышно — река мырит в камнях, да плещется рыба, пробираясь к ключам.
Солнце уже клонилось к закату. Бот с дядей Сашей и Машкой скользил против течения. Слышались легкие всплески. Приходилось действовать веслом, как шестом.
Машка, сидевшая вначале совершенно спокойно, вдруг заерзала и стала звучно тянуть воздух. Она почуяла давно забытые, но такие близкие и родные запахи и, оглядываясь, вертела головой...
Ветер шумливо пробегал по высокому шеламайнику и доносил смолистый пряный аромат стланца-кедровника.
«Любо ей на воле, — подумал дядя Саша. — Родной дух взяла!»
Вечная работница-вода пенилась у камней, торчавших близ берегов. Плеск рыбы заставлял Машку настораживаться. Она места не находила себе в узком прогонистом боте и все норовила выпрыгнуть из него, если бы не дядя Саша, строго за ней смотревший. У него никакого желания не было купаться в тот день в Опале...
Вдруг четвертый механик увидел на правом берегу матуху — медведицу, пестуна и двух совсем еще маленьких медвежат. Эти шли позади, играли, становились на задние лапы, обнимали друг друга передними и затевали борьбу. Мать недовольно оглядывалась, сердито подавала голос. Машка сидела на носу бота и ерзала.
— Сидеть спокойно! — приказал ей дядя Саша.
Машка продолжала тревожно оглядываться то на берег, то на дядю Сашу. Между тем, семейство четвероногих остановилось. Дядя Саша прошел на боте мимо. Медведи пропустили его, не обратив никакого внимания.
Совсем стемнело, когда дядя Саша вновь увидел на косе медведя. Тот ходил около самой воды взад и вперед, присматривался и вдруг гулко и раскатисто шлепал здоровенной лапой по воде... Он убивал одним ударом кету, брал ее в передние лапы и выгрызал только голову — лакомое место. И этот зверь не обратил никакого внимания на проходивший бот. Однако моряку, признаться, стало не по себе. Медведь, к которому приближался бот, стоял у самой воды на песчаной косе, перегораживавшей поперек едва ли не всю речку. Ход для бота оставался чрезвычайно узкий, пройти надо было в двух метрах от зверя. А зверь-то не ручной. Вдруг Машка не выдержит, выпрыгнет, начнется свалка?!.. Стал моряк стучать веслом о днище бота, свистеть, кричать, чтобы как-нибудь спугнуть встречного зверя. Но тот будто оглох совсем и увлеченно продолжал рыбную ловлю. Вот уже до него осталось несколько метров, не более... И вдруг зверь схватился, прыгнул на другой берег и скрылся в густом шеламайнике. Почуял, наконец, человека...
Дядя Саша остановился в таком месте, где была песчаная узкая коса, едва ли не перегораживавшая реку. Здесь и решил заняться, совместно с Машкой, рыбной ловлей, как было задумано.
Рыбы шло мимо косы в узком месте так много, что воткнутое в воду весло стояло и не падало вовсе. Дядя Саша брал кету руками из воды и выбрасывал на берег. Занялась и Машка новым для себя увлекательным делом, любимым делом своих четвероногих сородичей. Первую же кету, захватив в обе лапы, Машка съела без остатка, а у остальных выгрызала только мозг и бросала на песок почти нетронутую рыбину. Машка так занялась промыслом, что и не заметила, как бот вместе с дядей Сашей пошел тихо вниз по течению, не сделав ни одного всплеска.
Так расстался дядя Саша со своей любимицей. Кто плавал с нашими моряками, тот знает их задушевность, доброту и привязанность не только к человеку, но и к животному. Когда в ночной темени не стало видно силуэта Машки, дядя Саша приналег на весла. Бот стрелой понесся по Опале.
— Прощай, Машка! Желаю счастья и удачи, — прошептал дядя Саша.
...На «Ительмене» его встретили товарищи.
— А мы заждались тебя, дядя Саша! Думали — тебя схарчили там медведи! Ну, как с Машкой-то прощался? Что будет теперь с ней? — спросил киномеханик.
— Я — не пророк! — ответил дядя Саша. — Придем на будущую путину в эти края, поднимусь опять на боте и в то самое место, где с ней расстался, передам от вас привет Машке...
— Ас Мишкой-то как? — спросил один из кочегаров.
— Буду в отпуску в Москве, справлюсь, первым делом, в зоопарке, может быть разыщу там озорника...
— И не побоишься косматого?
— У нас на него есть управа. Кончик захвачу с собой или кусочек провода. Он этого страсть не любит!
И на спардеке «Ительмена» послышался дружный смех матросов и кочегаров, обступивших всеми уважаемого дальневосточного моряка.
