Ловцов Н. А.
,
Ройзман М. Д.
I
Утром, после сильной грозы с ливнем, я попросил капитана Епифанова отпустить меня и трех пограничников в тайгу, на охоту. Капитан, заядлый охотник, кивнув головой, спросил:
— На кого же собрались?
— На кабанов, — ответил я.
— На секачей, значит?..
В эту минуту на заставу прибежали два мальчугана из соседнего колхоза.
Пограничник Татаринов, который души не чаял в детворе, взял их за руки и повел к Епифанову.
— Товарищ капитан, посетители к вам! — доложил он, впуская ребят.
Епифанов поздоровался с мальчишками, и они чинно сели на стулья. Младший подпер розовые щеки кулачками, взглянул на старшего, подтолкнул локтем. Старший насупил брови, кашлянул и в смущении начал:
— Мы пошли рыбачить, а тут море заходило. Потом дождь полил. Думали, переждем. Там чудной такой дуб растет, — не вверх, а вбок. За ним пещерка есть, мы туда и забрались. Вдруг как хлынет! Ветер поднялся, море зашумело. Хотели костер развести да спички забыли захватить!
— Некурящие! — вставил младший.
— У охотников и рыбаков всегда должны быть спички, — сказал капитан, улыбаясь в усы. — А вот что не курите, молодцы!
— Мы в уголок забрались, прикрылись куртками, — продолжал старший. — Ночь темная, гром гремит, море ревет, страшно... А как заполыхали молнии, к берегу вдруг пристал катер, трех людей с ружьями высадил да сразу в море!.. Там за волнами и сгинул. Подозрительный! — заключил паренек.
— Очень даже, — с убеждением повторил младший, серьезно глядя на капитана.
— Хорошо, что пришли и рассказали, — отозвался Епифанов.
Он вызвал дежурного, приказал проводить мальчишек к нему на квартиру и согреть чай. Потом повернулся ко мне:
— Вот, лейтенант Зилов, это настоящая охота! В прошлую ночь наши катера в море не выходили... — он подошел к висящей на стене карте района и, показывая трехцветным карандашом, сказал: — Отправляйтесь вот сюда, на место высадки десантников, и там выясните обстановку. Возьмите с собой ефрейтора Татаринова, сержанта Бянкина с Байкалом и рядового Мезенцева. Задача — задержать всех трех секачей!
— Слушаюсь!
— Осмотрите всю местность у кривого дуба, определите, в каком направлении они скрылись, — продолжал Епифанов. — Организуйте поиск и преследование десантников. Я с группой солдат прочешу местность в восточном направлении, — Епифанов отошел от карты. — Донесение высылайте на заставу!
Татаринов, Бянкин и Мезенцев были лучшими пограничниками-охотниками нашего отряда.
Татаринов родился на Волге, под Рыбинском. Его отец и старшие братья работали грузчиками на пристани и славились силой далеко за своим селом. Татаринов учился в речной школе ФЗО, увлекался гимнастикой, потом тяжелой атлетикой и юношей с азартом делал упражнения со штангой.
Еще в детстве Волга заронила в сердце Татаринова мечту о путешествиях. Два раза со своими сверстниками он тайком на старой лодке плавал до устья Камы, а потом возвращался на плотах, которые тянули буксирные пароходы. Это стремление к путешествиям, мечты о далеких краях побудили его настойчиво проситься в пограничные войска. Так он попал на Дальний Восток и, отслужив положенное время, остался у нас сверхсрочно.
Бянкин прибыл к нам из таежных районов Забайкалья. С малых лет он сопровождал отца на белкование; дома у Бянкиных были лучшие промысловые лайки. С мальчишеского возраста Бянкин горячо привязался к собакам. Эту любовь он принес с собой и на пограничную заставу. После окончания школы его назначили инструктором службы собак.
Приземистый, широколицый, с чуть раскосыми глазами, Бянкин мог без устали заниматься с трудной собакой, добиваться от нее успехов и делать ее своей надежной помощницей. Не забыл он и лаек. К нему часто обращались за советами местные охотники, иногда он даже помогал нахаживать четвероногих на белку или на глухаря. Окрестные охотники уважали Бянкина, и он имел среди них преданных друзей.
Светлоусый, худощавый, подвижной Мезенцев происходил из рода уральских рудознатцев. Его прадед и дед искали в горах горюч-камень, а отец работал рудокопом на соляных шахтах Соликамска. Мезенцев стал интересоваться минералами с той поры, как сделал первый шаг от отцовской избы и поднял на дворе блестящий кусок кварца. В доме изо дня в день говорили о богатствах Урала, о платине, золоте, малахите, яшме. Особенно много толковали о громадных залежах соли.
Приехав служить на дальневосточную границу, в отроги Сихотэ-Алиня, Мезенцев удивился, что сюда к берегам Тихого океана, соль привозят из-за Байкала. Он решил, что ее много в здешних горных кряжах. В свободные часы пограничники читали, ловили рыбу, охотились, занимались музыкой, пением... Мезенцев же все свободное время отдавал поискам в горах соли. Он пробовал на вкус воду в шумных родниках и безудержных речках, рассматривал каждый камешек, отбирал нужные и приносил их к себе.
II
Мы быстро уложили в вещевые мешки продовольствие. Бянкин взял с собой крупную сильную овчарку Байкала. Разыскав растущий вбок дуб, мы нашли за ним пещерку, где ночевали ребята. После этого несколько часов кряду лазили по берегу, по кустам, заходили в тайгу. Несмотря на тщательные поиски, не смогли обнаружить никаких следов: после ночной бури с ливнем следы были смыты, а запахи выветрились. Собака оказалась беспомощной.
— На берегу моря нам делать нечего! — заявил я. — Будем искать в тайге. Верней всего они пойдут к распадку. Там все-таки места проходимые. Может быть, Байкал отыщет свежий след!
К концу дня в одном из распадков Сихотэ-Алиня мы остановились на привал.
Осенний вечер был тихий, тайга после грозы словно отдыхала. Только вдали изредка покрикивала по-куриному уссурийская ночная сова.
Вдруг Байкал поднял голову, насторожил уши и уставился в темную чащу. Через несколько минут мы услышали, как с горы катятся мелкие камни. Я послал Мезенцева выяснить причину шума. Он неслышно скользнул в темноту и вскоре вернулся с местным охотником.
— Это ты, Само? — воскликнул я, поднявшись.
— Я, — ответил ровным голосом молодой ороч Само Кимунка, сын местного лесного объездчика Масенды.
Я не раз вместе с ним охотился, и мы подружились. Знали его и солдаты.
Смуглолицый, черноглазый Само легкой, пружинистой походкой подошел к нам. На нем была колонковая шапка с торчащим беличьим хвостом, потертая изюбриная куртка с нашитыми на бортах цветными полосками и замасленные лосевые штаны, похожие на замшевые. За плечами у него было ружье, грудь перекрещена патронташами.
— Здравствуй, Само! — сказал я.
— Здравствуйте, — ответил молодой охотник, снимая берданку с плеча. — К тебе спешил, товарищ лейтенант. Чужие в тайге!
Оказалось, что на рассвете лесной объездчик Масенда с сыном отправились на охоту в долину реки Горбуши, где появились изюбри. Когда всходило солнце, Само остановился и сел возле зарослей диких яблонь — переменить подстилку в олочах. В это время его отец удалился шагов на десять, свернул на таежную тропу и неожиданно встретил троих неизвестных. Они поздоровались с Масендой, закурили, потом спросили у него, далеко ли до Серебряного Ключа и правда ли, что в окрестностях водятся черные медведи?
Старый ороч знал, что язык его племени понимают очень редко. Он пробормотал по-орочски ругательство: «Откуда черт вытолкнул их!» Они спросили, что он говорит. Старик повторил то же самое, добавив для Само: «Схоронись, парень!» Убедившись, что неизвестные ничего не понимают по-орочски, Масенда заговорил с ними по-русски.
— Они хорошо говорят по-русски? — спросил я.
— Чисто, — ответил Само.
— А как одеты?
— Из-за кустов трудно разглядеть. На всех русские ватники, кепки. У всех за плечами мешки. Вот сапоги разглядел: кирзовые. И ружья за плечами, а какие — не разобрал.
— Рост? Обличье?
— Один высокий, шея длинная, на правой щеке шрам. Рубец старый, но еще красноватый. Видно, ножом полоснули или шашкой рубанули. Два других ростом пониже. Один худощавый, другой в плечах пошире.
— С чего же они начали с отцом разговор, Само?
— Сначала они спросили, кто он, куда идет? Отец сказал, что он охотник, идет в колхоз: у него патроны на исходе, а там обещали дать. Они спросили, где он живет? Он ответил, что километрах в тридцати отсюда, в тайге. Одет отец, как я, по-орочски. Думаю, подозрения не вызвал!
— Чего же добивались от него эти трое?
— Тот, с шрамом, стал говорить отцу, чтоб он проводил их до Серебряного Ключа, там много фазанов. Но мы-то знаем, там рядом новая железная дорога! Отец и отказывается, и нет. Больше все про охоту говорит да про то, что семья голодная сидит, его с добычей дожидается. По правде, рядился с ними долго. Наконец, договорились, что отец за пятьдесят рублей в сутки проводит их к Серебряному Ключу. Когда рядились, отец по-орочски сказал, чтоб я к вам поторопился, а он поведет их самыми плохими дорогами к истоку Такемы...
— Пойдем! — воскликнул я, заторопившись. — Как бы они старика...
— За него не беспокойся, но спешить надо! Конечно, лучше всего было идти прямым путем к горной реке Такеме, куда Масенда собирался привести нарушителей. Но в дороге все может случиться: вдруг они свернут в другую сторону? Или заподозрят в чем-нибудь старого ороча, убьют его и пойдут наугад? Поэтому мы двинулись таежной тропой, по которой шел сюда Само.
В полдень следующего дня мы приблизились к небольшому безымянному перевалу, потом нашли шалаш, где ночевали нарушители и их проводник.
— Дальше — чаща, завалы и болота, — сказал молодой ороч. — Далеко им не уйти!
Мезенцев и Татаринов осмотрели кустарники. Они нашли новую бумажнуюобертку из-под кременчугской махорки. Пограничники с интересом разглядывали бумажку.
— Вишь, и табак русский! — усмехнулся Татаринов.
Само свел нас с тропы в тайгу. Мы начали петлять из стороны в сторону, а ороч шел, с довольным видом поглядывая на меня.
— Смотри, зарубка, — сказал он.
— Верно!
— А погляди, как отцветшие головки тюльпанов вдавлена, — и он показал на пожелтевшие семянодоли уссурийских цветов.
— Это отец знаки оставляет. Заметь, ведет их по самым трудным местам!
В самом деле, путь наш долго пролегал через чащу, сплошь уплетенную тонкими лианами лимонника. Потом мы вышли к болоту. По следам было видно, как тут, между кочками, проваливались люди, падали и, помогая друг другу, выбирались на сухие места.
Поднявшись к вечеру на лесную сопку, мы вошли в глухую непролазную тайгу. Само предупредил нас:
— Километра через полтора лес кончится!
— А где-то дальше должна быть река. Возле нее нарушители остановятся на ночевку.
— Твоя правда! — похлопал меня по плечу ороч.
Мы взяли собаку на поводок и, придерживая рукой винтовки, стали осторожно продвигаться к реке. Ни один сучок не хрустнул под ногами. Когда густой сумрак повис над тайгой, до нас донесся шум горной реки, бившейся о камни. Это была Такема.
Вскоре мы увидели, как вдали от берега, за густыми зарослями тальника, в низине, мелькнул тусклый огонек. Я послал Татаринова вперед, на разведку. Он бесшумно исчез в темноте.
Вдруг огонек потух... Прошло около часу. Я подумал, не скрылись ли нарушители, потревоженные неудачным движением Татаринова. В ту же минуту пограничник внезапно возник из темноты, подполз ко мне и прошептал:
— Там трое, товарищ лейтенант. С ними старик-объездчик. Судя по всему — они!
Я, Татаринов и Само осторожно поползли к прибрежным кустам. Мезенцев и Бянкин отправились в обход, чтобы залечь с противоположной стороны.
Ползли мы долго и вот, наконец, шагах в тридцати разглядели около вспыхивающих головешек костра трех нарушителей, которые с жадностью ели и пили. Отец Само, высокий крепкий старик, мастерил шалаш, вырубая увесистые плахи. Само наклонился ко мне и шепнул:
— Отец уверен, что мы близко. Он себе на уме. Уж больно тяжелый балаган мастерит. Я сейчас предупрежу отца, — он приподнялся на локтях, закинул голову и вполголоса про кричал уссурийской ночной совкой: «Топ-топ-топ!»
Старик на миг поднял голову, качнулся всем туловищем, словно поддерживая плечом толстый обрубок дерева, и незаметно поднял вверх указательный палец.
«Топ-топ-топ!» — совсем тихо ответил Само, словно ночная птица перелетела дальше.
Масенда еще раз подал тот же знак. Нарушитель со шрамом тревожно спросил его:
— Кто это кричит?
— Люди, — спокойно ответил старый ороч.
— Какие люди? — воскликнули нарушители, вскакивая на ноги.
— Раньше люди были, — объяснил неторопливо старый Масенда. — Теперь птица стал. Эта птица охотникам шибко помогай. Если долго кричи, охотник корень женьшень ищи. Шибко хороший корень: человека молодой делай!
Нарушители презрительно отвернулись от него и стали развешивать на столбах шалаша свои мокрые сапоги, носки и куртки. Проверив заряды в ружьях, они легли. Прошуршал ветерок, раздул костер. Масенда бросил немного сухого валежника и закурил трубку. Из шалаша выглянул человек со шрамом, строго сказал:
— Будешь всю ночь караулить, тебе не привыкать!
— Моя ничего не бойся, — ответил старый Масенда. — Только когда наша болото ходи, моя видел свежий след амба. Чего-чего ему тут надо? Однако тигр очень бойся огонь.
— А ты подбрось еще веток и возьми ружье!
Старик снова набил трубку, раскурил ее об уголек и на минуту задумался. Потом поправил костер, снял котелок, пошел к реке. Старый Масенда долго ополаскивал его, что-то бормоча по-орочски, затем с шумом зачерпнул воды и вернулся к костру.
— Отец сказал, как только они уснут, подаст сигнал, — чуть слышно прошептал мне Само.
Еще часа полтора мы лежали, не двигаясь и поругивая про себя старика за медлительность. Нам не терпелось скорее задержать врагов, но старый Масенда, словно проверял нашу выдержку, еще раз закурил. Очевидно, он хотел, чтобы нарушители, утомленные трудным путем, разоспались.
Наконец, старик встал, поднял над головой указательный палец, резким движением выдернул из-под шалаша кол, и все сооружение с треском рухнуло, придавив спящих нарушителей.
— Амба! — послышался крик старика.
Мы бросились к нему. Через ветви шалаша я скрутил одному нарушителю руки, а Татаринов и Само выволокли другого. В этот момент третий нарушитель выкарабкался из-под обломков и пустился бежать. Татаринов бросился за ним, крикнув Само: «Вяжи этого!» Тут я услышал треск сучьев, и к нам подбежали Бянкин и Мезенцев. Собака по-прежнему была у забайкальца на поводке.
— Охраняйте задержанных! — приказал я Мезенцеву, а сам ринулся вслед за беглецом вместе с Бянкиным, который спустил собаку.
Из-за высоких отрогов Сихотэ-Алиня выплыла луна. Я бежал, спотыкаясь о корни лесных великанов. Где-то впереди осыпались камни, хрустел валежник. Байкал опередил меня и скрылся в густой чаще.
Я вырвался из-за кустов на заболоченную поляну. Теперь я разглядел, как по обомшелым кочкам тяжело пробирался высокий человек, а за ним, перепрыгивая с кочки на кочку и держа винтовку, стремился Татаринов. Впереди пограничника колыхалась острая осока: там несся Байкал.
Не успел я достигнуть болотной луговины, как увидел, что нарушитель прицелился и выстрелил в подскочившую к нему собаку. В этот момент Татаринов настиг врага, выбил прикладом винтовки револьвер из его рук. Обезоруженный, нарушитель с яростью обхватил пограничника, и они упали в болото между кочками.
Протяжно скулил раненый Байкал, гулко гремел бас Татаринова: «Сдавайся!» А в ответ раздавался неистовый хрип нарушителя: «Не возьмешь, дьявол!» Я стремглав ринулся по воде на помощь пограничнику.
Вдвоем мы, наконец, связали человека со шрамом. Татаринов был крепко помят в схватке; нарушитель был так же силен, как и наш солдат-атлет.
Когда мы вернулись к шалашу, там высоко поднимались ярко-желтые языки костра. Встревоженный Бянкин подошел последним, он с трудом донес своего любимца, уложил его на охапку травы и, осмотрев рану, промыл ее, перевязал.
— Ничего! — сказал он, ласково погладив собаку. — Вылечим, друг!
Нарушители смотрели на нас с ненавистью.
Мы нашли у них карту нашего района с нанесенными карандашом станциями новой железной дороги, три советских револьвера, наши деньги, русский пленочный фотоаппарат. Документы были безошибочно подделаны на имя горных инженеров. Одежда и белье сшиты из советских материалов на наших фабриках. В сумках, вместе с местным крестьянским хлебом, испеченным на поду, и консервами дальневосточной фабрики «Маяк», находился запас тола и механизмы для взрыва. Я прочитал на корпусах название заграничной фирмы.
Несмотря на позднюю ночь и на большую усталость, мы быстро тронулись с задержанными в обратный путь. Километра через два, при первых проблесках веселой зари, проходили мимо большой свежесрубленной избы лесного объездчика. Я вошел в избу, позвонил на заставу и соединился с капитаном Епифановым.
— Как охота, лейтенант? — спросил он.
— Взяли трех секачей. Скоро доставим на заставу...
* * *
Через месяц старый Масенда Кимунка и его сын Само поручили правительственные награды. Им же подарили ижевские безкурковые двустволки.
