Некрасова М. А.
Быстроногой, гибкой Марийке всего лет двенадцать. Косы ее светлых волос развиваются морским ветром, а надутая им, как парус, красная юбка с задранными уголком белого платочка мелькает то здесь, то там по берегу, среди потемневших лиловато-серых изб, белыми оконцами смотрящих на море.
То Марийка, позванивая ведрами, несет воду домой, то, круто взмахивая топором, дрова колет, то вдруг просто остановится и с широко раскрытыми глазами, будто ждет чего-то, смотрит на гулко вздыхающий необъятный простор холодного моря.
Как-то раз в непогоду, к ночи, когда черное облако седою завесой дождя закрыло землю и море, Марийка, блуждавшая по лесу, забрела в избу на тоню к деду Луке.
Уютно и тепло в рыбацкой избушке, когда войдешь в нее промокший, озябший, весь исхлестанный холодно-колючим ветром разгулявшегося на море шторма. Дрожащий огонек потрескивающей печки едва освещает темные углы, отчего избушка становится еще меньше и теплее. Чуть дымный сладковатый запах ползет кверху, обволакивая, клонит ко сну, и кажется, будто где-то далеко ревущее за окном разъяренное море бросает на берег свои тяжелые, кипящие белой пеной волны.
После того как дед Лука накормил Марийку свежей ухой, она под его тихо струящийся, как песня, говор уснула...
А наутро сквозь залитое солнцем оконце на Марийку смотрело тихое, нежное, в голубовато-бирюзовых переливах, гладко-белое, как атлас, море! Дед Лука сталкивал в него карбас.
— Дедушка, возьми меня с собой, — запросила, выбежав из избы, Марийка.
Дед поглядел из-под косматых бровей на Марийку, потом глянул на море и сказал:
— Ну, счастливой тебе девка быть, коли семгу вытянем, садись...
Карбас плавно закачался, рассекая морское марево. Марийка сидела на корме, залитая солнцем, и, улыбаясь, следила за приближающейся сетью, которую то и дело теряла в ослепительном блеске серебрящихся в воде чаек. Но вот дед схватился за сеть, подтянув ее, быстро бросил весла и карбас, врезавшись в ловушку, остановился.
Дед, низко склонившись, стал смотреть в воду. Карбас слегка покачивало, его скрипучие удары о колья, крепящие сеть, углубляли притаившуюся морскую тишь.
Вот дед взял весла и подгреб немного; карбас, проплыв через всю семужью ловушку, прижался к ее другой стороне. Дед опять низко нагнулся над водой и, не сводя с нее глаз, совсем наклонил карбас на бок.
Притихшая Марийка вдруг шепотом спросила:
— Дедушка, что ты там видишь?
— Счастье твое смотрю. Да, видно, ты Марийка несчастливая, семги нет.
— Подождем, — говорит Марийка и уставилась в воду...
Дед резко обернул свое сухое просоленное морем лицо, и, хмуро схватившись за весла, не глядя на Марийку, сказал:
— Надо домой воротить, — и оттолкнул карбас.
Но тут вдруг Марийка видит, как всплеснулась, поднялась вода в сети.
— Есть, есть! — крикнула она и вся вытянулась вперед, будто и правда там было ее счастье.
Дед схватил сеть и, быстро перебирая, стал подтягивать в карбас. Ледяная вода струилась по его рукам, попадая на Марийку, которая, низко перегнувшись, рядом со стариком тащила к себе перепутанную зелеными водорослями сеть.
И вот перед Марийкой, гибко изгибаясь, ударяя хвостами и вставая на них, заходили две большие зелено-голубые семги.
Дед Лука ловко вывалил их в карбас. Они бились в нем, ударяя в борта, высоко подпрыгивали, норовя попасть в воду. Потом, взметнувшись в последний раз, две огромные рыбы вытянулись и застыли драгоценным слитком, мерцая переливами серебристой чешуи, в которой яркими брызгами рассыпался свет солнечно-золотого северного дня.
Старый поморский карбас с черными, позеленевшими ветхими досками весь озарился морским дивом, а над ним склонилась Маринка. В глазах ее светилось счастье.
