Беляев А.
— Напрасно ты, Сергей, упрямишься. Охота для тебя самый подходящий отдых, — говорил, обращаясь к своему приятелю, высокий, не по годам розовощекий здоровяк Аркадий Иванович Белышев. — Ты думаешь, тебе кушетка нужна? Халат? Мягкие туфли? И ни капельки! Ты уж и так отяжелел. Тебе ходить да ходить, брат, надо.
В лесу-то часто бываешь?
— Какое там, — вздохнул Муров, — приедешь домой из института, пообедаешь да на бок. Вечер над книгами сидишь, с работами студенческими возишься, к ночи голова распухнет от всякой чепухи, до утра уснуть не можешь. Намбутал пью, — жаловался он.
— Но ведь свободные-то дни бывают? — спросил Белышев.
— Конечно, — согласился Муров, — особенно после командировок, но я уж тут тем более за все отлеживаюсь. Читаю только журналы или смотрю телевизор, а отдыха все равно не чувствую.
— А ты бы за город да в лес!
— Не получается как-то, — пожал плечами Муров, и полное, гладко выбритое лицо его с большими синими подглазинами осветилось виноватой улыбкой, — все ведь думается, что лучше дома нигде не отдохнешь.
— Какая чепуха! — с досадой вырвалось у Белышева. — Охота — это замечательнейшее занятие. Что можно интереснее придумать для отдыха? Одно скажу: жаль что мы редко видимся, втянул бы я тебя в это дело по самые уши!
Аркадий Иванович Белышев и Сергей Павлович Муров были старыми приятелями. Лет двадцать пять назад они вместе учились в институте, но потом пути их разошлись. Белышев, получив диплом инженера, уехал на периферию. С тех пор он все время работал в областных или районных центрах. На одном месте подолгу не засиживался: не позволял характер. Непоседливый, шумливый, энергичный, Белышев вечно подыскивал для себя какие-нибудь новые дела. По сердцу ему была лишь та работа, на которой можно было развернуться, подналечь во всю силу, показать себя и увидеть других. На новый объект Белышев готов был ехать в любое место, хоть за тридевять земель. Был он неприхотлив и грубоват. В жизни основным и главным считал работу, а что касалось отдыха и всего прочего, то, кроме охоты и рыбалки, он ни о чем больше не хотел и слышать.
Совсем по-иному сложилась жизнь у Мурова. Окончив институт, он поступил в аспирантуру и вскоре успешно ее закончил. Наука потребовала от ученого много сил, и Муров с головой зарылся в книги.
С Белышевым его сдружила противоположность привычек и нравов. Они во многом дополняли один другого, и это позволило им быть близкими приятелями не только в институте, но и на протяжении всех последующих лет.
Возвращаясь сейчас из очередной поездки в один из институтов, Муров по пути решил навестить Белышева и заехал к нему в Вологодскую область. Аркадий Иванович встретил друга с распростертыми объятиями и в тот же вечер утащил в лес, на вальдшнепиную тягу.
Они шли среди зарослей молодого осинника, перемежившегося время от времени с порослями елей. Солнце только что село. Внизу под деревьями, в кустах и оврагах тени сгустились до синевы. Но верхушки высоких деревьев еще румянились в последних отблесках зари.
— Ты, Сергей, человек наблюдательный, ты лес любишь и всю природу поймешь, и оценишь сильнее, когда охотником сделаешься, — говорил Белышев.
— Да я ее и так ценю, — ответил Муров.
— Ну это совсем не то! Ты сейчас в лесу как посторонний. Нет в тебе того чувства, что ты здесь хозяин над всеми, ты всех сильней, всех находчивей...
Муров добродушно улыбнулся:
— Этого действительно нет. И ничего в лесу я до сих пор необыкновенного не видел, это тоже правда. Стоят деревья как деревья, вот и все.
— Да ты посмотри красота-то вокруг какая, — обиделся Белышев. — Ты приглядись, как березы в закате горят. Ты видел когда-нибудь такие краски? И не поймешь сразу: они то золотые, то розовые и вроде еще с каким-то отливом.
— Мне не до этого, — честно признался Муров, — мне бы вот подышать немного кислородом, так сказать зарядиться, да и домой. Дел у меня всегда по горло. Сейчас вот и то кой-какие мысли одолевают! Вернемся домой, я еще часок посижу, позанимаюсь. И непременно!
— Ну это мы посмотрим, — усмехнулся Белышев, — а насчет мыслей ты прав. Так и быть должно. Здесь только на природе и творить. Но знаешь, что я тебе скажу? Природа на каждого по-своему действует. Меня вот, например, она целиком захватывает. Я на охоте, кроме как об охоте, ни о чем больше и думать не могу. Не получается!
— Идти-то далеко? — спросил Муров.
— Нет, близко. Но надо поспешить, — ответил Белышев и зашагал быстрее.
Где-то вдали прогремел выстрел, и эхо гулко раскатилось над лесом. Белышев еще прибавил шагу. Они перебрались через ручей и старой, заваленной снегом лыжней вышли к широкой просеке.
— Ну вот мы и на месте, — с облегчением проговорил Белышев и указал Мурову на развесистую елочку, — тут стоять будешь. Обзор хороший и маскировка надежная. Вальдшнепиную песню знаешь? Хр-хр! — прохоркал он несколько раз, подражая птице. — Стрелять будешь — не горячись, выцеливай лучше. Да ружье не забудь зарядить! А я пойду встану там, на второй просеке, — проговорил он и почти бегом побежал к мелочам.
— Ты потом приходи сюда, я тебя ждать буду! — крикнул вслед ему Муров.
Оставшись один, Муров зарядил ружье, но не пошел к елке, а, отыскав на краю просеки пень повыше, удобно уселся на нем. Теперь его уже никто не торопил, и он спокойно мог делать то, что ему хочется. Ему никогда еще не приходилось встречать вечернюю зарю в лесу в такую раннюю весеннюю пору, и то, что увидел он вокруг, немало поразило его воображение, пробудив в нем живое любопытство. Природа только еще просыпалась после длительной и крепкой зимней спячки, и это пробуждение наполняло лес особой, ни с чем не сравнимой прелестью. Повсюду еще лежал ноздреватый рыхлый, подернутый сверху блестящей коркой снег. Но на пригорках уже открылись проталины, и с них крохотными звездами глядели цветы мать-и-мачехи. Земля едва успела оттаять на вершок, а уже расцвели фиалки, и синие с лиловым отливом цветы их виднелись под темным кустом ивняка. На осинах полопались почки, набухли и раздались, поблескивая коричневыми чешуйками. Весна повсюду осторожно оживляла еще недавно скованный стужей лес. Журчали ручьи. Под снегом, в оврагах, между корнями елей и осин, они бурлили, клокотали, звенели на разные лады по закраинам льда и, наполняя чащу веселым шумом, уносились куда-то дальше по своим невидимым руслам. Им вторили птицы. Их было немного, но, несмотря на закат, нестройный хор голосов то и дело раздавался по обеим сторонам просеки. Муров слышал и еще какие-то неясные, почти таинственные, звуки, но не мог понять, откуда они доносились. Был ли то шорох трущихся друг о друга ветвей, снег ли садился, подмытый водой, или поднималась напоенная свежими соками трава? Шум этот ровный, спокойный и неумолкаемый воспринимался как дыхание самого леса.
Над просекой небо было уже фиолетово-синим, но дальше, за лесом, оно отсвечивало ярким отливом. У горизонта золотой отлив розовел и постепенно переходил в кроваво-пунцовое зарево. Небесный пожар был так необъятен и настолько величествен, что, глядя на него, Муров забыл и об охоте, и о своем шумливом приятеле, и обо всех своих делах и заботах.
Скрестив руки на груди, он неподвижно сидел на пне, устремив задумчивый взгляд на закат. Казалось, ничего не существовало сейчас для него в целом мире, кроме этого заката. Он любовался им, чувствуя, что в душу его вливается какой-то особенный, торжественный покой. Все существо его, казалось, слилось сейчас в единое целое с окружающим миром. К сердцу подкатила волна приподнятого настроения, мысли в голове стали легкими, быстрыми, летучими.
Муров словно окаменел и продолжал неподвижно сидеть на пне до тех пор, пока не услышал над собой тихое, приглушенное хорканье. От неожиданности он вздрогнул и посмотрел вверх. Вдоль просеки летел вальдшнеп. Вычерчивая в воздухе ровный, как стрела, путь, птица с каждой секундой улетала от него все дальше и, прежде чем Муров успел хорошенько разглядеть ее, скрылась за верхушками деревьев.
Проводив ее взглядом, Муров подумал, что верно от этой встречи в нем и должна была родиться охотничья страсть. Но, к удивлению своему, он не ощутил почти никаких перемен в настроении. Добыча улетела. Первый выстрел, с таким нетерпением ожидаемый начинающими охотниками, не был сделан. А он не чувствовал ни досады, ни разочарования. Ни азарт, ни волнение не охватили его. Он даже не освободился от плена той неподвижности, которая так полно и властно сковала все его существо.
И только одна неожиданная догадка мелькнула при этом у него в голове. Ему показалось, что с появлением птицы весь видимый им пейзаж сразу как-то неузнаваемо изменился, словно наполнился новым содержанием. Вальдшнеп тянул на фоне зари, и она от этого будто потеплела. Он летел дальше над лесом, и лес становился живее, ощутимее...
Это открытие так поразило Мурова, что ему непременно захотелось увидеть птицу еще раз. Он встал с пня, вышел на середину просеки и с нетерпением стал ждать, когда тяга повторится. Ждать долго не пришлось. Очередной вальдшнеп скоро вылетел из-за развесистой ели и, не торопясь, поплыл над лесом. Теперь его полет был виден на фоне заката гораздо отчетливее, и Муров рассмотрел птицу очень хорошо. Вальдшнеп летел словно купаясь в синеве сгустившихся сумерек, наслаждаясь покоем, теплом и огненным светом зари. И Муров опять, но теперь уже сразу, заметил, как от присутствия этого маленького пернатого существа оживился весь лес. Какое-то восторженное и волнующее чувство охватило Мурова. Он приподнялся на цыпочки и, глядя вслед улетающей птице, подумал: «И как же я раньше не видел всего этого? Ведь это же поистине великолепно!»
Вальдшнеп между тем все так же спокойно и неторопливо плыл над лесом. И вдруг что-то грохнуло там впереди. Воздух наполнился гулом. Вальдшнеп, перевернулся, словно налетел на невидимое препятствие, и камнем рухнул вниз.
Муров в этот момент в своих мыслях был так далек от всякой охоты, что даже не сразу понял, отчего это случилось.
— Готов! — услышал он спокойный возглас Белышева.
— Убил?! — не поверил Муров и, словно ребенок обрадовавшись тому, что птицу можно посмотреть, не выбирая дороги, через кусты, побежал к Белышеву.
Вальдшнепа они нашли в зарослях ольшаника. Он лежал на снегу, раскинув крылья и вытянув клюв. Теперь он уже не казался Мурову таким красивым, каким он видел его в полете. Птица выглядела всего лишь темным пушистым комочком. Ничего в ней не было любопытного и замечательного, кроме длинного клюва. И все же Мурова неотвратимо потянуло взять ее в руки. От нее веяло какой-то особенной, неземной, свежестью, которую она захватила в своих крыльях из отблесков зари, у синих сумерек и той прозрачной чистоты, что, словно океан, раскинулась над просекой. Казалось, что она засветится, если приподнять ее над землей и подержать в воздухе.
Муров положил вальдшнепа на ладонь. Пальцы его почувствовали теплоту и мягкость еще недавно жившего существа. Он дунул на брюшко — перышки встрепенулись, встали дыбом и снова улеглись.
— Удивительно! — невольно вырвалось у Мурова.
Белышев вопросительно посмотрел на него.
— До чего же все это поразительно! Черт знает! Это какая-то сказка, человек перерождается рядом с этим, — продолжал Муров. — Я, пожилой интеллигент, бегаю как мальчишка за какой-то пичугой!
— А ты бы сам стрелял! Авось, бегать бы и не пришлось, — пошутил Белышев.
— Какое там! Я так залюбовался их полетами, что и забыл, зачем сюда пришел! Да и потом я, наверное, не смог бы! Такая красота! Жалко ведь?! — искренне признался Муров.
— Ну это ты перехватил, — засмеялся Белышев, — разве можно так умиляться перед природой? Этак от всех богатств ее отказаться не долго. Лес рубить — жалко. Зверя стрелять — жалко. Рыбу ловить — также жалко. И цветы рвать жалко! А хлеб жевать не жалко?
— Ну что ты, Аркадий! — обиделся Муров. — Я ведь не в этом смысле. Я хотел сказать, что жалко лишать лес такой красоты...
Белышев опустил вальдшнепа в ягдташ.
— Ладно, скажи уж лучше, что не родился ты охотником! Нет у тебя искорки к этому делу, — примирительно проговорил он, и вдруг глаза его расплылись в хитроватые щелки: — А как насчет мыслишек на сегодняшний вечер, обмозговал, над чем работать будешь?
Муров кивнул головой.
— Конечно. Тут мысли сами в голову лезут. Только я ни о каких делах не думал. Некогда было. Вот отдохнул я здорово. Это да! Пожалуй, в жизни у меня еще такого отдыха не было.
— Тогда домой! — оживился Белышев. — А я хотел тебя еще тут помурыжить. Спать будешь сегодня?
— Непременно! Тут такой кислородище — глаза сами закрываются! — засмеялся Муров.
Белышев взял из рук приятеля ружье, разрядил его и повесил на плечо.
— Пойдем, действительно теперь неплохо и за чаем посидеть, — согласился он и пошел вдоль просеки, разбрызгивая сапожищами талую воду.
На землю опускалась ночь.
