Скиртачёв Виктор Леонидович
Посвящается создателямАстраханского газового комплекса
Коротай лежит в тени кибитки. Перед полузакрытыми его глазами дрожат в знойном мареве сизые, поросшие полынью бугры. Где-то за буграми, с двумя другими собаками, пасет отару новый его хозяин. Коротай оставлен сторожить юрту.
Он может лежать здесь до позднего вечера, пока не вернется отара и Богар — огромный волкодав — не прогонит его. Коротай и без него знает, что лежать вот так, прислонясь к кошме, нельзя, но волкодав будет рычать не из желания навести порядок, а чтобы показать молодой сучке тазы, прибежавшей вместе с ним, кто здесь сильнее. Следом придет хозяин, молча сядет пить чай и по привычке будет смотреть куда-то вдаль. Собаки полакают воды из корыта, почти опорожненного баранами, и займут свой ночной пост у колодца. А пока тихо вокруг, только звенит в белесом, выгоревшем небе неугомонная птица-журбай. Коротай спокоен, яблоки глаз изредка движутся под белесыми бровями, а голова равнодушно покоится на вытянутых вперед лапах. Пение жаворонка окончательно заглушило невнятный, глухой ропот земли, идущий издалека, из-за блеклых холмов. Там все еще ворочается что-то страшное, вонючее, изредка поднимая над горизонтом дымную шапку.
Женщина, жена хозяина, расстилает на кустах полыни белье. Знакомым и сладким пахнуло вдруг от выстиранных тряпиц. Коротай пошевелил темными обсохшими ноздрями, совсем прикрыл глаза и вздохнул. В самой глубине памяти начали всплывать и тут же таять совсем, казалось, забытые картины. Вспомнилась большая коричневая сумка. Маленьким щенком сидел он в ней, зажатый застежкой-молнией по самую холку. Из сумки торчали только морда да вислые его уши. За длинные ручки сумку несла темноволосая женщина в белом платье. Тогда он совсем не знал ни этой женщины, ни пустыни, ни всего этого большого и необъяснимого мира. Женщина спешила, обгоняла других людей, даже бежала по широкой, уставленной сверкающими машинами площади. Перед ним мелькали ее ноги да весело и скоро стучали каблуки туфель. Потом он вместе с сумкой оказался в прохладном сумраке, под креслами. Знакомые ноги были рядом, чтобы не потеряться, приходилось прижиматься к ним, насколько это было возможно в его положении. Через некоторое время снаружи что-то загрохотало, пол дернулся, страшно рванулся. Коротай испугался, но сверху опустилась рука и легла ему на голову. Страх прошел, он успокоился и лег. Та же рука сунула в сумку бутылку с молоком. Коротай пососал надетую на горлышко соску, совсем было задремал, но снова стал проваливаться пол, да так, что сердце замирало, подкатывало к самому горлу. Не скоро кончились мучения, долго еще дребезжало железное чрево машины. Наконец, все стихло, женщина подхватила сумку и вышла на свет.
Ослепительное солнце и обжигающий ветер в первую минуту ошеломили Коротая. Светловолосый человек с темным от загара лицом бросился к ним, обнял женщину за плечи так, что сумка чуть не выпала из ее рук. Пришлось поволноваться, пока женщина и новый человек не вспомнили о нем. Светловолосый потрепал ему уши, выпростал из сумки щенячью лапу и упер в свою ладонь. Коротай разжал и снова собрал подушечки пальцев. Потом ему приподняли верхнюю губу и, когда рядом оказались борода и усы этого человека, когда на него властно глянули светлые глаза, сразу стало ясно, кому теперь принадлежат собачьи душа и тело.
В тот день они больше не встречались взглядами. Человек словно забыл о нем. Он только нес сумку, а другой рукой держал за локоть женщину. Та без конца говорила, смеялась, даже останавливалась посреди улицы. Тогда мужчина поправлял ее растрепавшиеся волосы и прижимался к ним лицом. Проходившие мимо оглядывались на них, рядом проносились машины, и среди множества запахов Коротай уже легко отличал запах от светлых одежд двух этих людей. Они были одинаково высоки и несколько возвышались над толпой. Похоже им принадлежал не только он, двухмесячный костромич, но и весь горячий, наполненный светом мир.
Вечером Коротай долго сидел в той же сумке под столом, опять у их ног. За соседними столами слышался приглушенный говор людей, звенела посуда. В открытые окна и двери влетал, колебля скатерти, ветер, уже не такой горячий и сухой как прежде. Рядом плескалась, изредка гудела теплоходами большая река. У сверкающей, расплавленной солнцем воды дремал уютный городок. Женщина сняла под столом туфли и поставила ступни своих ног на носки туфель мужчины. На тонкой ее щиколотке краснела свежая царапина.
Сидеть в сумке было утомительно, после многих попыток Коротаю удалось выбраться наружу. Возле ножки стола он напустил большую лужу и стал стаскивать скатерть. Тогда о нем вспомнили, женщина вытащила со дна сумки тряпку и с помощью босой ноги вытерла лужу.
Уже ночью снова куда-то ехали, на этот раз в неприятно и сложно пахнущем вагоне. Женщина положила голову на плечо мужчины и дремала сидя. Ехали, к счастью, не долго. Поезд остановился посреди темноты, пахнуло травами, стало слышно, как кричат и стонут лягушки. Сумку нес светловолосый, она не дергалась, а словно плыла, проседая в траву, покрытую росой, отчего уши у Коротая сразу намокли. Скоро подошли к большому, совершенно темному дому. Женщина остановилась на крыльце и, держась за плечо мужчины, вытряхивала из туфель песок и камешки. Опять она то громко и возбужденно смеялась, то вдруг переходила на шепот, который можно было принять за шелест стоявших вокруг деревьев.
Мужчина долго не мог открыть замок, тоже говорил и все оборачивался к женщине. В темноте едва угадывались их светлые фигуры. Дверь открылась с долгим скрипом. Скрипел весь дом, он до щелей высох на солнце. На веранде этого дома Коротай навсегда расстался с тесной сумкой и был водворен в угол, на старый ватник. Мужчина налил ему молока и оставил одного. Он сразу уснул.
Взошла луна. Свет ее сквозь рассохшиеся доски проник в пыльный угол. Коротай проснулся, испугался одиночества и заскулил. От ватника незнакомо пахло, пришлось перебираться на пол. Открылась дверь из внутренних комнат и светловолосый присел перед ним. Следом вышла женщина. Сидя рядом на корточках, они смотрели на Коротая. Кожа у них серебрилась в лунном свете и в то же время источала живое тепло. Женщина взяла Коротая на колени. Своим голым, раздувшимся от молока животом он чувствовал их теплый скользящий шелк. Мужчина обнял женщину и так они долго сидели, завороженные полосами призрачного света.
Утро следующего дня было великолепным. Коротай уже сам бежал за хозяевами, торопился, заплетался лапами в сочной траве и вдруг остановился пораженный: до самого горизонта сверкала, переливалась на солнце вода. Женщина быстро сбросила одежды и побежала вдоль берега. Волны дробились под ее ногами на тысячи брызг. Коротай кинулся следом. Сейчас, вот сейчас он догонит мелькающую в радужных искрах фигурку, если она не поднимется в небо и не полетит вместе с птицами. Он впервые, радостно и азартно залаял. Женщина обернулась, подхватила его на руки, чмокнула губами прямо во влажный нос. Коротай успел заметить, что в ее темных глазах тоже зелено-голубой мир, белые птицы и даже он — маленький чепрачный щенок. К вечеру он так набегался, что с трудом держал голову и всю ночь дергал во сне лапами.
И дальше жилось хорошо. Вокруг пышно зеленели деревья, буйно лезла вдоль заборов трава, нагретая за день пыль на дорогах долго отдавала тепло, смиряя ночную прохладу и словно ванилью приправляя чистый воздух! Казалось, их тихому житью не будет конца. Иногда только приходили какие-то люди, называли светловолосого «Митричем» или «Начальником», надолго уводили его из дома, а когда обращались к женщине или Коротаю, сюсюкали и улыбались точно маленьким детям. Сам светловолосый с первого дня стал звать его Коротаем. Когда он, налегая на «о», рокотал это слово, спутать его с другими было невозможно. Все остальные, даже женщина, звали его «Каратай», а сам он стал про себя звать светловолосого Хозяином. Женщина звала Хозяина как-то иначе, теперь уже и не вспомнить как.
Днем его не было дома. Женщина, расстелив матрац на полу, лежала в прохладных внутренних комнатах, куда Коротая не пускали. Он терпеливо ждал, когда та выйдет на веранду и начнет звенеть кастрюлями. Возвращался Хозяин, накладывал в его чашку еды, ел сам вместе с женщиной за сетчатой дверью и снова уходил. Но особенно нравились Коротаю вечера, когда спадала жара и кто-то принимался стрекотать в траве. Тогда часами можно было сидеть на крыльце, стараясь незаметно, с риском получить по загривку, втиснуться между мужчиной и женщиной. Да, хорошо было сидеть и слушать южную ночь.
Несколько раз приходили к ним новые люди с бородами, такими же как у Хозяина. Среди них были и женщины, похожие на мужчин. В доме делалось шумно, гости и хозяева кричали, спорили всю ночь, а их сигаретами пахло за версту от дома.
За лето Коротай подрос, сделался голенастым. Уже ни Хозяин, ни женщина не могли догнать его, если, играя, бегали по берегу реки. Кое-чему он научился: не брать без разрешения еду, проситься на улицу, не гонять глупых суматошных кур, разгуливавших возле соседних сараев. От последнего особенно трудно было отказаться. Несколько раз пришлось получить хворостиной по спине за ослушание. Коротай знал, что мужчине и женщине никто не был нужен, но они не оставляли его в одиночестве, всегда принимали в свою компанию. Выпадали, правда, и минуты меланхолии, какой-то сладкой тоски, от которой хочется завыть, особенно когда долго лежишь в тени забора и бесцельно наблюдаешь за редкими прохожими, за старыми женщинами, что без конца собирают траву для своих коз.
Кончилась эта жизнь неожиданно. Сначала пропала куда-то женщина. Не успел он привыкнуть к тому, что теперь ее нет, как засобирался и Хозяин. К дому подошла машина, на нее погрузили вещи. Хозяин взял Коротая на поводок, привязал в кузове среди грязных ящиков и канатов. Ехали в противоположную от обычных прогулок сторону. Выставив из-за борта морду, Коротай смотрел на песчаные горы по бокам дороги. Машину сильно качало, в кузове трудно было стоять, но он упорно тянул морду вперед, ловил встречные запахи. Скоро догнали еще несколько машин. Машина, на которой ехал Коротай с Хозяином, оказалась задней в колонне. Она шла в облаке пыли и дыма. Пришлось лечь, спрятать голову между ящиками. Остановились только к вечеру. Хозяин снял его с кузова и повел к вагончику посреди поля. Коротая пошатывало, он тут же залез под вагон, отказавшись от предложенного хлеба. Хотелось пить, но никто не догадывался принести ему воды.
Ночью песок под вагончиком остыл. Сделалась холодно. Без конца хлопали двери еще одного домика, который стоял напротив. Оттуда выходили люди, что-то кричали и пели. В вагончике, под которым лежал Коротай, было тихо. Хозяин сидел у окна и писал. Утром из домика на колесах запахло борщом. Незнакомая женщина со светлыми, как у Хозяина, волосами принесла рисовой каши и бросила на песок груду костей. Появился и сам Хозяин, налил в опустевшую миску воды, убрал все кости, оставив одну, самую большую. Началась их жизнь на новом месте. Теперь Коротай редко видел Хозяина. На несколько дней тот уезжал на машине, иногда вечером сидел у окна вагончика, что-то кричал в черную трубку или писал. Тогда до поздней ночи горел в окне свет, потом переставал тарахтеть надоедливый движок и все погружалось в темноту. Ночи делались все холоднее, уже и днем задувал пронизывающий ветер и если бы не ворох сена, подсунутый Хозяином под вагончик, пришлось бы Коротаю туго.
В первое время часто подходили люди поиграть с ним, но Хозяин всегда запрещал это делать. Только женщина из кухни гладила его голову и напевала что-то грустное. Однажды вечером, когда Хозяин против обыкновения сидел на крыльце, а не в вагончике, она подошла и присела рядом. Хозяин дал ей сигарету, долго смотрел как та неумело курит. От нее пахло вином и еще чем-то душным и сладким. Выходили рабочие из других вагончиков и звали: «Митрич, Митрич!», но он не шел, а все смотрел на беловолосую. Она смеялась, наклоняясь к круглым своим коленям, теребила Коротая за ухо. Это немного походило на старое их житье, только голос у Хозяина был не тот, которым он говорил с прежней женщиной. К ним подошел худой парень, выхватил у беловолосой сигарету и потащил с крыльца. Женщина обняла парня, неожиданно запела, потом вырвала руку и попыталась танцевать, но у нее ничего не вышло: высокие каблуки туфель вязли в песке. Хозяин встал и ушел к себе.
С тех пор эта круглая, похожая на мячик, женщина стала приходить все чаще. Как-то ночью, когда она была в вагончике, тот же парень стал подкрадываться к окну, под которым лежал Коротай. Он насторожился, коротко взлаял, хотя раньше голоса на людей не подавал. Парень вырвался и убежал. На следующий день, случайно оказавшись возле него, Коротай получил такой пинок в бок, что отлетел к стоящей рядом бочке. Лапу пронизала нестерпимая боль. Он взвыл и спрятался под вагон. Стоявшие рядом люди засмеялись. Хозяин вернулся поздно, только тогда Коротай вылез, пряча под себя распухшую лапу. Хозяин молча осмотрел ее, сходил в вагончик, принес намордник и надел на него. Зажав собачью голову под мышкой, сильно дернул лапу пониже сустава. Боль отпустила, только ребра еще ныли при вздохе. Беловолосая в вагончик больше не ходила.
Через несколько дней после этого случая полетели с неба белые хлопья. Сразу преобразилась, сделалась красивой пустыня. Все куда-то засобирались, стали грузить машины. Коротай старался держаться подальше, он теперь понимал: от людей можно ожидать всего. Хозяин ходил с веселым лицом, подписывал бумаги, покрикивал на рабочих, тоже радостно оживленных отъездом. Снова весь день пришлось трястись на машине, страдать от дождя и снега, но все неприятности забылись, когда среди непривычно голых вязов показался старый знакомый дом. На радостях Коротая пустили даже во внутренние комнаты, позволили обнюхать шкуры на полу и стенах, стопку книг в углу и облицованный бутылочным стеклом камин. Затем он занял свое обычное место на веранде и потянулись серые зимние дни. Если выпадали особенно холодные или ветреные ночи, когда в щели надувало снег с песком, Хозяин впускал его в комнаты, где можно было полежать у камина, послушать, как трещат поленья и гудит огонь. От шерсти начинал подниматься пар, случалось и уголек попадал на шкуру. Хозяин вставал с постели, на которой по обыкновению читал лежа, брызгал вокруг пахучей водой. Иногда они с утра уходили в степь. Такой поход занимал весь день. Хозяин брал с собой ружье, значение его Коротай понимал плохо, знал только, что оно может громко стрелять и кисло пахнуть дымом. Однажды утром Хозяин открыл двери и долго стоял на пороге. Вязы перед домом, поленница дров, вся земля до самого горизонта покрылась свежим снегом. Снег чуть розовел в лучах поднимавшегося солнца, а меховая шапка Хозяина казалась красной. Он заспешил, стал одеваться и все насвистывал мелодию, которую Коротай давно бы мог повторить сам, будь у него человеческие возможности. Все говорило о том, что настроение и погода будут отличными. Скоро они зашагали в степь.
Сразу за домом начиналось множество следов. Коротай бестолково совал в них нос. Ему уже пошел одиннадцатый месяц и весело было носиться по степи, оставляя на снегу разлапистые следы. Набегавшись, Коротай стал крутиться возле Хозяина. Неожиданно из куста полыни выметнулся серо-голубой зверек и покатил в поле. Хозяин выстрелил, зверек зачастил, взметая снежную пыль, стал сбавлять ход. Коротай бросился следом, настиг его и закрутился возле, не зная, что делать дальше. Зверек кинулся было в сторону, но тут же собачьи челюсти сомкнулись у него на затылке. Раздражающе запахло кровью и зубы сами рванули тонкую шкурку. Подошел Хозяин и молча смотрел, как взматеревший гончак катает в снегу первого своего русака.
Домой возвращались в сумерках, затравив еще одного небольшого зайца. Коротай, всегда опережавший Хозяина, и на этот раз оказался у дома первым. На крыльце, опершись на перила, стояла та, прежняя женщина. Она была в темной, пахнувшей поездом шубе, повязана поверх шапки белым платком, но Коротай сразу узнал ее. А вот женщина даже испугалась. Только когда он завилял хвостом и, свернув голову набок, стал заглядывать ей в глаза, она нерешительно спросила: «Ты Коротай?»
Остаток вечера они провели вместе. Коротай блаженствовал возле камина, вылизывал сбитые лапы, хозяева потерянно смотрели друг на друга, то и дело принимались обниматься. Женщина, наконец, занялась кастрюлями, достала из сумки свертки. Принесла зеленое пахучее деревце, стали убирать его шарами. Один шарик женщина повязала Коротаю на ошейник. Когда она присела перед ним, приблизила смуглое лицо, он не удержался, лизнул ее в прищуренные глаза. Губы ее растянулись в улыбке, она прижала собачью голову к себе и что-то сказала Хозяину. Оба засмеялись, а Коротай обиделся. Смеялись, верно, над ним. Вообще ему не было дела до всех этих человеческих отношений и разговоров. Он достаточно равнодушно относился ко всем людям, знакомым и чужим, а сегодня окончательно осознал: гонять зайцев — его единственное призвание и тут уж только Хозяин мог понять его. В конце концов жизнь оказалась достаточно проста, можно говорить много слов и даже понимать их, но изменить ее течение нельзя.
Через два дня они уже провожали женщину, долго стояли на мокром перроне. Она молчала, смотрела Хозяину в глаза. На станцию грозно накатил локомотив, замелькали вагоны. Женщина ухватилась руками в зеленых рукавичках за отвороты хозяйского полушубка, стала кричать и плакать, некрасиво растягивая свой большой рот. Поезд свистнул, медленно тронулся. Женщина отпустила Хозяина и вскочила на подножку. Тот успел подать ей сумку. Когда за дальними холмами окончательно скрылась тонкая лента состава и на пустыню опустилась обычная тишина, он поднял воротник и направился к дому. Уже поднявшись на крыльцо, вдруг зло ударил в дверь ногой, повернулся и пошел назад, на станцию. Там у магазина его окликнули мужики. Один из них с рыжей бородой, в ярком оранжевом жилете, взял у Хозяина бумажку. Потом они долго стояли у дощатой будки, разливали вино, закусывали, повернувшись спиной к ветру, и тот относил их невнятные слова в степь. На грязном снегу, возле ног мужиков, валялись шкурки и головы вяленой воблы. Коротай попробовал их, но есть не мог: рыба была очень соленой.
Потекли дни, похожие друг на друга. Коротай вошел во вкус охоты. Зайцев и лисиц в округе водилось множество, но Хозяину надоело ходить за ними. Коротай бегал на охоту один. Правда, она теряла при этом большой смысл: прогоняв полдня какого-нибудь лисовина или зайца, сорвав голос и набив лапы, приходилось возвращаться ни с чем. К тому же, кроме железных вышек, вокруг развелось столько людей и бродячих собак, что уходить далеко стало страшно; вполне можно было потеряться. Именно в это время, когда стали вгрызаться в землю, изрыгать в небо дым и лить на песок вонючую солярку непобедимые звери-моторы, когда вместо кишащих лягушками и стрекозами ильменей стали разливаться черные озера мазута, именно тогда, так, во всяком случае, казалось Коротаю, стали его подстерегать несчастья. Хозяин сделался беспокойным и женщина больше не приезжала.
Весной они снова жили в вагончике посреди пустыни. Однажды, уже по-настоящему теплым днем, пришло много новых машин. Коротаю запомнилось, как возбужденные, веселые люди вылезали из них. Несколько человек направились к Хозяину, долго хлопали его по плечам и даже толкали в грудь. Хозяин повел их за вагон. Там зеленела трава и мерцали желтые цветочки. Сюда же принесли еду и бутылки. Еды было много, она лежала на газетах, на брезенте, но еще больше стояло вокруг бутылок. Коротай нахватался кусков, что бросали ему люди. К вечеру многие разошлись, только Хозяин сидел и пил с толстым человеком в брезентовой куртке. Пил и мрачнел все больше. Наконец, ухвативши за плечо толстяка, с трудом поднялся и пошел в степь. Коротай направился следом. Когда стихли голоса людей и шум машин, а за барханом скрылся последний огонек, Хозяин лег ничком у колючих кустов, зажал в кулаке горсть песка, опустил голову на руки. Коротай лег рядом, прижался к Хозяину боком, стал прислушиваться к его странному всхлипывающему дыханию. Угасала долгая весенняя заря. Громадный небосвод, уже усыпанный звездами, казалось, медленно покачивался и поворачивался в темноту. Становилось все холоднее.
Голоса и шум шагов заставили Коротая подняться. Он тихо заворчал, разбудил спящего Хозяина. В темноте к ним подходили двое. Один, высокий, наклонился и что-то искал в траве. Другой жег спички. Вот они остановились почти рядом, не замечая Хозяина и Коротая. Стал слышен запах бензина. Высокий поднял из травы капкан. В нем бился, пытаясь освободить ногу, тушканчик. Теперь Коротай понял, почему так сильно пахло мышами. Высокий освободил тушканчика рукой в рукавице, обмакнул его в банку с бензином. Банку держал другой, пониже, с наголо стриженной головой. Затем банка перешла в руки высокого, а бритый чиркнул спичкой и поднес ее к тушканчику. Зверек вспыхнул, огненным шариком полетел на землю и там метался, натыкаясь на сухие прошлогодние кустики и поджигая их. Хозяин вышел из темноты, коротко ударил высокого в лицо. Тот молча завалился в куст селитрянки, опрокинув на себя банку с бензином. Тогда Хозяин вырвал из рук бритого коробок и зажег спичку. Огонь страшно и весело побежал по фуфайке высокого.
С тех пор для Коротая и его Хозяина жизнь потекла на новом месте. Жили они все в той же пустыне, но здесь валялось такое количество труб, рычало и гудело столько машин, что голова шла кругом. Казалось, никто не может разобраться в этом хаосе, однако чья-то невидимая воля поднимала из песков и бетонного хлама стройные корпуса, какая-то неумолимая сила заставляла работать множество людей, работать днем и ночью, в любую погоду, даже когда ветер вышибает из глаз слезы и хороший хозяин не выгонит собаку на улицу. Хозяин тоже работал с этими людьми, лазил по бетонным плитам в черном шлеме с белыми шнурками на лбу, делавшем его совсем не похожим на прежнего «Митрича» и «Начальника». Лицо его изменилось, он ссутулился, забинтованные руки торчали из рукавов фуфайки. От него больше не пахло чистым бельем и мылом. Узнал Коротай и настоящий голод. Хозяин сам почти ничего не ел, а ту еду, что оставалась на сколоченных из досок столах, ловко выпрашивали или просто воровали бездомные кошки и собаки. Конечно, представлялись случаи стянуть еду самому или отобрать кусок у пришлой шавки, но Коротаю не так просто было побороть остатки достоинства. Он только крутился возле и заглядывал Хозяину в глаза. В последнее время это было сделать все труднее: тот работал на страшной высоте или, наоборот, в котловане, среди сплетения железных балок. Потом стал ездить на грузовике и тогда Коротай вообще потерял его из виду. Иногда, к ночи, Хозяин приезжал в длинный барак у дороги, трепал его за уши, вываливал на газету банку рыбных консервов, обрезки колбасы, но сразу же подходили пахнущие соляркой мужики, вынимали из карманов бутылки, начинался бестолковый крик.
Теперь каждый, кому не лень, мог гладить, даже целовать его в морду, обдавая запахом вина и селедки. Хозяин не обращал на это внимания. Когда деловито опорожнив по первому стакану, они начинали говорить все громче, всегда казалось, что им всем хочется делать что-то другое, совсем не то, чем они заняты сейчас. Даже грубый их смех словно скрывал невидимые слезы и на искаженных лицах метался мучительный вопрос: «Где это мы, что с нами?!»
Однажды компания поссорилась. Скандалы случались и раньше, но здесь дело дошло до драки. Пошли в ход кулаки, доски от стола, лавки, на которых мужики сидели. Коротай и еще одна собачка, ожидавшая подачек, спрятались под вагон и оттуда лаяли на дерущихся. Хозяин потерялся в куче тел. Подъехала машина, мужиков стали заталкивать в ее сине-желтое брюхо, и Коротаю показалось, что среди них он видит Хозяина.
Теперь Коротай потерял не только дом с верандой и вязами, который всегда считал своим и о котором тосковал до боли в груди, но и самого Хозяина. Больше всего мучила неизвестность, ни на что нельзя было решиться. Ждать Хозяина здесь? Но прошло уже много дней, а он не возвращался. Искать прежний дом с вязами или вагончик в пустыне? Но Коротай совершенно не представлял, в какой стороне они находятся. Оставалось мотаться по неудержимо разраставшемуся поселку, где его знали, а потом уходить все дальше, в соседние села. Там его дважды пытались поймать. Странно, что и время словно бы остановилось, он не замечал его хода. К нему привязалась белая маленькая собачка, одна из тех, кто может только вилять хвостом и улыбаться карими глазами. Когда сам теряешь уверенность, чувствуешь, как почва уходит из-под ног, приятно оказать покровительство тому, кто еще слабее тебя. Вдвоем они обследовали почти все буровые в округе. На каждой жили две-три собаки и поднимали страшный лай при виде чужаков. Наконец, им удалось устроиться на одной, еще как следует не обжитой вышке, то есть людьми-то она была обжита давно, но собак почему-то в округе не водилось. Злая судьба настигла их и здесь. Однажды Коротай проснулся от тошноты и удушья. С трудом выбравшись из ямы, где они накопали нор, он бессмысленно закрутился на месте. Сердце проваливалось в желудок, спазмы сжимали горло, но самым страшным казались люди. Наверное, это были даже не люди, а какие-то жуткие существа с трубками и блестящими стеклами вместо глаз. Стекла зловеще поблескивали, трубки болтались как длинные носы. Коротай совсем обезумел и чуть не цапнул за руку одного из этих хрипящих чудовищ, когда оно схватило его за холку и бросило в кузов отъезжающей машины.
Очнулся он у обочины пустынной дороги. Как он здесь оказался и что с ним было, так и осталось для него загадкой. На горизонте огромной красной тряпкой колыхалось пламя. Оно то поднималось вверх, рвалось на куски, то опадало, пряталось за бугры. Выше, вровень с облаками, стоял черный гриб дыма. Коротай лежал у дороги, не имея ни сил, ни желания подняться. Только ночью холод заставил его искать людей. Почему он тянулся к ним, к этим жестоким и добрым двуногим? Может быть, действительно, только холод и голод были тому причиной, или что-то еще заставляло надеяться на их неверную дружбу? Он трусцой побежал на огонь и скоро узнал знакомые очертания буровой. Подходить ближе не решился: рядом плескалось страшное пламя. Только утром, когда огонь не казался уже таким опасным, подошел к вагончикам, увидел знакомые, несколько возбужденные лица, даже повилял хвостом на дурацкую кличку «Полкан», которой здесь успели его наградить. Есть не хотелось. По привычке он направился к выгребной яме и вдруг увидел белую собачку. Точнее, сначала увидел двух ворон, с нее слетевших, только потом ее, лежащую на боку, уже без блестящих карих глаз. «Так вот почему люди закрывали глаза стеклами, — пришла ему в голову мысль, — иначе бы их выклевали вороны!». Все-таки собачьим умом трудно понять людей; они умнее, предусмотрительнее, но не верны, просто не предсказуемы, даже опасны. А может быть, они сами не ведают, что творят? Коротай решил вернуться в поселок.
Время шло, осенью Коротай научился промышлять в пустыне молодых зайчат и песчанок, не успевших набраться разума. В одну из охот он встретил молодую длинноногую сучку. После взаимных приветствий они вместе побегали по бархану. Коротай прихватил след зайца. Русак выскочил из зарослей кияка и сучка вдруг заложилась за ним с такой быстротой, что после двух скидок заяц оказался у нее в зубах. Они разорвали русака пополам и съели. Коротай облизал тонкий щипец новой знакомой и побежал назад в поселок.
На этом встречи не прекратились. В конце концов, резвая, вся из костей и шкуры сучка, привела его к своему хозяину — чабану. Он жил далеко от поселка и тут же прикормил Коротая вяленым мясом. Но все-таки ему не повезло с новым хозяином: тот понимал толк в собаках и держал еще огромного волкодава. Овчарка тут же разорвала пришлому гончаку ухо да и потом нередко отравляла Коротаю жизнь. У других чабанов бегали за отарой безродные собачки, жить с которыми было бы легче.
Однако, собаки не выбирают себе хозяина. Коротай утешался тем, что тот был ровен со всеми и молчалив, а время лечит все раны. Было еще одно обстоятельство, скорее случай, заставивший его остаться. Однажды чабан привел в поводу лошадку и, оглаживая ей холку, несколько раз повторил: «Каратай, Каратай». [Каратай — лошадь-двухлеток темной масти (тюрк.)] Коротай даже дернулся всем своим телом. Пусть, хозяин смотрит не на него, все равно — здесь знают его имя! Он уже не чувствовал себя одиноким, был при деле и при доме. Весной, как прежде, кочевал в пустыню с новым своим хозяином. Но стоило появиться геологической машине, как он пытался бежать за ней следом. Потом и это прошло...
