Фокин Н. Н.
Из экскурсий с Кодаком
I
Виктор Александрович Градецкий летом жил то в городе, то в усадьбе, смотря по тому, как чувствовал он себя и какая была погода.
Нынче он перебрался в усадьбу в конце апреля, соблазненный ранней весной и тягой, и в мае прислал Инсарову письмо, уведомляя, что ждет Михаила Николаевича к себе.
Писал он плохо — пальцы совсем не слушались, и буквы скакали и плясали в его неровных строках.
«Боюсь, разберете ли Вы мои каракули, — писал он, — и извиняюсь за карандаш. Жду Вас к себе, приезжайте с ружьем и удочками; рыба на озере и в реке стала брать, и тяга пока хороша. Жду на этих днях и отговорок не принимаю...»
Но Инсаров и не думал отговариваться. Ежегодно, закончив охоту на глухариных токах, в мае ездил он в Робозеро — усадьбу Градецкого — и так же поступил и теперь. Давно уже хотелось ему повидать Виктора Александровича, и желание это мирило с сорока верстами сквернейшей дороги, лежащей между их усадьбами.
Вечером на тройке взмыленных коней только что въехал он в старинную березовую аллею, ведущую к усадьбе Градецкого, как сам хозяин, в маленьком тарантасе, на одиночке, попался ему навстречу.
Моментально Виктор Александрович схватил за плечо сидящего на козлах своего неизменного Алексея и заставил его задержать лошадь.
Оба экипажа остановились.
— Наконец-то собрались! — воскликнул Градецкий, пока Михаил Николаевич выскакивал из тарантаса и подходил к нему.
— Очень рад вас видеть... Сейчас я поверну назад.
— Зачем?! Конечно, вы на тягу, поедем вместе, вот и все. Ружье у меня с собою, — сказал Инсаров.
— Но вы устали с дороги, — деликатничал Виктор Александрович. — Вам надо закусить, отдохнуть...
— Все это мы сделаем потом. Погода отличная, и жаль потерять такой вечер.
— Когда так, садитесь ко мне — ехать недалеко, — сдался Градецкий.
Тройка направилась в усадьбу, а одиночка с тремя седоками, свернув с дороги, стала пробираться тропою к опушке ближайшего леса.
— Осторожнее! — восклицал Градецкий при каждом толчке неровной дороги. — Лешка, шельмец, сейчас опрокинешь!..
— Будьте спокойны, все будет хорошо, — неизменно отзывался с козел Алексей, смышленый и расторопный парень, «правая рука и обе ноги своего барина», как звали его друзья и знакомые Виктора Александровича.
Без Алексея никуда не показывался Градецкий, потому что был болен и плохо владел ногами.
Опираясь на Алексея, перебирался с места на место Виктор Александрович; один Алексей знал все его привычки и причуды и мог угодить ему.
Несмотря на многочисленный штат прислуги в доме, обыкновенно Алексей был и кучером, и лакеем, и егерем, и сиделкой своего господина, когда болезнь ожесточалась и укладывала Виктора Александровича на несколько дней в кровать, что бывало очень нередко, в особенности после крупного картежа в клубе или веселого пикника за городом.
Как страстный и дельный охотник, Градецкий очень страдал, лишившись ног, с потерей которых многие виды охоты стали ему недоступны, но оставить охоту совершенно он не мог и поневоле довольствовался тягой, стрельбой уток из лодки, облавами (когда здоровье несколько улучшалось) и охотой на тетеревей из шалаша с чучелами.
В охотах этих не только сам Виктор Александрович, но и Алексей под его руководством достигли высокого совершенства.
Как человек Градецкий обладал дивным характером и часто подтрунивал над своими недугами, называл себя «калекой», никогда не жаловался и даже в часы страданий, корчась от боли, неизменно был строго корректен, спокоен и готов был говорить о чем угодно, только не о своей болезни.
— Вот нашли о чем говорить, — с иронией прервал он Инсарова, пытавшегося осведомиться об его здоровье, когда они уселись в тарантас. — Вспомните Чехова: «Что может еще случиться с рыбой, которая поймана, выпотрошена, поджарена и подана на стол?!» Бросьте, голубчик, заботы о моем здоровье, это такая скучная история!..
— Ну-с, а вальдшнепов сколько загубили вы в эту весну? — переменил разговор Инсаров.
— Всего двадцать три, да Лешка убил штук девять...
— Я убил десять, — отозвался с козел Алексей.
— А потом мы с Лешкой вытащили на жерлицу щуку в тридцать шесть фунтов. Отличный экземпляр. Ах, как тут на днях бралась рыба — почти на каждую жерлицу нарывалась!.. Теперь стало как будто не то.
— Полноте, у вас не озеро, а садок. Может ли быть, чтобы в Робозере когда-нибудь прекращался клев?..
— Вообразите, бывает такое время, и даже часто...
Тарантас остановился на поляне, возле низенькой круглой скамейки, имеющей форму гриба.
Сидя на такой скамейке, Градецкому удобно было повертываться во все стороны при стрельбе, и скамейки-грибы имелись во всех лучших местах для тяги в окрестностях усадьбы Робозеро.
— Вы оставайтесь здесь, — предложил Виктор Александрович своему спутнику, — вальдшнепы летят вдоль и поперек этой поляны, и тяга начнется через восемь минут, — прибавил он, взглянув на часы.
Инсаров запротестовал.
— Ну нет, оставьте! — сказал он. — Это место ваше, а я пристроюсь где-нибудь по соседству, сам найду, где стоять...
Он говорил так решительно, что Градецкий не настаивал.
Гостеприимнейший из смертных, он постоянно уступал гостям лучшие для охоты места, но Инсаров знал его манеру и избегал злоупотреблять любезностью хозяина.
— Сейчас Алексей отведет в сторону лошадь и проводит вас на другое место, тут недалеко — там тоже тянут недурно, — сказал Виктор Александрович, с грехом пополам «сползая» с тарантаса и добираясь до скамейки.
— Лучше всего разрешите мне остаться здесь — вот на той стороне поляны, —указал Инсаров облюбованное им место. — Мешать я вам не стану!..
— Пожалуйста, сделайте одолжение, — отозвался Градецкий, вынимая из чехла ружье.
У него была легонькая «двадцатка», идеально пристрелянная бездымными порохами, а у Инсарова — заказной коккериль двенадцатого калибра, ружье с отличным боем, прочное, как скала.
Вальдшнепы начали тянуть раньше, чем погасли яркие краски заката, и летели быстро и высоко, что всегда бывает в начале тяги, при ясном небе.
Первый долгоносик «прошел» между охотниками и был пропущен без выстрела.
Точно по молчаливому уговору, между охотниками началось соревнование, оба они чувствовали это и решили «поддержать славу своего оружия».
Инсаров стоял среди молодых березок, на самой опушке поляны, отмахиваясь веткой от назойливых комаров, которые мешали слушать подлетающих вальдшнепов.
Прошедший «высшую школу дрессировки», егерь Алексей развел маленький дымокур возле Виктора Александровича, и струйка едкой гари, постепенно расширяясь в воздухе, медленно плыла над землею.
Проходили минуты напряженного ожидания, и вот чуткое ухо охотника уловило где-то рождение знакомого звука — летит! Звук хорканья растет и крепнет, быстро приближается, и вальдшнеп показался над поляной, сбоку от Инсарова.
«Промажу, непременно промажу!» — мелькнуло в голове Михаила Николаевича, когда он вскинул ружье.
«Раз!» — хлопнул его выстрел.
Долгоносик дрогнул, резко изменил направление полета, метнулся в сторону. «Два!» — ударил ему вслед Инсаров из другого ствола.
Чистейший пудель — птица сделала нырок, справилась, и удаляющееся мерное хорканье ее постепенно затихло вдали.
— Черт знает, какая скверность! — выругался Инсаров, досадуя на себя. Всегда он бьет таких вальдшнепов, а тут как назло!.. И угораздило его встать на виду у Градецкого. Сам выдумал эту игру на нервах, и вот результаты!..
А Градецкий невозмутимо сидел на своей скамейке с ружьем на коленях и ждал налета дичи.
Михаил Николаевич чувствовал, как начинают взвинчиваться его нервы. Уверенность в стрельбе пропадала в нем, он с беспокойством ждал следующего вальдшнепа, не хотел его и в то же время знал, был уверен, что стрелять сейчас придется все же ему, а не Градецкому, и его мучила мысль, что он снова «промажет».
«Проклятая хворь!» — с досадой думал он про свою неврастению, часто помимо воли заставляющую его волноваться по вопросам «не стоящим выеденного яйца», и услышал приближающееся хорканье вальдшнепа. «Так и есть, опять летит на меня!»
Не выдержав, на штыке ударил он приближающуюся птицу, и только после второго выстрела вальдшнеп красиво закувыркался в воздухе и упал на траву поляны с перебитым крылом.
Инсаров вздохнул свободнее: очень уж досадно было ему пуделять на глазах у Виктора Александровича.
По следующему долгоносому стрелял Градецкий и «чисто» взял его первым выстрелом.
Затем наступил перерыв — вальдшнепов довольно долго не было слышно.
Близилась весенняя белая ночь, и под ее прозрачной дымкой небо теряло свои яркие краски, и вечерняя заря догорала на горизонте.
Пернатые певцы леса спешили докончить свои вечерние песни, голос кукушки далеко разносился вокруг, трели козодоя раздавались между деревьями, и вдали, над рекой, в кустах цветущей черемухи, запел соловей.
Вдруг вальдшнеп тихо и низко вылетел из-за деревьев на Градецкого.
Виктор Александрович быстро повернулся на своей скамейке и «свалил» ружье: оба его выстрела не могли остановить полета лесного красавца, он только побочил в сторону и налетел на Инсарова. Тот вскинул ружье, взял «переда», повел и нажал на спуск, ни на секунду не останавливая движение стволов.
С поднятыми вверх крыльями вальдшнеп винтом закрутился в воздухе, по отвесной линии спускаясь вниз на землю, как на парашюте.
«Вот это хорошо!» —подумал Инсаров, укладывая добычу в ягдташ.
Несмотря на стрельбу, на поляну из чащи леса выскочил заяц, посидел минуты две между охотниками и тихо проковылял в кусты.
На небе проглянули бледные звезды, над лугами поднимался легкий туман, в лесу ухал филин, иногда где-то вдали пролетал вальдшнеп — хорканье его было чуть слышно и тотчас замирало.
Светляки начинали светить своими фонарями в траве в нескольких шагах от Инсарова; летучая мышь, кружась, темным комочком мелькала в воздухе.
Наконец, запоздавший вальдшнеп, порхая, как бабочка, в полумраке налетел прямо на Градецкого. На фоне неба птицу было еще заметно; ружье вскинуто к плечу, повторенный сотнями отголосков выстрел раскатился по окрестностям, и вальдшнеп упал, окрапленный свинцовым дождем дроби.
— Поедемте домой! — крикнул Градецкий, подвешивая к ягдташу вальдшнепа, которого подал ему Алексей.
Инсаров подошел к Виктору Александровичу.
— Однако, ловко же вы стреляете, несмотря на темноту!..
— Какое! — воскликнул Градецкий. — Этот вальдшнеп хотел сесть мне на голову, еще бы не убить, точно висит в воздухе, а вот давеча видели?! Вот так пудель! Сам вижу, что стреляю черт знает куда, на сажень в сторону...
— Да ведь и я пуделял не хуже вас! — прервал его Инсаров.
— То совсем другой был налет, а тут — прямо стрелять не могу, сил физических нет!..
— Ладно, ладно, знаем мы вас, как вы плохо стреляете! — засмеялся Инсаров..
Алексей подъехал на тарантасе к скамейке Градецкого, охотники уселись в экипаж и шагом тронулись в усадьбу.
По свойству своей болезни Градецкий не переносил темноты, и потому на крыльце усадьбы его ждали с зажженным фонарем, хотя на дворе было далеко не темно.
По комнатам огромного дома шло шествие: впереди — работник с фонарем, потом — Виктор Александрович, опирающийся на палку, которую звал «костылем», под руку с поддерживающим его Алексеем, потом — Инсаров.
Из передней прошли в огромную комнату, казавшуюся необитаемой; свет фонаря скользил и дрожал на старинной мебели, сдвинутой и нагроможденной по углам наподобие баррикад. На полу лежала обвалившаяся с потолка штукатурка, обои клочьями висели по голым стенам; массивная изразцовая печь, недавно еще угрожавшая падением, была разобрана, и пирамиды кирпичей лежали возле стены. Недоставало лишь сов и летучих мышей, чтобы обстановка напоминала какой-нибудь разрушающийся средневековый замок.
Следующие две-три комнаты тоже были нежилые, и «мерзость запустения» виднелась в них на каждом шагу.
Наконец прошли еще в одну дверь и сразу очутились в уютной и красивой обстановке.
Это была столовая. Массивная висячая лампа ярко горела над столом, на котором был сервирован чай и ужин.
Мебель была из дуба. Громадный резной буфет, по стенам медальоны, изображающие связки убитой разнообразной дичи.
Рядом с этой комнатой помещался кабинет Виктора Александровича.
Тут тоже было полное освещение — горели лампа и свечи. По стенам, на коврах и лосиных рогах, висела масса охотничьих доспехов и несколько ружей; на длинных гвоздях вдоль стены лежали бамбуковые удилища, а на столе и этажерках были разложены книги, преимущественно охотничьего содержания, так как хозяин любил такую литературу, и все издающиеся в России охотничьи журналы по мере выхода в свет заглядывали сюда.
Гравюры и картины охотничьих сюжетов и множество портретов собак украшали стены комнаты, Ральф — лаверак высоких кровей, стуча когтями, махая пером и ласкаясь, солидно подошел к Инсарову.
Возле кабинета помещалась спальня Градецкого с массой всяких удобств и причуд, а еще дальше, с выходом в огромный обветшалый зал, была «комната для гостей», куда и прошел Инсаров.
Вещи Михаила Николаевича были уже внесены сюда, Инсаров переоделся и вышел в кабинет, где Градецкий ждал его, чтобы идти ужинать.
После ужина Алексей сообщил Инсарову, что коробка с червями стоит на балконе.
— Что вы затеваете? — спросил Градецкий.
— Заказал своему кучеру накопать червей, — отвечал Инсаров. — Думаю, рано утром, еще до солнца, выехать удить рыбу...
II
Когда Инсаров, выспавшись после рыбной ловли, вошел в кабинет к Градецкому, у того сидел гость, цветущий блондин лет двадцати пяти, помещик Виктор Сергеевич Лунин.
— Какой ветер занес вас сюда? — здороваясь с ним, спросил Михаил Николаевич, зная, что огромное имение братьев Луниных находится на другом конце уезда, верст за сто двадцать от усадьбы Градецкого.
— Был в городе по делам, а оттуда, дай, думаю, навещу Виктора Александровича, и заехал. Куда ни шло, крюку тридцать пять верст!
— Весьма благодарен, — любезно сказал Градецкий и тотчас же перевел разговор на охоту. — Ну, как-то вы нынче охотились на токах?..
— Превосходно! Всегда я охочусь очень недурно, а нынче открыл новые тока в казенных дачах...
— Плохо, что у нас много казенных охотников и тока быстро разбиваются...
— В том-то и дело, что нет! Туда, где я охотился, буквально никто не ходит. Там исключительные условия охоты: страшно высокие деревья и крестьянские ружья не берут с них глухарей.
— Вероятно, осины? — спросил Инсаров.
— Нет, сосны. Лес корабельный. И какое красивое место! Пригорок и на нем ток... Глухарей — чертова тьма! Я прожил на этом току три дня и убил двадцать штук.
— Большие были глухари? — незаметно для Лунина подмигнул Градецкий Инсарову.
— Только один вытянул восемнадцать фунтов, остальные фунтов на четырнадцать, пятнадцать...
— Так, так... — протянул Инсаров, большой любитель глухариных токов, но никогда не взявший весною глухаря тяжелее тринадцати фунтов, несмотря на сотни добытых им этих великолепных птиц. — И ваше ружье, конечно, доблестно справлялось с вышиною деревьев?..
— Разумеется, что за вопрос. Мой толет имеет только один недостаток: бой слишком кучный, из-за этого и продать его хочу. Судите сами: на сорок шагов заряд идет пулей и разбивает птицу. Сущее наказание! Зато такое ружье приучает меня точно прицеливаться. Однажды, случайно, я зарядил один ствол пулей на охоте по дупелям, не заметив этой оплошности. Вылетел дупель, я — бац! И птица вдребезги. Только перья полетели и пух. Знаете, будто разбился стеклянный шарик, наполненный перьями. Есть такие шарики для практики стрельбы влет...
— Ловко, — сказал Градецкий. — Вы, Виталий Сергеевич, как видно, превосходный стрелок. Вам бы где-нибудь на стенде показать свое искусство, по голубям...
— Не знаю, не приходилось, — небрежно произнес Лунин. — А стреляю я действительно недурно. Как вам сказать... за последние два года я не могу вспомнить ни одного пуделя. Выстрелил и убил — я так привык к этому!..
— Ну, а вот мне так приходится от этого отвыкать: руки отказываются повиноваться! — сказал Градецкий, бывший до болезни воистину превосходным стрелком, да и по днесь еще, несмотря на многочисленные недуги, могущий «постоять за себя» с ружьем в руках.
— Глухарей на току всех били дробовиком? — спросил Инсаров Лунина.
— О нет, почти исключительно из франкотки. Я люблю эффектную стрельбу!..
— Но, позвольте, не всегда на току можно пользоваться винтовкой! — воскликнул Градецкий. — Или у вас есть какое-нибудь приспособление для стрельбы в темноте?
— Никаких приспособлений. Просто к винтовке я ужасно привык и много из нее стреляю. На моей франкотке на конце ствола есть вилка — предохранитель, чтобы не сбить мушку. Эту вилку отлично можно рассмотреть на фоне неба, потом я подвожу ее к глухарю, и хотя мушки не видно, но, поместив глухаря в эту вилку, с уверенностью спускаю курок, и почти всегда пуля там, где надо!..
— То есть в пространстве, — невозмутимо сказал Градецкий.
Лунин ничуть не смутился.
— Нет, в глухаре! Испытайте мой способ — не раз скажете спасибо.
— Франкотке я не верю, — объявил Инсаров. — Она легкоранна, у меня часто случались отлеты тетеревей, пробитых из франкотки пулею насквозь.
— Я надрезываю пули, и моя франкотка кладет на месте не только тетерева, но зайца и глухаря. Нынче, на днях, я убил в поле журавля с восьмой пули на шестьсот шагов расстояния!..
— Да будет вам! — не мог воздержаться Инсаров.
— Уверяю вас. Да это что! Я пристрелял свою франкотку на тысячу шагов. Замечательнейший бой!
— Интересно, по какой мишени делали вы пристрелку?
— Стрелял в тридцатидюймовый круг.
— Но ведь это — точка за тысячу шагов!..
— Так что же? Надо только принять в соображение положение солнца, направление и силу ветра. Недавно я начал на такой дистанции обстреливать журавлей, и если бы не пастух, который согнал их, я, наверное, уложил бы их обоих!..
— Вот, батенька, как молодые охотники стреляют, — сказал Градецкий Инсарову, — не нам чета!.. На тысячу шагов из франкотки!..
— Вам кажется это удивительным только потому, что вы не попытались взять от франкотки все то, что она может дать, — отозвался Лунин, — только и всего!
— А тяга у вас как? — спросил Инсаров, надеясь и об этой охоте услышать «круглые цифры», и не ошибся.
— Тяга порядочная; нередко по десяти вальдшнепов беру за вечер, — объявил Лунин. — Стрельба выручает. Мой толет положительно не признает расстояний, и я обыкновенно бью вальдшнепов без промаха.
— Ну вот и отлично, — сказал Градецкий. — Мы с Михаилом Николаевичем как раз сегодня собираемся на тягу и угостим вас охотой. Большим количеством вальдшнепов хвастать не стану, но ручаюсь, что стрелять придется. Поедем в лучшие места, в пустошь Червишево...
— К сожалению, у меня нет с собою ружья.
— Все мои ружья к вашим услугам!
— Но ведь у вас только мелкие калибры?
— Двадцатый и шестнадцатый.
— А я привык стрелять из ружья двенадцатого калибра.
— В таком случае дело устроилось, — сказал Инсаров, — стреляйте из моего коккериля, наверное, он как раз подойдет вам и, надеюсь, не заставит жалеть о толете, а я возьму шестнадцатый калибр у Виктора Александровича.
— Положительно это чересчур любезно с вашей стороны, — слабо возразил Лунин.
III
Дивные места для тяги были в пустоши Червишево, куда вечером Виктор Александрович повез Лунина и Инсарова.
Остановились в обширной лощине, поросшей редким молодым березняком, на одном краю которой протекал ручей, а вдали чернел лес, ломаной и кривой линией своих вершин вырисовывая все прихотливые извилины и уступы гористой местности.
— Господа, предлагаю всем троим остаться в этой лощине, — сказал Градецкий, с помощью Алексея перебираясь из тарантаса на круглую скамейку. — Слава богу, стул мой цел, а то в прошлый раз кто-то сломал его, и Лешке пришлось работать над ним вторично...
Отмахиваясь от комаров, охотники вынимали ружья из футляров.
Инсаров подошел к ручью, но тот нежно рокотал, пробираясь среди деревьев по извилистому ложу, и тихий говор его мешал слушать вальдшнепов. Поэтому Михаил Николаевич взял немного левее, поднялся на пригорок и решил здесь дожидаться тяги. Вправо и прямо был ручей, а за ним — лес, полукругом охватывающий лощину; левее — среди березок, на другом холме, шагов за двести стоял Лунин; сзади, тоже шагов за двести, возле тропы-дороги сидел Градецкий.
Легкий дымок, поднимающийся в лощине от дымокуров, указывал на присутствие охотников.
Майские жуки-хрущи с гудением проносились между деревьями, и постепенно угасали краски заката.
Хорканье вальдшнепа как будто поглотило все звуки: охотники насторожились, рука инстинктивно крепко сжимала ружье.
Дивные для охотника звуки все приближались, над лощиной плавно «шел» вальдшнеп. Вдруг какая-то невидимая сила на мгновение задержала его на месте, свернула, распластала в воздухе, и, кувыркаясь, он упал на землю.
Выстрел, подхваченный и повторенный эхом, раскатился по лесу, дробясь на тысячи отголосков, и постепенно замер вдали.
Стрелял Градецкий.
— Красиво! — вслух по его адресу сказал Инсаров и снова насторожился: налетал второй вальдшнеп, и на этот раз на Лунина.
Два выстрела ахнули навстречу вальдшнепу — птица дрогнула и метнулась в сторону, но справилась тотчас же и, мерно взмахивая крыльями, с хорканьем и цыкованьем пролетела над лощиной, далеко минуя Инсарова.
Лунин пропуделял.
На тяге в этот вечер стрелять приходилось много, охота шла весело. Удары ружей красиво звучали в тихом воздухе, и в особенности было эффектно, когда вальдшнеп по очереди облетал всех охотников и они встречали и провожали его выстрелами. Охотники досадовали в эти секунды на промахи, а бархатистые могучие звуки, особенно сильные на заре, гремели и рокотали по окрестностям, будто мощные вздохи природы.
Чем более сгущались сумерки, тем ниже и сравнительно тише летели вальдшнепы и тем труднее было находить упавшую птицу среди очень густых, местами молодых зарослей.
Лунину положительно не везло в этот вечер. Последовательно он промазал по двум пролетающим в меру долгоносым, потом зашиб одного, и, пока искал его среди березок и кустов, сбоку протянуло еще два вальдшнепа, по которым он безвредно для них отсалютовал дублетами, и оба они были биты Инсаровым.
Последнее обстоятельство сильно раздосадовало Виталия Сергеевича, и переполнило чашу горечи, выпитую им в этот день на тяге. Флегматик, он стал горячиться и с какой-то ненавистью и азартом стрелять по вальдшнепам, как назло налетающим на него, пуделяя и негодуя на все окружающее. Он никак не ожидал, что Градецкий предложит ехать на тягу, а то воздержался бы говорить о стрельбе. Впрочем, воздержаться не всегда можно; минутами он положительно не может справиться со своим языком: «сгустить краски», сказать что-нибудь оглушительное, вроде «стрельбы без промаха», так и хочется ему...
Наконец Виталий Сергеевич разыскал убитого им вальдшнепа и, немного приободрившись, выждав, когда стемнело и тяга постепенно сошла на нет, направился к Виктору Александровичу.
С любимой «двадцаткой» на коленях Градецкий сидел довольный и счастливый, забывший в эти минуты все свои недуги, отравляющие ему жизнь. Он застрелил пять вальдшнепов — лежащий перед ним ягдташ раздулся от дичи. «Верная его личарда» Алексей помещался между березками, шагах в восьми от барина, и в промежутках между стрельбою они тихо переговаривались.
— Вот идет наш «стрелок без промаха»! — шепнул Градецкий, завидев приближающегося к ним Лунина.
Лешка весело усмехнулся, но когда Виталий Сергеевич подошел, скорчил серьезную мину, и Виктор Александрович послал его за лошадьми, в стороне ожидающими охотников.
— Сегодня я не в ударе, — небрежно объявил Лунин. — И к тому же из чужого ружья как-то неудобно стрелять...
— Да, конечно, — любезно согласился с ним Градецкий. — Привычка к ружью — великое дело... Чу, летит!..
Они прислушались. Хорканье замолкло вдали. Заслышав голоса компаньонов, Инсаров подошел к ним.
— Сейчас стороною протянул вальдшнеп, — сказал он. — Напрасно вы так рано сошли с места...
— Какое рано — стрелять уже темно! — ответил Лунин. Он знал, что Михаил Николаевич убил четырех долгоносых, видел и слышал их падение и вообще, избегая говорить о сегодняшней тяге, о результатах охоты у Инсарова не справлялся. Но тот оказался безжалостным.
— Однако и пуделяли же вы сегодня на славу! — сказал он. — Я просто глазам своим не верил: обещали стрелять без промаха, а вальдшнепы после ваших дублетов все время налетали на меня.
— Нет, позвольте... Стрелять без промаха, а в особенности из чужого ружья я не обещал!..
— Все равно, говорили, что за два года не помните пуделя, и вдруг ... ха, ха, ха!..
— Бросьте, — шепнул Градецкий, улучив минуту, пока Лунин укладывал в футляр ружье.
Виктор Александрович уже начинал страдать, видя, в какое неловкое положение попал его гость.
— Нет, за вранье его следует проучить, — возразил Инсаров, и, опасаясь со стороны последнего новых нападок, Виктор Александрович дипломатично поспешил переменить разговор. Дома их ждал сюрприз.
— Барин какой-то приехал из Петербурга, — объявила прислуга, и сам приезжий барин вышел к ним навстречу.
— Оценщик ...ского банка, Федор Иванович Устинов! — представился он.
Лунин насмешливо поджал губы, взглянув на Градецкого, который на секунду растерялся и чуть не выронил свой «костыль».
— Отец и благодетель! Я тоже давно ожидаю счастья попасть в ваш синодик, — сказал Инсаров. — Может быть, и мое Покровское поручено вам взять под свое покровительство?
— А вы подавали заявление в банк?
— Как же, подал еще зимою.
— Ну, тогда, вероятно, придется и у вас побывать, — вынул записную книжку Устинов. — Покровское… Вы правы, придется съездить и к вам...
Гость оказался очень разговорчивым и милым. Разглаживая свои бюрократические бакенбарды золотистого цвета, за ужином он сообщил, что в молодости служил в гусарах и прожуировал огромное наследство. И притом он охотник: попасть в компанию охотников он всегда так рад и счастлив. Что может быть на свете лучше благородной страсти — охоты? К сожалению, условия городской жизни и вечные разъезды мешают ему теперь заниматься охотой, но когда-то на юге он отлично охотился с гончими и легавыми по зверю и по птице...
— Одно скверно — на юге ужасная жара часто мешает охоте, — сообщил он. — Солнце печет невыразимо, и собака скоро отказывается служить. При такой обстановке нередко приходится прибегать к разным фокусам, чтобы подбодрить собаку. Например, однажды на охоте мы с шурином обвязали собаку веревкой и опустили в колодец, и после такого купанья она отлично пошла. Хорошо-с. Опять мы стреляем, подняли массу куропаток. Потом снова отказывается наш пес работать. Колодца больше нет. Догадались: влили ему в рот бутылку пива, и опять он пошел! Вот, господа, до чего доводила нас страсть к охоте!..
— Я тоже часто даю своей собаке на охоте рюмку коньяку, — сказал Лунин. — Осенью собака дрожит в ледяной воде, ну и отогреваешь ее коньяком...
— Да, это рекомендуется, — согласился Устинов...
Наступило минутное молчание, нарушаемое стуком ножей и вилок. Потом снова заговорил Устинов, и опять про свои охоты.
— На юге с гончими больше всего приходится бить лисиц, — сказал он. — Там такая превосходная охота, что ее отрадно вспомнить. Мы с шурином в одну осень застрелили ... двести лисиц!
— Вероятно, ваш шурин был хороший охотник, — сказал Градецкий.
— О да, это был известный охотник, но его уже нет, его разорвал медведь... С этого случая жена моя ужасно боится охоты и постоянно просит меня бросить эту страсть, но собак она любит. У меня и теперь есть превосходные сеттера, в особенности один, чутье изумительное... И до чего сильна страсть к охоте, любовь к дичи в таких кровных собаках!.. Представьте, как только его выпустят из дома, он сейчас же бежит к мясной и зеленной лавке и делает стойки над выставленными в окне куропатками и тетеревами!..
— У меня тоже есть удивительно чутьистый пес, — сказал Лунин, давно порывающийся вставить свое слово в разговор. — В прошлом году взял я его с собою в одну из моих поездок. Едем мы на тройке, в тарантасе. Вдруг он занюхал воздух и сделал стойку. Я кричу кучеру: «Остановись, держи лошадей, вероятно, здесь близко дичь!..» Пока останавливали лошадей, собака стоит в тарантасе, как над птицей. Наконец остановили тройку... и что же вы думаете? Сразу из тарантаса он повел и шагов за двести от дороги поднял выводок куропаток!..
— Да-с, с такими собачками приятно охотиться: никогда без дичи не вернешься! — сказал Устинов.
— А в особенности после стоек возле лавки, где продается дичь, — заметил Инсаров...
