КАРАЗИН Николай Николаевич
Мы проехали к помещику Ш., одному из богатых крупных землевладельцев, что редко бывает в настоящее время, еще не порабощённых дворянским банком, — провести недельку-другую в его роскошной усадьбе и поохотиться, как говорится, всласть.
День нашего приезда совпал как раз с кануном первого сентября.
В тот же день, вечером, назначено было первое охотничье совещание и рассмотрение планов целого ряда последующих охот чуть ли не на весь осенний сезон.
Все собрались в роскошной столовой замка. Дом был построен в старогерманском стиле с башнями, гербами над входами и многими причудами, а потому название «замок» очень к нему подходило, хотя дело происходило в Пензенской губернии.
Сам хозяин — человек молодой и энергичный, хозяйка тоже. Дом поставлен на барскую ногу. Порядок во всем образцовый, а потому и совещание наше носило характер серьезный и основательный.
Во-первых, тщательно рассмотрены были планы и кроки местностей для предстоящего наезда, установлена последовательность, с которой надо было брать острова, определены пункты сборов и бивуаков. Ду¬шою заседания был, конечно, опытный и лихо знающий своё дело заве¬дующий всею охотою Б.
Глядя на его огромную, приземистую фигуру в казакине из грубого верблюжьего сукна, с кинжалом на простом ременном поясе, кто бы мог подумать, что в душе этого человека скрыты целые сокро¬вища знания и опыта?
Он горячо и с уверенностью объяснял все, что нам предстоит.
Он уже целую неделю заганивал лихих кабардинских скакунов на рекогносцировках, обскакал чуть ли на полуезда, вынюхал все лесные закоулки, знал наизусть, где сидит заяц, где лисица, сколько их в каждом островке, где приютились волчьи выводки, — одним словом, ни один градоначальник не мог бы так хорошо знать вверенное ему двуногое население города, как Б. знал всё пушное, четвероногое.
Старые, опытные немвроды только хмурили брови и пощипывали концы седых усов, слушая его россказни и обещания, молодёжь захлебыва¬лась от восторга и нетерпения, а Б. так и разжигал своими докладами.
— Под Татарскою кручею, ваше сиятельство, — говорил он, тыча пальцем в замысловатый чертёж собственного изготовления, — мы «возьмём» четырнадцать зайцев и трёх лисиц. Отсюда перейдём на Мареуткины поросли; тут немного: всего зайцев пяток... Лисиц нету... Была пара, да на прошлой неделе перебралась в Урачи. Эту захватим, даст Бог, во вторник. Из порослей прямо на Лукьяново, там зайцев тридцать три, из них до десятка матёрых; лисиц обозначилось девять штук. Забрав оные, мы идем...
— Позвольте, — перебивает хозяин, — после порослей надо привал... Где у вас назначен бивуак?..
— Не рано ли?! — угрюмо косит в его сторону докладчик.
Начинаются довольно энергичные прения. Дело в том, что хотя и полагается после привала продолжать охоту, но заведующий очень хорошо знает, что какая же это охота после настоящего привала, да ещё в день почина охоты.
Знает он также инструкции, данные поварам и буфетчикам, какой кулинарный обоз готовится к утреннему выезду, и крепко держится за Лукьяновский остров.
— После Лукьянова мы идем на Мартынову балку...
Но эта была уже военная хитрость опытного сердцеведа.
Из страха, чтобы не повели их ещё дальше за один раз, ему уступают Лукьяново, но зато после уже — шабаш! — привал, а там, после, что Бог даст.
Б. доволен, но принимает вид недовольного, и даже про себя, но умышленно вслух, ворчит:
— Так нельзя! Уж или охотиться, или бражничать, а то это одна профанация...
Совещание окончилось часов около девяти, — надо поужинать и раньше ложиться спать... Завтра ведь чуть выступает охота на место, надо пройти на конях вёрст по крайней мере с пятнадцать.
Стая гончих ушла с ночи, с доезжачим и выжлятниками. Го¬спода выедут попозже немного, в экипажах, прямо на указанное место.
Все расходятся по своим комнатам, а так как вы, читатель, завтра на охоту не собираетесь и вам в постель ещё рано, то я, поль¬зуясь таким удобным случаем, постараюсь познакомить вас с самою сутью дела — с организацией настоящей хорошей псовой охоты, с её свойствами, — одним словом, со всем тем, что не только охотнику, но и всякому прочему гражданину своего отечества знать не мешает.
Псовая охота ведется двумя резко отличающимися группами: груп¬пою гончих и группою борзых.
Условия полевой работы этих групп настолько различны между собою, что для каждой опыт выработал свои законы и правила.
Чтобы поймать зверя, надо прежде его разыскать и выгнать из леса.
Это дело гончих. Поэтому гончие собаки должны быть чутки, злобны, нестомчивы и обладать звонкими голосами, — это опера охоты.
Конечно, зайцы и лисицы не большие любители вокального искусства и стараются изо всех сил удрать подальше, а дальше — опушка и за нею — тихое, привольное поле.
Но в этом поле, притаясь за кустами, за случайными стогами, в складках местности — таится балет: легконогие, стройные борзые, зоркие и резвые до пределов воображения, — эти уже разом, с уголка, настигают озадаченного зверя и берут его прямо за загривок.
Поэтому и главнейшие качества борзых — зоркость, резвость, хватка...
Чутья от них никакого не требуется и особенных умственных качеств тоже, что ещё более оправдывает наше сравнение этого отдела с балетом.
Конечно, руководят всеми этими собачьими инстинктами и свой¬ствами люди, они же и пользуются плодами побед.
Первыми, т. е. гончими, руководит доезжачий с своими по¬мощни¬ками-выжлятниками, вторыми — борзыми — заведуют псари-борзят¬ники.
Первые должны быть очень заметны во время работы, в глаза бро¬саться своим видом, чтобы не теряться из вида в лесных трущобах, а потому одеты в ярко-красные костюмы и сидят на серых конях; вторые должны быть совсем незаметны до момента спуска своры, а потому сидят на конях тёмных мастей и одеты в тёмноцветные казакины.
Псовая охота выработала свой собственный язык, и его надо знать, во-первых, для того, чтобы понимать самому охотничьи разговоры, а главное рассказы...
Ах, какие интересные бывают охотничьи рассказы, и главное — что все это самая сущая правда! Кроме того, чтоб и самому не показаться профаном, сболтнув что-нибудь не по-охотничьи...
Это может серьёзно испортить репутацию.
Вот и познакомимся хотя с главнейшими охотничьими выраже¬ниями.
Поймать зверя — это профанация, потому что зверя берут, например: я взял там-то двух зайцев. Но это относится к борзым.
Если же доезжачий примет зверя из-под гончих в лесной чаще, то он не взял, а сгонял — это уже большая разница.
Про голову собаки говорят, что у неё не нос не рот, а щипец.
Цвет собаки и густота шерсти у борзой — псовина, у гончей — крас...
Хвостов на охоте вовсе нет ни у кого, потому что то, что мы обы¬кновенно называем хвостом, то у борзой правило, у гончей — гон, у волка — полено, у лисицы — труба, у зайца — цветок, у козы — салфетка, у лошади — махальце, у самого охотника... виноват: у самого охотника совсем нет хвоста...
Собак гончих не пускают в лес, а забрасывают в остров.
Семья волчья называется гнездом, и чтобы разыскать резиденцию такого воровского притона, надо подвыть гнездо, т. е., подражая волчьему голосу, заставить откликнуться на этот предательский зов всех членов хищного семейства и узнать их всех по голосам.
Звери все разделяются на прибылых и матёрых. Первые — это ещё малоопытная золотая молодёжь, не успевшая ещё обзавестись семьями; вторые — это уже патриархи, отцы семейств, а потому уже настолько бывалые и опытные, что с ними надо серьёзно повозиться, да и сила матёрых и их резвость далеко выше силы и резвости молодёжи, и манера не та.
Например. Вылетает из-под гончих на опушку прибылой заяц... Он заложил уши, даже глаза прищурил и несётся без памяти вперёд часто прямо даже навстречу спущенным со своры борзым.
Матёрый скачет степенно, уши торчат вверх «коном», глаза зорко глядят по сторонам...
Этот, когда уже поддаст полного хода, так уж именно в своё время, и поймать такого не всякая свора поймает, — разве уж рез¬вость у собак первоклассная.
Всё это относится и к волку. Стая гончих — это душа охоты. Гончие требуют усиленной дрессировки; дисциплина в стае — всё.
Хороший доезжачий — большая редкость, а такой, как наш Пётр Яковлевич, — положительно феномен.
Это очень видный, красивый брюнет лейб-гусарского типа, — не то цыган, не то итальянский баритон из оперы.
У него в ведении стая почти во сто голов, и как эта стая выучена своему делу! Он знает каждую собаку, как не всякий отец своих детей.
Он узнает их всех не только издали, по виду, но даже различает по голосам.
Ходят они у него без смычков (смычком называется пара собак, связанных вместе за ошейники коротким ремнём).
Это стеснение для таких образованных собак, как вверенные Петру Яковлевичу, совершенно излишне...
По его голосу: «В стаю!» — все гончие мигом собираются в плотную кучу, останавливаются неподвижно и смотрят хозяину в глаза, в ожидании приказа. «Стая вперёд!» — и стая движется сплошною колонною. — «Стой!» — и все остановились, как вкопанные.
Поставив стаю в одном углу обширного двора, сам доезжачий переходит в противоположный угол и вызывает к себе всех собак, по одиночке, перекликая по именам.
В лесу, в самый разгар гона, когда собаки разбросались по чаще и заливаются на разные голоса, так что стон стоит над лесом, — лишь только прозвучит призывный рог доезжачего, концерт смолкает моментально, и через какие-нибудь полторы, много две минуты вся стая покорно сбирается к ногам серого Османа — великолепного кабардинца, что ходит под седлом Петра Яковлевича.
От доезжачего требуются большая сметка, лихость и уменье ездить верхом; ему часто приходится в карьер проскакивать такие трущобы, что другой и пешком не продерётся.
В этой бешеной скачке доезжачему приходится не на шутку риско¬вать своею головою... Он, как бес, красным пятном, то там, то сям мелькает в лесной чаще, его голос соперничает с гомоном и лаем стаи...
Звуки его рога, особенно как подаст по красному зверю, заставляют усиленно биться сердца борзятников, настораживать зрение и приподниматься на стременах.
Дрессировка борзых гораздо легче. Собственно говоря, им никакой дрессировки не полагается. Непокорных и драчливых дома усмиряет хлесткий арапник дежурного псаря, а для охоты нужно только увидать и догнать.
Свору спустят вовремя, укажут зверя также вовремя... Скачи и хватай!..
Невелика наука. Сам борзятник тоже должен быть зорок и смел в седле: скакать ведь приходится тоже сломя голову, не разбирая дороги, и, нагнав собак как раз в тот момент, когда они хватали зверя, — прямо им на голову свалиться с седла и принять добычу, пока собаки не разорвали её в клочья и не проглотили мигом.
Борзятник, подскакав, грозно орёт: «Отрыщь!», вырывает зайца или лисицу прямо из зубов, прокалывает добычу кинжалом и приторачивает к седлу. Затем он снова берёт своих собак на свору и едет шагом на назначенное ему место.
Бывают случаи, когда борзятнику и его собакам приходится труд¬новато — это когда попадётся хороший волк, да ещё вдобавок матёрый. Тут и собаки и охотник держи ухо востро! Начинается борьба, да какая!
Зверь силён и ловок, вооружён сильными челюстями, кровь льётся рекою. Побеждённые собаки могут выпустить страшного хищ¬ника — это великий позор!..
Надо быстро придти на помощь псам, самому ввязаться в драку и выручить собак ловким ударом кинжала...
А то бывает приказ взять волка живьём, что называется — со¬струнить.
Для этого охотник, пользуясь удобным моментом, когда собаки взялись дружно, падает на волка сверху, хватает его за уши, закладывает ему между челюстей толстую рукоять арапника и другим его концом туго-натуго стягивает челюсти; тогда остаётся только связать ноги, что дело уже сравнительно лёгкое, и пленник без движения лежит покорно в ногах у победителя.
Брать зверя живьём надо для пополнения зверинца при охотничьих дворах, для собак, для практических занятий — для подготовки молодых собак в свободное от охоты время, т. е. с чисто педагоги¬ческой целью.
Садки устраиваются на больших дворах, обнесённых высокими стенами; волка приводят в особенно устроенном ящике, который до¬вольно-таки дёрнуть издали за верёвку, чтобы он распался крестцом, и заключённый в нём зверь сразу бы очутился на свободе.
Для первых уроков собак пускают на волка соструненного, т. е. лишённого возможности кусаться; далее, при следующих уроках, зверя расструнивают, дают возможность более опасного сопротив-ления...
Это, говорят, хорошо для собак — «злобит» их и вызывает мсти¬тельность.
Понятно, что положение зверя при таких уроках самое печальное...
Хотя и с научною целью, но его рвут и терзают бесчеловечно, и после лекции вновь, еле живого, запирают в ящик и везут в волчатник, где ему заливают кровавые раны целебным веществом и кормят овсянкою с кониною, чтобы поправить для дальнейших опытов в собачьей школе.
Было чудное осеннее утро, когда я вышел на крыльцо.
Скоро и все собрались — и на всех лицах отражалось хорошее здоровое настроение духа....
Дамы явились в полном охотничьем туалете — в амазонках, с кинжалами на кавказских поясах и даже с золочёными рогами через плечо...
Это им было очень к лицу... Разместились на долгушах и трону¬лись в путь... Застоявшиеся тройки рвались и шли, что называется, на вожжах; пыли не было после лёгкого ночного дождя; необозримые жнива сверкали утреннею росою... и серою лентою, то спускаясь в низины, то снова поднимаясь, вилась в этом золотом поле плотно укатанная просёлоч¬ная дорога... Вон вдали синеет полоса леса, за ним опять — необозримые рав¬нины полей... там еле сверкает точка далёкого храма... там, в море зелени, белеют крыши помещичьей усадьбы — и опять поля... поля...
Хорошо!.. Час гона — и мы его почти не заметили... кони взмылились, а рыси не сдают, даже норовят подхватить... Взяли напрямик, без дороги...
Тяжело врезались колеса в целину, глубокий след режут, а тройкам хоть бы что... только пофыркивают...
Впереди из оврага выезжает всадник и машет нам рукою...
Далеко он, а всё-таки как не узнать нашего Б.? Вот он при¬гнулся и несётся нам навстречу на своем светло-гнедом кабардинце...
Это с докладом, что у него уже всё готово, и точным указанием, где ждут борзятники с господскими сворами и лошадьми.
Под самым лесом, у опушки, мелькают ярко-красные точки: там на посту доезжачий с выжлятниками...
Тройки остановились у старого сенного сарая, где из-под навеса выводили нам оседланных коней. Поговорили, покурили, сели и тронулись на свои посты, беспрекословно повинуясь руководителю — магу и волшебнику Б.
— Я, видите, — подъехал он ко мне, — так распорядился, чтобы лучшую лисицу поставить прямо на самого барона, другую лисицу — на их супругу, третью — на их сестру-с, а на вас...
— Да ведь это Татарская круча... Ведь вы говорили, что здесь только три лисицы и есть да ещё четырнадцать зайцев, — припомнил я его вчерашний доклад.
Б. наклонился ко мне чуть ли не к самому уху и таинственно произнёс:
— Сегодня утром, до свету, ещё две появились, надо полагать — из Мамоновых пустошей перекочевали...
С полчаса, а то и больше, продолжалась расстановка борзятников со сворами. Б., окончив это дело, исчез в чаще, и скоро мы услыхали его рог, возвещающий, что гончих «набрасывают»...
Тишина наступила мёртвая, но не надолго... Словно в колокольчик далеко где-то ударила первая гончая... за ней, тоном ниже, другая; там ещё и ещё, и залилась во всю, сразу напавшая на след, горячая стая... Сердца забились тревожнее, глаза так и пронизывают щетину «пожней», каждая борозда, межа, рытвина видны ясно, отчётливо...
Зрение как-то обострилось, и всё кажется, что, вот-вот, испу¬ганная шумом в лесу, робко припадая к земле, прячась за кочками, крадётся красношерстая лисица... А стая заливается всё звончей и звончей... Вот погнали «по зря¬чему», вот сбились... вон послышались ободряющие голоса выжлятников, хлопанье бичей... «Го-го-го!.. Собаченьки!..» — самого Петра Яковлевича... И опять всё тише и тише. Вот и Б., без шапки, пригну¬вшись к самой шее коня, выскочил из-за лесного мыска и снова нырнул в гущину... А! Опять справились, опять гонят, ближе и ближе...
—Улю-лю-лю! — ревел нечеловеческим голосом стремянной Марии Алексеевны.
Смотрю: она сама, отдав повод, вся раскрасневшаяся от волнения, вынеслась на поляну, наседая чуть не на «правила» своей спущенной своры... Стремянной кубарем валится с седла... В его руках что-то вроде меховой муфты, а он эту муфту кинжалом тычет. Затравили...
—Улю-лю-лю! — слышится гораздо дальше... Там тоже травят...
А дальше что — неизвестно... Далеко стоят борзятники друг от друга, не видно и не слышно. Гончие не смолкают. Кажется, они разбились надвое... И там, слышно, гонят, и в другой стороне — голосят... И снова разом наступило затишье. Конь стоит беспокойно, куст обгладывает, за повод тянет, топчется, того и гляди собак придавит... А те тоже натянули свору, подались вперёд всем корпусом и уши насторожили, даже повизгивают от нетерпения.
Опять сюда повернули, опять ближе горячий гон слышится...
— Улю-лю-лю!..
Рога завыли отбой... Смолкнул взбудораженный лес. Потянулись со своих постов счастливые и несчастливые борзятники... Все как по-писаному...
Честь имею поздравить с первым полем!
А солнце уже высоко. Незаметно как пролетело почти два часа времени... Кто-то замечает, что пора и закусить, потому — адмиральский и такое прочее... Б. энергично протестует, да и бивуак далеко: ему место назна¬чено за вторым полем, по расписанию.
Покурили, порассказали всяк про свои подвиги...
— Она, было, туда... Я заскакал, — да оттуда...
— Нет, Пулька какова!.. Я ведь говорил, я говорил... То есть с первого угона...
— Не видать было из-за межи... — жаловался кто-то.
Поехали дальше. Переход невелик — версты четыре, не больше, а всё с час хода: с собаками на своре не раскачаешься, да и коней беречь надо... И день же выдался для охоты — солнечный, светлый, но не жаркий... самый подходящий. Взял второй остров, опять как по-писаному... Действительно, Б. знает своё дело... все выгорает... Сам он весь красный, даже глаза налились кровью, гнедой его сбавил своей горячки, идёт покой¬но, даже притомился, хоть меняй. А сменить коня действительно надо — предстоит ещё поле, самое интересное, обещающее богатейшую добычу...
Далеко за полдень, часа в четыре этак, солнце уже давно скло¬няться стало, покончили с первым днем охотничьего сезона... Приветливо задымились на лесной поляне костры бивуака, яркими пятнами — цветниками закраснелись разостланные ковры... Повара в белых колпаках ворочали что-то в громадных медных кастрюлях. Пахло так вкусно, дразня и без того волчий аппетит... Стаканы налиты до краёв...
— С первым полем поздравляю, господа!.. Спасибо, ребята!.. — последнее воззвание относилось к стремянным и псарям.
— Рога!
И пошёл по осеннему покраснелому лесу протяжный звук рого¬вого туша... Даже собаки взвыли от такой музыки... И чего тут не было: и хоровые песни, и пляски, и забавные анек¬доты, и удивительная охотничья похлёбка, и необыкновенные домашние наливки, шашлыки на вертелах... А к ночи гигантские костры и пр. и пр.
«Дружеская беседа длилась далеко за полночь», — как обыкно¬венно кончаются газетные отчёты о юбилейных и иных пиршествах...
