Шевченко А. С.
Нет дичи в лесу, подобной рябчику. Спугнутый, он далеко не улетит и на земле не спрячется, будь там хоть самые скрытые заросли. Искусник хорониться на деревьях, он с разбегу сядет на ветку, лишь чуть задрожит листва от толчка... Рябоватое перо рябчика под стать любой расцветке коры. Все глаза проглядишь, высматривая запавшего рябчика.
А он таится, таится над твоей головой и вдруг — словно ждал брошенного на него взгляда — выпрямится, шевельнув крыльями, поведет хохолком и порх на другое дерево.
Поделом рябчик слывет домоседом, ни на что не променяет он густого чернолесья с уютом ельника, особенно если такое угодье овражисто, да еще с ручейком, а под боком и брусничник есть.
Случалось, идешь за перепархивающим рябчиком, а он не виляет, все прямо летит до самой опушки. Казалось бы, чего проще прошмыгнуть через полянку! Так нет, — робкая птица верть назад в родную ей чащу.
И охота на рябчика не такая, как на прочую дичь. Он не станет дожидаться на ветке, пока заметившая его лайка призовет хозяина, — боится громкого лая собак и их порывистых движений. Не будет и перед легавой отсиживаться в траве.
Тоненько, нежно поют-пересвистываются рябчики весною и осенью. Приноравливаясь к их писку, мой старый друг слесарь Василий Петрович отлично подманивает дудочкой бойких серовато-дымчатых певунов.
Но весною эту дичь не трогают, на зорьках рябчик с рябчихой играют вдвоем. Разобьешь парочку, — выводка не будет.
Осенью — другое дело. Осенью рассыпавшиеся в чаще рябчики вновь перекликаются. Натопорщив хохол, ретивый петушок с полураспущенными крыльями проворно гоняется за своим соперником, а то и трепку задаст ему, пока не поладит с откликнувшейся на его зов рябушкой.
В такую пору Василий Петрович, как обычно, с ружьем и пищиком в кармане, отправился на охоту. Редеет листва на деревьях, по-осеннему настраивается природа. В лад серенькому дню, высоко над лесом прозвучали в тишине то ли отголоски пастушьего рожка, то ли обрывки грустного напева... Да ведь это журавли улетают на юг и гулко курлычут, словно прощаясь с вырастившими их топкими мшаниками! Шелестя опавшей листвой, тихонько идет по лесу старый охотник, время от времени попискивает в манок — тоненькую дудочку, приглядывается к лесной жизни.
Птичьих песен уже не слышно. Разве что разговорчивая синичка коротким посвистом отзовется. Заунывно прокричит желна. И сразу же, точно радуясь тусклому дню, просыплет свое звонко-веселое «кли-кли-кли...»
Рябчики почему-то не откликаются. Зато невдалеке покаркивает ворон: «Кру... кру... кру!» Чем он там занят?
Вот так находка для наблюдателя — ворон пытается белку поймать! Взлетит на вершину сосны, — белка от него вниз по стволу убежит, нырнет ворон за ней, — белка забьется в густую макушку. Не достает проворства нападающему ворону, никак не изловчится он накрыть и, долбанув, оглушить верткого зверька. Вьется, трепыхает крыльями черная птица, устремляясь клювом в зелень хвои. Но от зоркого глаза ее не ускользнуло едва уловимое движение затаившегося в кустах человека. Как же раскричалась вслед врагу белка, возмущаясь такой неслыханной дерзостью.
В самом деле, ворон — «лесной санитар» — обычно подбирает неживую добычу, добивает слабых, подранков, а он вдруг занялся ловлей...
«Си-у-си», — дудочкой подражает Петрович голосу рябушки.
«Си-си-сиси-у», — уже безбоязненно откликнулся в ольшанике петушок. Слышно: перепорхнул и затих. Не пешком ли подбегает? Так оно и есть. Задорно топорща хохолок, выскочил на прогалину рябчик и, заметив охотника, юрк в траву, чтоб загреметь отсюда на дерево. Но поздно: Василий Петрович не прозевает!
Немного погодя, близ ручья, с разных мест стали отвечать рябчики. Петрович не торопится, пищит в дудочку с промежутками. Это еще более подзадоривает певунов. Птицы оказались ближе друг к дружке, чем к охотнику, слетелись в стороне и замолчали. Приходится разгонять их, а потом уже поодиночке подманивать.
По прибрежному откосу раскинулись заросли малинника. Еще недавно здесь лакомились ягодами рябчики, дрозды, тетерева. Невольно улыбнулся Петрович, взглянув на знакомые заросли. Летом тут собирал малину приезжий дачник. Заметил он, что недалеко от него, внизу по откосу, возится кто-то, чавкает, шевелятся кусты. Вот будто темная лохматая собака топчется там. «Кутька! Кутька!» — позвал дачник пса. Медвежонок как охнет, как шарахнется. Из малинника выглянула голова медведицы. Свесив передние лапы, зверь встал на дыбы и, насторожив круглые уши, всматривается вверх. Но яркие лучи солнца ослепляют медведицу, она лишь щурит маленькие глаза. Забыв о корзинке, растерявшийся горожанин мигом вскарабкался на сосну. А напротив него в вершине осины завозился кто-то, показалась морда испуганного медвежонка. Друг от друга спасались на деревьях! Недружелюбно косясь на соседа, звереныш сполз задом вниз. Рявкнула его мамаша и скрылась со своим детищем.
Вспоминая этот забавный случай, Василий Петрович поднялся на горку. Над ее склоном сумеречный навес дубняка с липами, вязами и лещиной на опушке. А в темно-еловой стене, загораживающей скрытно шумящий ручей, чернеют пролазы меж голыми у подножья стволами. Подал было свой голос рябчик и смолк... Беспокойно застрекотали дрозды. Пронзительно закричали сойки. Кто там их всполошил? Вот громко треснула сушина, сердитое донеслось фырканье. Птичий гомон отмечал путь невидимого зверя. Треск раздается уже в другом месте. Закаркала, кружась, откуда-то взявшаяся ворона. И опять послышалось грозное чмыханье. Прячась в чаще, бродит у самой опушки зверь, пугает человека, но на поляну не показывается, значит — сам робеет.
Петрович, конечно, догадался, кто это пытается нагнать на него страху, выпроводить из своих угодий.
— Ну-ка, покажись, мохнатый! — окликнул охотник, зарядив ружье пулями.
Тишина. Провожая кого-то, птицы стали удаляться.
У перехода через ручей на влажном песке виднелись следы медведицы с медвежонком.
Лукавила медведица, стращая грозным фырканьем. А как только поняла, что ее не боятся, — зверь отлично разбирается в этом, — поспешила скрыться.
