Беляев А.
Дорога
В эту поездку мы отправились вдвоем с художником Федором Глебовым. Глебов прекрасный охотник, тонкий знаток и любитель природы. Он много раз бывал на севере и хорошо знает условия охоты и жизни в северных краях. Для нас это было особенно ценно, так как охота в Карелии, куда мы отправились, была нам известна только понаслышке.
С чемоданами, ружьями, с большим этюдником и подсадными утками мы выехали из Москвы мурманским поездом и через сутки были в Медвежьей Горе. Оттуда путь наш лежал по берегам озер, вдоль рек и речушек, мимо отвесных скал и шумящих водопадов по разбитой, разъезженной, размытой весенней распутицей дороге, в поселок Паданы. Сто километров до Паданы мы едва покрыли в течение дня на попутной машине. У Паданы наша дорога свернула влево к Селецкому озеру и, пробегая по местам, еще более живописным, чем Паданский тракт, привела нас в деревню Сельги. Тут был конечный пункт нашей охотэкспедиции. От Паданы до Сельги машины не ходили. И мы, без малого тридцать километров, тащились на лошади. О Карелии нам рассказывали, что сторона эта лесная, озерная, суровая и неприветливая. Такой мы ожидали ее увидеть. И действительно, увидели поросшие мхом скалы, заболоченные леса, торфяники и ягодники, озера, реки. Но не хмурыми показались они нам, а напротив, очень живописными. Может этому способствовала хорошая погода, сопутствовавшая почти всей нашей экспедиции, может быть, подействовала на нас новизна обстановки, а может и просто весна с ее необыкновенными лучистыми красками заставила нас принять все виденное с таким восторгом и восхищением, но так или иначе, а только Карелия очень понравилась нам. И мы советуем всем охотникам и рыболовам, всем любителям дальних туристских походов и девственных, глухих уголков природы побывать в Карелии.
Великое множество интересных и необычных для средней полосы картин увидите вы там.
Сельги
Деревня Сельги, в которой мы остановились у доброй гостеприимной хозяйки Акулины Ивановны Омелиной, приютилась на высоком восточном берегу Селецкого озера. Озеро вытянулось полукольцом на несколько километров, а деревня прижалась к лесу у порожистой речки и стоит над водной гладью, поглядывая в заозерную даль резными окошками домов. Дома в Сельгах высокие, бревенчатые, раза в полтора выше наших изб, кой-где со светелками, с ажурной резьбой по карнизам крыш и длинными витыми балясинами на крыльцах. На той стороне озера, лес и река. А за ними разлилась такая синяя даль, что сколько в нее ни гляди, все равно не поймешь, где начинается небо, а где, сливаясь в один кудрявый массив, тонет в голубоватом мерцающем мареве вечно зеленый лес. Виденные просторы настолько необъятны, что, кажется, им нет и не может быть конца. Дух захватывает от широты и необозримости их. Сердце молодеет при виде этой веселой, манящей дали, к которой так неотрывно притягивается взгляд. Леса, озера! Леса, озера! До самого горизонта катится чарующая волна воды и деревьев, чуть розовая от солнца по утрам, налитая зеленью и ослепительно блестящая в полдень и затуманенная пурпуром заката в вечерний час, перед самыми сумерками.
Таков вид, открывающийся от Селег. А где же охота? Она тут, рядом, начинается у самой деревни. Можно сидеть дома, пить чай и из окна стрелять уток. По утрам у берега их собирается так много, что даже не верится, что это дикие. Мы приехали в Карелию, когда весна только еще начиналась, и видели, как с каждым днем все больше оттаивают озера и увеличиваются пролетающие на север утиные косяки. С тяжелым свистом летели гагары, проворные белогрудые гоголи, темная, как тетерева, чернеть. Уток много. Табун за табуном летят они в голубых просторах весеннего неба, и, глядя им вслед, невольно думаешь, будто стоишь ты на самой главной утиной дороге. Но это только так кажется. И вправо и влево от озера, и над всей карельской землей тянутся одна за другой сотни стай. А летит-то в основном все морская утка. Крякв мы видели немного. В обрывчатых, песчаных, почти незаосоченных берегах кряква не находит себе кормов и пролетает на север где-то стороной, своими путями. Любителям охоты с подсадной эту особенность стоит учесть и брать на случай поездки побольше чучел морских уток.
Обосновавшись в Сельгах, мы в тот же день отправились с местными рыбаками в лес. Нам не терпелось поскорее увидеть тетеревиные и глухариные тока и мы были рады, когда рыбаки предложили нам свою компанию. Переплыли через озеро, поднялись километра три по реке, прошли лесом, снова на лодке перебрались через протоку и очутились на острове в рыбачьей избушке. Здесь встретил нас семидесятидвухлетний рыбак карел Лукин, осанистый седоусый и седобородый старик. Синеглазый, как и большинство карелов, загорелый, с большими крепкими, забуревшими от воды и ветра руками, он встретил нас попросту, без особой приветливости но и без холодка, словно старых знакомых, которых знал уже много лет и с которыми встречался изо дня в день.
Он помог нам выгрузиться на берег, привязал лодку и, с любопытством оглядев двухметровую фигуру Глебова, не утерпев, спросил:
— Это откуда же такие будете? Из Москвы? Но! Далеко заехали... — и пригласил нас в избушку.
В избушке пахло сеном и копотью. Было душно и темно. Вечернее солнце, клонясь к закату, слабо пробивалось через маленькое оконце. Перед выходом на зорю надо было перекусить. Решили расположиться на открытом воздухе, прямо на берегу протоки, под огромной, посеревшей от времени сосной. Здесь у рыбаков стоял самодельный стол и несколько чурбаков. Пока на костре кипятили чай и грели для ухи воду, кто-то осмотрел мережи и привез рыбы. Полсотни язей, десятка два сигов, несколько щук и пара крупных, черных, как головешки, налимов, лежали в носу лодки. Их выбросили на берег и сложили в кучу. Тяжелые неповоротливые язи и блестящие сиги зарделись на солнце. Солнце залило рыбу багрянцем заката, и она от этого засветилась, словно куча золотых и серебряных слитков. Карелы, равнодушно посмотрев на добычу и отобрав несколько сигов для ухи, прикрыли остальную груду сосновыми ветками. Но мы с Глебовым не сразу оторвали взгляд от этой трепещущей чешуйчатой массы. После скудных подмосковных рыбалок подобные трофеи показались нам почти сказочными. Впрочем мы не рыбаки, а охотники. Едва солнце коснулось верхушек деревьев, со всех сторон над лесом понеслось бормотанье тетеревов. Этого было достаточно, чтоб мы забыли и о рыбе и об ухе и тотчас поспешили на ток. Но тут мы столкнулись с одной интересной особенностью.
В Карелии в начале весны, пока на озерах еще не растаял лед, тетерева в большинстве случаев устраивают свои токовища прямо на льду. Лед постепенно подтаивает, трескается, расползается по озеру отдельными льдинами. А тока все продолжаются, и можно увидеть такую картину: в размоинах плавают утиные стаи, а на льдинах чуфыкают и, прыгая, хлопают крыльями краснобровые косачи. У охотника поневоле глаза разбегаются, — попробуй реши сразу, какая добыча заманчивей?
Вечерний ток
Весной лед, как каша, рыхлый, ноздреватый. Сверху — лужи, под ними — густое крупитчатое месиво, а там, ниже, — метров десять темной торфяной воды. Озера в Карелии глубокие, и ходить по ним по льду, изъеденному теплом, дело довольно рискованное, особенно для Глебова, который весит без малого центнер. Но иначе на ток не попадешь, и нам пришлось попросить у Лукина лыжи. Старик выслушал просьбу и покачал головой.
— Никудышная затея. Не стоит того тетерев, чтобы из-за него купаться, — откровенно заявил он и предложил: — Ложитесь-ка лучше спать, а утром пойдем за глухарями.
Предложение старика нам понравилось, но отказаться от тока было тоже невозможно.
— Мы потихонечку пойдём, — заверил Лукина Глебов.
Старик безнадежно махнул рукой.
Мы нарубили еловых лап и осторожно спустились на лед. До токовища добрались благополучно, хотя и распугали тетеревов. Косачи и тетерки с недовольным клохтаньем разлетелись в разные стороны. По одному петуху Глебов дал дуплет и довольно удачно. Перевернувшись через крыло, птица упала на лед.
Строить шалаши, со всей тщательностью заделывая просветы, у нас не было времени. Мы лишь кой-как составили еловые лапы копной и поспешили скорее спрятаться под ними. Такой маскировки оказалось тоже вполне достаточно. Уже через полчаса вокруг шалашей собралось десятка полтора птиц. Мы стали ждать песни. Но птицы молчали. Их, очевидно, пугали наши шалаши, и они с любопытством разглядывали их. Время шло. И вдруг небольшой молоденький петух, что сидел неподалеку от меня, не выдержал. Громко чуфыкнув и распустив хвост, он оглушительно захлопал крыльями и свечкой взлетел вверх. Солнце плеснуло в него густым вишневым светом. Петух заалел, блеснул мгновенно окрасившимся в нежный розовый цвет подхвостьем и с шумом опустился на лед. Вспорхнул еще раз, снова окунувшись в багрянец заката, и, вновь очутившись на льду, забормотал деловито и торопливо молодым, неокрепшим как следует голосом. Песня его еще не успела раскатиться над лесом. Эхо не подхватило ее на свои крылья, а уже запел и забормотал весь ток и сразу стал шумным, как праздничный базар. Токованье усилилось, когда петухи схватились в поединках. Над озером полетели пух и перья. Птицы так увлеклись боем, что даже не обратили внимания на выстрелы. Первым сдуплетил Глебов. Я испугался, что ток разлетится, и поспешил выстрелить следом за ним. Но тетерева и не думали подниматься на крыло. Они не разлетелись и после следующих выстрелов. И даже тогда, когда мы расстреляли все свои патроны, некоторые особенно рьяные бойцы все еще продолжали схватки.
Никогда и нигде не видел я таких дружных и сильных токов. Поистине это увлекательнейшее зрелище. Мы сидели в шалашах, не заметив, как опустились над озером сумерки и стало темнеть. Село солнце. Потянуло пронизывающей сыростью. Откуда-то с чистой воды пополз туман и синяя белизна льда смешалась с его голубоватой пеленою. Птицы пропали, словно растаяли. Ток опустел. Нам вполне можно было уходить в избушку, но не хотелось вставать. Думалось, может увидим еще что-нибудь необычное и интересное. В памяти еще горела заря, и ясный лазоревый свет небосклона, казалось, мерцал над деревьями. Скоро стало совсем темно. И тогда из леса, что черной массой навис над озером, разнесся сердитый скороговор белой куропатки: «Спать, спать, спать, спать»! — прокричала она и закатилась басистым жутковатым «смехом». «Спать, спать!!» — ответил ей лес.
— Эге-ге-ге! — услышали мы голос Лукина. — Домой идите! Уха остынет!
«У-ха-у-ха!» — передразнил его филин, и всё смолкло. Только стало еще свежее. Глебов вылез из шалаша, засветил фонарик и, хлопая по льду лыжами, пошел собирать убитую дичь. Я последовал его примеру. Охота закончилась.
За глухарями
— Не жаль вам заряды! — ворчал старик, разглядывая наши трофеи. — Добро бы гусей били, а то на тебе, косачей принесли. Нет, завтра пойдем за глухарями.
Он разбудил нас около часа ночи и повел вдоль озера, через вырубки к большому токовому болоту. Было еще совсем темно, когда мы пришли на ток. Под ногами хлюпала вода. Откуда-то с лабужки (местное название небольшого озера) донесся тревожный крик кем-то вспугнутого кулика. Прошли через кустарник и вышли на большую с редкими соснами поляну. Старик показал нам два направления и велел, не теряя времени, расходиться. Глебов пошел в глубь поляны, я — к лесу. У валунов мне было велено остановиться и ждать рассвета. Я сел на камень и прислушался. Волнующее это, надо вам сказать, ожидание. Ухо ловит каждый звук. Кажется, вот-вот донесется откуда-нибудь пронзительный стрекот глухариной песни. Глаза напряженно вглядываются в темные неподвижные деревья.
Глухари где-то тут, рядом. Но узкая полоска зари, разлившаяся над лесом, еще очень бледна и птицы молчат. В ожидании бегут минуты. И вдруг почти над моей головой кто-то невидимый тихо защелкал, будто побарабанили чьи-то пальцы по пустому спичечному коробку и потом застригли ножницами. Глухари! Мне показалось, что я прирос к камню. Боюсь вздохнуть. Боюсь пошевелиться. Только глаза жадно впились в темную крону сосны. Глухарь поет тихо, но слышно его отчетливо. А где поет — не разберу. Под песню я отпрыгнул вправо. Не видно. Еще прыжок. И надо же, влетел чуть не по пояс в болотную жижу! Тьфу, черт! Дождался новой песни. Вылез на сухое. Под песню обошел вокруг сосны и только посмотрел через ветки на зарю, увидел такого глухарята, что поневоле полез в карман за картечью. Как целился, как стрелял, это уже забылось. Помню только, что после выстрела глухарь, ломая ветки, словно тяжелый куль, упал на землю.
Над лесом прокатилось могучее эхо раската. Чтоб не таскать глухаря с собой, я подвесил его на сук и потихоньку пошел в направлении новой песни. Снова выстрел, и снова добыча лежит под деревом. А ток не прекращается. Щелканье и пенье слышатся с нескольких сторон, одновременно токуют пять или шесть птиц. Во мне уже больше не хочется стрелять и, подойдя поближе к одному из токачей, я лег на мох. Между тем во всю уже занялась заря и бледные, предутренние сумерки, рассеиваясь, поползли в лесную чащу. Солнца не видно. Оно плывет еще где-то за горизонтом. Но в небе уже видна корона его огненно-золотистых лучей. Лучи закрыли от глаз крохотные точечки звезд, разрумянили облака и засветили небо нежной, лазоревой прозрачностью. Прошло еще немного времени. Солнце поднялось выше. Лучи его ниже опустились над лесом и вдруг, налетев на вершину сосны, возле которой я лежу, щедро разбрызгались пурпуром на ее ветвях и иголках. Дерево сразу точно вспыхнуло и уже не переставая горело багрянцем до тех пор, пока потоки света не стали ярче и не опустились до самых корней. Тогда от земли, навстречу им поднялась легкая, словно кисейная, пелена белесоватого тумана, и весь воздух начал чуть видимо дрожать и колебаться. Это вздохнул лес. Вздохнула земля, отдавая влагу, вздохнула, поглощая свет и тепло, старая развесистая сосна. Глухарь, что пел на ее вершине, блеснув маховыми перьями крыльев, перелетел на нижний сук и сел близко от меня. Он большой и пестрый, точно индюк. Мне хорошо видны его зеленоватая борода и темная, коричневая шея, отсвечивающие на солнце неясным, очень нежным переливом. Клюв у глухаря белый и подхвостье белое, а по белому, словно горох, рассыпаны темные круглые пятна...
Картина пробуждения природы не успела исчезнуть, а новые краски уже более позднего утра залили поляну. От нежно-розовых и светло-багряных они перелились в золотистые тона и полутона и все от этого преобразилось. Небо поголубело. Зеленые иголки сосны отчетливее и ярче вырисовывались на его светлом фоне, а тонкая ее кора стала совсем, как восковая. По верхушке кроны пробежала первая, полная прохлады и свежести струя ветра. Сосна качнулась и поклонилась наступившему утру, солнцу, родному болоту и, может быть, мне.
Наступил день. Глухарь пощелкал еще немного и с шумом улетел в лес. Мне тоже надоело лежать под кустом. Я встал и побрел в дальний конец поляны, откуда доносились оживленные голоса Глебова и Лукина.
Серебряная рыба
— Шли бы вы, ребята, на Порушту, лососей поглядели, — посоветовал нам как-то Лукин.
— А где она, Порушта? — спросили мы.
— За Энек-озером, она в него впадает. От Селег версты три, — ответил Лукин. — Знаете? Но!
Энек-озеро мы знали хорошо. Мы ходили туда на охоту с подсадными утками. Озеро это большое, живописное. Со всех сторон окружили его леса. Встали вокруг зеленым забором и закрыли от ветра, словно в колыбели спрятали. На озере всегда полно дичи. Нам оно очень понравилось. Мы и реку тогда видели, только не подумали, что в ней лососи водятся.
Лукин объяснил нам, у каких порогов можно подкараулить рыбу, Глебов зарядил фотоаппарат, и мы отправились на Порушту. У порога расположились на большом замшелом валуне, с любопытством разглядывая бурлящий, клокочущий водопад. Я знал, что, поднимаясь вверх по реке для икрометания, лососи непременно должны будут преодолеть этот порог. Но, честно говоря, мне как-то не верилось в это. Неужели у рыбы хватит ловкости? Преграда-то какая! Через обломок скалы с ревом несется поток. Вода бушует, рычит, как затравленный зверь, пенится. Катает пудовые камни, тащит их к обрыву и с легкостью сбрасывает вниз. Порог высок и отвесен. В воздухе шум, всплески. Несмолкаемый гул заглушает наши голоса. От водопада во все стороны летят брызги. Ветер подхватывает их и, как пыль, несет на берег, обдавая нас холодными струями. Откуда-то сверху поток примчал огромную, вывороченную с корнями сосну, протащил ее между камнями и, словно былинку, сбросил с порога. Такая силища у воды! Попробуй-ка проскочи против течения!
Мы сидели на берегу около часа, но лососей не было. День стоял пасмурный, хмурый. Вода в реке казалась совсем потемневшей. Ждать надоело. Неожиданно ветер дунул откуда-то из-за горы. Облака метнулись за озеро и почти сразу же на небе засветились прорежины, а через них солнце. Водопад вспыхнул радужным переливом. Брызги заискрились. И почти в тот же момент мы увидели серебряную рыбу. Точно обнаженный меч, мелькнул в воздухе метровый лосось и, очертя над водой короткую дугу, стремительно влетел в бурлящую струю водопада. Секунду, три, пять стояла рыба в стремнине, собирая силы, и, неожиданно выпрыгнув из воды, перескочила выше. Короткая пауза, и снова прыжок. До гребня водопада остаются считанные сантиметры. Спина рыбы темной полосой высовывается из воды. Кажется, надо совсем немного усилий, чтобы очутиться за гребнем. Но сделать их, очевидно, не так-то просто. Водопад гудит, стонет, брызжется водяной пылью, словно нарочно желая столкнуть упрямого лосося. Рыба извивается, как змея. Она то подается в сторону, то жмется к камням — и вдруг, изловчившись, одним броском перенеслась за гребень, тяжело плюхнулась в воду и ушла в спокойную глубину.
— Ура! — невольно вырвалось у меня. — Вот это мастерство!
— Сфотографировал, Глебов?
Федор нехотя оторвал взгляд от водопада.
— Какое там, я и про аппарат забыл, — с улыбкой признался он. — Давай еще подождем. Наверно и другие лососи вверх пойдут.
Мы остались у порога и, действительно, скоро снова увидели замечательные прыжки серебряных рыб. Иногда лососи срывались. Поток сбрасывал их вниз, крутил в водовороте, швырял на камни. Но вывернувшись, рыбы упрямо продолжали плыть только вперед, с настойчивостью и упорством преодолевая препятствия. А сколько их встретится у них на пути? Десять? Двадцать? Может и больше. И каждое таит в себе гибель.
Все лето, до самой осени, лососи будут подниматься к истоку реки. Слабые погибнут на полпути, сильные доберутся до мелководья и отложат икру.
Мы с Глебовым пожелали доброго пути сильной и ловкой рыбе и пожалели о том, что она не водится в наших реках. Ценнейшая порода рыб — лосось — по праву может считаться украшением любого водоема.
А фотографий Глебов так и не сделал. Трижды щелкал он аппаратом, но колпачок с объектива снять забыл...
Об одной охоте
Лукин взял у Глебова ружье и с вечера пошел на глухариный ток. На рассвете, когда мы возились с мерёжами, он прибежал назад и, еще издали увидя нас, закричал.
— Пули! Пули давайте!
— Какие ему пули? — не понял Глебов.
Я в недоумении пожал плечами.
— Давайте пули! — упрямо продолжал кричать старик.
Мы поспешили ему навстречу. Тяжело переводя дыхание, Лукин рассказал: «У меня медведь из-под носа глухаря утащил». Мы рассмеялись. Но старик обиделся.
— Чего ржете? Погода плохая, ночью дождь шел, глухарь на земле токовал. Сам по песку бегает, а коппала (глухарка) с дерева его караулит. Я еле подкрался к ним. Прицелился. Вдруг из можжевельника кто-то косматый глухаря хап! и назад в кусты. Я напугался, думал леший выскочил. А пригляделся — медведь! Тьфу, пропасть, глаза стали старые, не видят ничего. Давайте пули! Спешить надо, сейчас медвежатину жарить будем. Но!
— А медведь большой? — в один голос спросили мы.
— Годовалый, старше не будет, — ответил старик.
Мы засуетились. У нас и оружие было подходящее, и пуль имелось в достатке, но охота предстояла несколько необычная и меня лично это разволновало.
Первым принял решение Глебов.
— Надо идти! — коротко сказал он.
На сборы мы потратили минут пять. Зарядили жаканами ружья, взяли ножи и пошли на ток. Впереди, с топором в руках, шагал Лукин.
— А он не уйдет, медведь-то? — спросил я.
— Никуда не уйдет! — уверенно ответил старик. — Ему с острова деваться некуда.
Мы ускорили шаг.
Вот и ток. Идем осторожно, поглядывая по сторонам. Нашли следы. Но... с этого момента в наших рядах началось замешательство. Дело в том, что след почти одновременно, но в разных местах увидели и Глебов и я и тотчас сообщили об этом Лукину. Лукин осмотрел следы и справедливо предположил:
— Стало быть, тут два медведя.
— И даже, может быть, больше, — спокойно добавил Глебов, что-то внимательно разглядывая на земле.
Он сделал короткую паузу и продолжал:
— Ну да, так и есть. Вот и еще два маленьких следа. Значит, тут медведица, два медвежонка и возле них пестун (молодой медведь). Всего четыре зверя.
Мы переглянулись.
Старик почесал за ухом и многозначительно вымолвил: «Но!»
Глебов в раздумье произнес: «Н-да!»
А я просто струсил и прямо сказал: «Ого!»
После этого мы двинулись дальше и прошли по следу еще шагов сто. На песчаной гриве, где отпечатки когтистых лап косматого семейства были видны особенно ясно, наш отряд остановился на военный совет. Впереди, до озера, оставалось совсем немного: узкая полоска луга и густая, заросшая мелким ельником площадка. Медведи были там, это точно. А мы — пока что тут, перед ними. Надо было что-то делать! Мы постояли, потоптались на месте, поговорили о том, о сем и решили: пусть живут хозяева леса подобру-поздорову.
Вечером, за чаем, обсуждая охотничьи дела, Лукин с достоинством вспомнил:
— А медведи-то с острова никуда не ушли. Я прав был тогда.
Мы ничего ему на это не ответили, но про себя подумали: «И мы тоже были правы, как раз вовремя убрались».
Этот случай я рассказал для того, чтобы охотники знали, насколько богаты карельские леса крупным зверем. Есть тут волки, есть рыси, есть олени и лоси. Особенно же много медведей. Карельский медведь силен и вынослив, но хищностью он не отличается и редко нападает на домашний скот. Охота на него разрешена круглый год, и тем, кто любит медвежью охоту, при поездке непременно представится случай помериться силой с мохнатым лесным хозяином.
Лесные зарисовки
Весна с каждым днем вступает в свои права. Снег весь почти стаял, пора распускаться почкам и зеленеть траве. Пахучее волчье лыко цветет уже давно, и скоро надо ждать ландышей. Солнце греет совсем по-летнему, в полдень в лесу становится жарко и вечером над болотами стоит комариный звон. А на озерах еще всюду лежит синий лед, и только у берегов видны широкие проталины.
Мы с Глебовым все утро бродим по мелколесью...
По пути в избушку вышли к реке и сели передохнуть в тени развесистой сосны. Отчего весной воздух такой пьяный, от озона или от запахов? Даже голова кружится. А пахнет он, как букет. Пахнет рекой, соснами, сырою землей, багульником, пахнет еще чем-то очень ароматным, но сильнее всего — свежестью. С берега не хочется уходить.
Как родилась радуга
Река возле нас неширокая, но быстрая и порожистая. Метрах в ста от того места, где мы сидим, из воды виднеются большие камни. На одном из них застряла льдина. Вокруг льдины с шумом несется поток, бурлит, бьется. Льдина потрескивает, раскачивается и вдруг, разломившись, с глухим треском рушится в волны. Поток, точно зверь, налетел на нее, ударил, разбился в мельчайшие капли, и тотчас огненный столб прорезал воздух. Это в тумане брызг, освещенных солнцем, зажглась радуга. Вспыхнула и потухла. Унес ветер водяную пыль.
Неуживчивое семейство
На озеро, в котором мы ловим рыбу, каждый день прилетает семья лебедей — семь больших белых птиц. Весь день они плавают в размоине между льдинами, а вечером улетают куда-то за синюю гору. В ясные дни, когда лед вокруг размоины под солнцем становится темным, лебеди кажутся беломраморными изваяниями, так они величественны и изящны. Плавают они медленно, чистятся не торопясь, охорашиваются степенно. Я наблюдаю за ними с высокого, покрытого лишайниками камня. Птицы кажутся очень спокойными, они словно не замечают ничего вокруг себя, такой гордый у них вид. Но это только лишь до той поры, пока в размоину не сядет какой-нибудь чирок или утка. Царственных птиц тогда сразу узнать нельзя. Куда вся осанка девается! Лебеди поднимают крик, замахиваются на пришельца крыльями, словно боятся об него испачкаться, клюются и шипят, как самые обыкновенные гуси.
Мне очень хотелось увидеть, что будут они делать, если к ним подсядет другая лебединая семья. К сожалению, этого не случилось. Лебединое семейство в пять лебедей пролетало над озером каждый день, но на воду они не садились.
Заросшие тропы
Теперь вокруг нашей избушки шумят молодые леса и редко где встретишь сосну или ель лет в пятьдесят. На островах в межозерье — везде небольшие тонкие деревья, а старого леса нет и в помине. Даже вырубок не видно: пни сгнили, сучки и ветки смыло половодье. Но кое-что о вырубках напоминает.
Заметил я как-то в лесу длинные ряды вереска. На несколько километров протянулись они, словно зеленые змейки. Я спросил у Лукина:
— Откуда это?
Он посмотрел на землю и сказал:
— Тропа тут была. Лесорубы когда-то по ней ходили.
Мне сразу стало все ясно.
Люди вытоптали в земле маленькую тропу. С годами ее засыпало хвоей, шишками. Ветер нанес на нее листьев, суков и семена вереска. Дожди напоили тропу влагой. Семена проросли. А теперь к местам вырубок через лес протянулись вечнозеленые дорожки.
Веснянка
Как только в болотах сошел снег и показались мягкие моховые кочки, Лукин принес из-за реки полный пестерь (сплетенный из бересты короб) клюквы. На следующий день я пошел в лее вместе с ним, хотелось самому посмотреть, как растет этот кислый, темно-красный северный виноград. Веснянка — перезимовавшая под снегом клюква. По цвету она темнее обычной осенней клюквы, а на вкус приятней и слаще ее. Там, где веснянки много, кочки сплошь почти красные. А там, где ягоды только еще показались из-под снега, снег словно залит кровью, так похожи на капельки крови темные, почти алые ягоды.
Домой
Незаметно пролетели две недели моего отпуска. Пришла пора возвращаться в Москву. Мы распрощались с гостеприимными рыбаками, сели в лодку и отправились в Сельги. В Сельгах пробыли день и поехали дальше. Наша хозяйка Акулина Ивановна напекла нам в дорогу рыбных пирогов и с попутной машиной проводила в Паданы. В последний раз оглядели мы с Глебовым Селецкое озеро, затуманенные дымкой леса, бескрайние просторы и тронулись в путь. Теперь перед нами лежала уже знакомая дорога. Но сколько за это время здесь переменилось! Лес брызнул изумрудной зеленью, шелковистая трава покрыла поляны. Ручьи отзвенели, дороги просохли, весна переходила в лето.
Всего две недели пробыли мы в Карельских лесах. А сколько узнали интересного и нового! Какие яркие, красочные впечатления увезли с собой! Всего не опишешь.
В своих заметках я даже и не пытался это сделать и рассказал лишь только о том, что, на мой взгляд, будет особенно полезно узнать другим охотникам, которые, быть может, когда-нибудь так же, как мы в свое время, захотят провести свой досуг в этой северной земле, бесподобно красивой и богатой.
Прощай, Карелия!
Прощай, озерный край!
