Павлов В. В.
В минувшем году отмечалось столетие со дня рождения замечательного русского художника академика Алексея Степановича Степанова. В Государственной Третьяковской галерее была открыта выставка его произведений, перевезенная затем в Киев. Степанов не только крупнейший анималист — это общеизвестно, но неповторимый по особому своеобразию мастер «охотничьего жанра».
Как это ни странно, но в нашей художественной критике до последнего времени понятие это бралось в кавычки, чаще же говорилось об «охотничьих сценах», о сюжетах из охотничьей жизни и тому подобных вещах. Меж тем наряду с пейзажем, портретом, исторической картиной и другими жанрами сформировался и вполне полноправный охотничий жанр в русской живописи XIX века. Достаточно для этого вспомнить незабываемых борзых Петра Соколова, «Охотников на привале» и «Птицеловов» Перова, ближайшего учителя Степанова Прянишникова с его картиной «Конец охоты»; менее известного позднего передвижника М. М. Ярового, замечательно писавшего подружейную охоту с легавой, и многих других художников конца прошлого и начала нашего века. В советской живописи эти художники нашли себе достойных преемников. Назовем хотя бы «Тяги» П. П. Кончаловского и Курдова, рисунки Комарова, Никольского, Формозова, скульптуры крупнейшего анималиста нашей эпохи В. А. Ватагина и других мастеров.
Алексей Степанович Степанов окончил Московское училище живописи, ваяния и зодчества в 1884 году по классу И. М. Прянишникова, с 1891 года состоял членом Товарищества передвижных выставок, а с 1903 года был основателем Союза русских художников, членом которого и состоял до последних дней своей жизни (скончался 5 октября 1923 года). В 1899 году А. С. Степанов был избран профессором Московского училища, а в 1905 году получил звание академика. Я напомнил об этих основных датах в жизни художника только потому, что они являлись вместе с тем и определенными вехами в развитии русского искусства и особенно пейзажа родной природы на рубеже двух столетий. Близкими по искусству товарищами Степанова были: Левитан, Нестеров, братья Коровины, Николай Чехов (брат писателя), С. Иванов, Архипов; с каждым из этих художников Степанова сближало то общее направление в живописи, которое характеризовалось новыми исканиями цвета и света, невиданной раньше передачей воздушной перспективы, вибрацией воздуха, броской и выразительной лепкой формы.
Зачинателем этого нового направления был Саврасов с его картиной «Грачи прилетели». До него никто не передавал так раннюю весну, то время, о котором народ говорит: «семь погод на дню», когда то проглядывает солнце, то снова застилается небо тучами, становится пасмурно и налетает метель. Прилетели грачи, завтра появятся чибисы, потом утки, небо огласит песнь жаворонка, а там в один из вечеров еще при порядочном снеге потянет и вальдшнеп. Много прочтет охотник, глядя на дивную картину Саврасова. Вместе с тем накрепко был связан Степанов и с другими представителями старшего поколения русских художников-передвижников (с Перовым в первую очередь, а также с Прянишниковым, который нередко после занятий в училище выезжал со своими учениками на охоту). От этих-то старых художников Степанов научился видеть детали, уточнять свою модель — черта, которая всегда совмещалась у Степанова с широкой живописной манерой его письма.
Особое зрелище представляла собою мастерская Степанова, когда позднее он сам стал преподавать в училище живописи и ваяния. Здесь позировали не люди, но животные и птицы. Прежде чем изображать животное в природе, нужно было его увидеть и полюбить той особой любовью, которая обязательна для каждого подлинного художника, изучающего свою модель. В основе создания произведения искусства, большого и вдохновенного, обязательно лежит упорный труд. «Ходили мы к нему в мастерскую, — пишет о Степанове П. Д. Корин, — классом животных она называлась... И так у него уютно было, так хорошо было. То ослик у него, то лошадка позирует, то орел. Любил он зверя» («Памяти художника», предисловие к каталогу выставки А. С. Степанова в Государственной Третьяковской галерее). Так же душевно писал о Степанове и М. В. Нестеров: «Его любили как за его чудный нрав, так и за прекрасное искусство его, любили, как он любил нас, как любил своих мишек, лошадок, лосей, всех малых и больших зверушек, коих изображал. Он любил наш родной пейзаж, деревенский быт, охотничий люд. Все платили ему лаской, вниманием, добрым чувством. Он был лучшим анималистом после В. А. Серова... И. М. Прянишников и В. Г. Перов, страстные охотники тургеневского типа, учили и Алексея Степановича любить охоту не только как спорт, меньше того, бесцельное хищничество, сколько то, что в предрассветные часы «тяги» совершается в природе, они учили любить поэзию охоты» (Каталог выставки академика А. С. Степанова, Москва, 1941 год).
Как «поэт охоты», как лирик-пейзажист Степанов вошел в историю русского искусства со своими «Лосями». Картина была показана в 1889 году на XVII выставке Товарищества передвижных выставок и тут же приобретена П. М. Третьяковым для его картинной галереи. Лоси у стога сена обратили на себя особое внимание, ибо это был, по сути дела, первый «охотничий пейзаж». До этого были картины с охотничьими сценами, охотники, звери и птицы вписывались в пейзаж, причем нередко этот пейзаж выполнял другой художник. Для Степанова же охотник, зверь, птица и окружающая их природа составляли единое целое. Лосей окутывают сумерки, их темные силуэты сливаются со стогом, покрытым первым снежком. Замедленное движение лосей и силуэт стоящего на переднем плане рогача живут одной жизнью, единым ритмом с лесной далью, с тишиной и грустью погруженного в сумерки леса, с полосой потухающей зари на горизонте.
Двумя годами позже появляется другой, навсегда слитый с русским искусством, пейзаж — «Журавли летят». Апрель. Безмерная синь горизонта, широта родной земли, на лугах всюду стоит вода. С лугов на околице деревни снялись журавли и, выстроившись цепочкой, стали уходить в небо. Высыпавшие из деревни ребята стоят как завороженные, провожая глазами тонущих в небе журавлей. Поражает величие природы, крик журавлей. Эта песнь настолько велика и торжественна, что перед ней как завороженный останавливается человек. Остановились и дети. Их позы очень разнообразны: они стоят, сидят и лежат на земле, а на переднем плане светлоголовый мальчишка робко, ощупью, пробует воду в мочажине. Вода к полдню с краев бывает уже совсем теплой, и мальчишке доставляет удовольствие болтать ногами в воде. Снова как и в картине с лосями, вся композиция живет единым ритмом, все ее части сведены к одной тональности.
Одинаково тонко пишет Степанов весну и осень. Но Степановская осень особая, охотничья. Есть разные осени в поэзии и живописи. Есть осень Тютчева и Некрасова, Блока и Есенина. Есть также Серова и Степанова, Левитана и Нестерова. Выше Тютчева никто не говорил о ранней осени.
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора:
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера...
Об этой же поре писал Тургенев: «А осенний, ясный, немножко холодный, утром морозный день, когда береза словно сказочное дерево, вся золотая, красиво рисуется на бледно-голубом небе, когда низкое солнце уже не греет, но блестит ярче летнего». Когда читаешь эти строки, то перед глазами проходят золотые осени Левитана.
В эпилоге к «Запискам охотника» сказано о более поздних днях осени: «И как этот же самый лес хорош поздней осенью, когда прилетают вальдшнепы! Они не держатся в самой глуши: их надобно искать вдоль опушки. Ветра нет, и нет ни солнца, ни света, ни тени, ни движенья, ни шума; в мягком воздухе разлит осенний запах, подобный запаху вина; тонкий туман стоит вдали над желтыми полями. Сквозь обнаженные, бурые сучья дерев мирно белеет неподвижное небо; кое-где на липах висят последние золотые листья». Но вот и они опали. Об этих днях осени скажет Блок:
Осень поздняя, небо открытое,
И леса сквозят тишиной.
Октябрь был долгожданной порой псовой охоты, его воспел и Степанов во многих своих картинах и бесчисленных этюдах. Не «в багрец и золото одетые леса» привлекали художника, но позднеосенние охоты с гончими по черной тропе и с борзыми в отъезжем поле. Одинаково привлекают художника и ясные дни осени, и серые деньки, сырые, с низко нависшими тучами и моросящим дождем. В этом отношении Степанов смыкается с Серовым, с такими его вещами, как «Октябрь», «Серый день», и другими произведениями. Есть и отличие. Серов дает красоту нашей скромной природы, тусклых дней осени безотносительно охоты, Степанов же остается охотником даже тогда, когда изображает саму природу, так сказать чистый пейзаж. Среди многих рисунков Степанова есть один, где изображен стол со скамьей в саду. Облетевшие деревья вокруг даны лишь в нескольких штрихах, более чем эскизно, и тем не менее чувствуешь пустоту сада, тишину поздней осени. Вальдшнепы уже ушли, но можно еще поднять запоздалую птицу где-нибудь из канавы, на краю того же сада. Каким мастерством художника и тончайшим чувством охотника нужно обладать, чтобы зритель мог «дочитать» этот рисунок в своем воображении! Степанов не просто пейзажист, но пейзажист-охотник.
Мне встречались его этюды с весенним лесом, в которых я всякий раз искал места, куда бы я стал на тягу.
Степанов участвовал в иллюстрировании известного издания «Царской охоты». В его время еще живы были традиции «мелкотравчатых» Дриянского и Свечина, он писал и рисовал знаменитых русских гончих и борзых конца прошлого и начала нашего века, он наслаждался музыкой великолепных хоров гончих стай и писал с натуры травлю русаков, лисиц и особенно волков. Никто из русских художников не писал борзой охоты с таким мастерством. Нельзя было бы назвать какую-нибудь определенную картину маслом Степанова или же рисунок, в которых борзая охота на волка выделялась бы из остальных. Они все замечательны, ибо среди великого многообразия, особенно рисунков, ни одна композиция, ни один случай встречи борзой со зверем не повторяют друг друга. Всякий раз новое подмечает художник в своре борзых, когда они, вытянувшись, увидели волка, зорко вперившись вдаль. Сохранились десятки, если не сотни рисунков, когда борзая в одиночку взяла волка или возьмет его в следующую минуту. Ни одна линия, ни один бросок никогда точно не повторяются, ибо не повторяется в движении и силуэт борзой. Как никто, Степанов понимал и видел красоту изменчивости формы. Никто лучше не изображал и волков, не видел с такой зоркостью всего разнообразия их повадок. Никто ни до, ни после Степанова не умел так передать поэзию зимней ночи с светящимися вдали «огнями» волчьих глаз или же силуэты волков на снегу, на околице деревни в лунную ночь.
Волки и охоты с борзыми являют собой самое сильное в искусстве Степанова. Меньше привлекала его подружейная охота с легавой, охота на тетеревиных токах и тяга, хотя и эти охоты запечатлены в его искусстве. На одном из имеющихся у меня рисунков ирландец и пойнтер изображены на стойке. Это не натуралистическая передача фотообъектива и не трафаретный штамп, который мы часто видим в иллюстрациях наших журналов. Это та же живая и изменчивая форма, которую всегда так зорко видел Степанов. Только настоящий художник мог с такой правдой противопоставить живописное начало в фигуре стоящего ирландца скульптурному началу в силуэте точно вкопанного в землю пойнтера.
А. С. Степанов был замечательным товарищем по охоте, душевным, простым и скромным человеком, таким же простым и скромным, как родная природа. «Я никого не знал, кто бы так горячо любил, понимал свою родную природу, Россию, как А. С. Степанов, — пишет художник Бялыницкий-Бируля. — Бывало ехали мы с ним на перекладных по Новгородскому тракту. От остановки до остановки верст 40, 60, 80 будет. Леса, леса... Поля. Кое-где лесная сторожка, часовня и редкие деревни. И он, глядя на занесенные снегом синеющие дали, на мерцающие огоньки избушек, говорил мне: «Эх, Каэташенька, смотри, какие необъятные просторы, кто их измерит! А красота какая! Чтобы это написать так, как в натуре, надо это понять, полюбить надо». (В. К. Бялыницкий-Бируля. Из записок художника. Из творческого опыта. Изд. «Советский художник», вып. 4., М., 1958, стр. 40). А. С. Степанов часто гостил у Бялыницкого-Бируля в его доме «Чайка» на берегу озера Удомля (ныне Калининской области). Оба художника были товарищами по охоте, Степанов, кроме того, любил ловить рыбу на блесну и писать озеро в разные часы дня.
Как об исключительно душевном, обаятельном человеке и прекрасном охотнике отзывается о Степанове и один из старейших московских охотников А. Л. Крушинский в письме от июня 1959 года. А. С. Степанов приезжал с художником Жуковским на вальдшнепиные высыпки, и они втроем, вместе с А. Л. Крушинским, стреляли вальдшнепов в мелочах, по осинникам, в двадцати верстах от Москвы, по Калужскому шоссе (ныне остановка Совхоз «Коммунарка»).
Писание пейзажа требует быстрой работы, ибо часто освещение, краски, тональность меняются минутами. Тем большая острота наблюдения и схватывания модели должна быть у художника-анималиста. Необычайную зоркость Степанова и поражающую быстроту его руки, в особенности в рисунке, отмечали все знавшие Степанова, но один случай, рассказанный мне дочерью художника Е. А. Нечаевой, особенно замечателен.
Алексей Степанович был приглашен на волчью облаву во Владимирскую губернию. Волки были обложены, и матерой волк выставлен прямо в руки Алексею Степановичу. На несколько секунд оба оторопели: и охотник, и картинно остановившийся волк. Художнику не пришло в голову стрелять. Слишком совершенен в красоте своей был зверь. Зато, выхватив блокнот, он в нескольких штрихах успел зарисовать волка. Волк вышел из оклада, и по окончании охоты на голову Степанова посыпались упреки. Как можно было не стрелять такого волка! Но художник торжествовал, он показал свои зарисовки.
Алексей Степанович Степанов был прав. В наследство он оставил нам свое большое и прекрасное искусство.
