Зурин Н.
Утро
Январь. Ночь на исходе. Мороз все крепчает и крепчает... Тишина. Воздух чист и прозрачен, звезды блестят ярко, словно они приблизились к земле, и мне кажется — это от их сияния так нестерпимо холодно.
Белеющие равнины местами перечеркнуты темными рядами лесополос, за которыми начинается лес.
Там, у леса, — долина, по которой бежит укатанная дорога. За лесом, я знаю, горят огни Цимлянской ГЭС. Они так далеко, что сейчас отсюда похожи на сказочные гирлянды звезд, повисшие на верхушках деревьев.
Мороз пощипывает уши, подгоняет, и я нажимаю на лыжи, и они шуршат: не снег, а сахарный песок под ними! Бегу по ровному полю вдоль дороги. На белой целине остается след — две полосы и дырки от палок. До света надо выйти к третьей будке оросительного канала, там меня ожидают еще два охотника — один из них поведет в лес, в глухое урочище; там, по словам товарища, скрывается волчий выводок. Свежий снег поможет обнаружить лазы и ходы зверей...
Морозный воздух дрожит от перезвона каких-то колоколов. Останавливаюсь. Слушаю. Звуки четки; кажется, что пересыпаются ледяные кристаллы, и не могу понять, откуда они? Поворачиваюсь к лесу — перезвон прекращается. Проходит секунда, две — и утреннюю тишину раскалывает могучий аккорд Государственного гимна; его торжественная мелодия льется со всех сторон: с неба, из леса, с полей. В ней столько силы, величия, красоты! Она спокойно плывет в прозрачном, ледяном воздухе, и кажется, что ее исполняет не оркестр, а излучают заснеженные поля, мигающие звезды, сверкающее ожерелье ГЭС.
Стою зачарованный. Гимн постепенно затихает. И я вижу: на востоке светлеет небосклон...
Опять шуршат лыжи, я тороплюсь, а сам думаю: откуда же эти звуки, ведь кругом нет ни хуторов, ни сел?..
Только минут через тридцать, когда лыжня выводит меня на высокий холм, я понимаю, в чем дело: новая ферма выстроилась рядами белых, опрятных зданий. От них доносятся голоса, а от репродуктора — звуки радио. Мороз, видимо, сократил расстояние, отчеканил каждую музыкальную ноту, и поэтому так ясно и хорошо слышен гимн в этот утренний час.
Много раз мне приходилось слушать Государственный гимн, но ни разу не звучал он для меня так могуче и ярко.
Осколок
Двадцатая послевоенная весна. Из календаря уже вырвано несколько апрельских листков, а все равно по утрам на крышах остаются иногда белые следы зимы. Бродит она где-то здесь, поблизости!
Но ни стебли молодой травы, ни первые весенние цветы не обращают на нее внимания. Им пришла пора украсить землю разноцветным пестрым ковром, и они это делают с большой настойчивостью. На деревьях набухают почки, а в небе уже звенят жаворонки...
Мы с женой идем вдоль веселого ручья. Его берега обрызганы зелеными красками весны. Кое-где острые листья рогоза уже прокололи воду и торчат из нее ножами. То тут, то там на светлых полянах светлыми пятнами во все стороны разбегаются подснежники.
Жена хочет набрать букет, приятно будет принести домой первые цветы. Я тоже их собираю, срываю только распустившиеся; некоторые из них спрятались под колючий куст терновника. Протягиваю руку и сразу отдергиваю ее: под кустом лежит большой осколок бомбы или снаряда — тяжелый, ржавый и холодный, с острыми, корявыми краями. Поднимаю его. На месте, где он лежал, остается рубец — под ним ничего не росло!
Жена даже не хочет подойти, чтобы посмотреть на осколок. А мне думается: каким будет счастливым день, когда люди на нашей планете уничтожат все смертоносное оружие!
Когда это случится, не знаю... Но пусть будет скорее!
