Шумаков Ю. Д.
Более двух десятилетий известный русский поэт Игорь Северянин (псевдоним Игоря Васильевича Лотарёва) провел за пределами родины.
Живя в буржуазной Эстонии, Северянин продолжал свою литературную деятельность. Новые его книги печатались в Берлине, Белграде, а также в Эстонии. Изредка Северянин — талантливый исполнитель — совершал концертные поездки, давая вечера поэзии в крупнейших культурных центрах Западной Европы.
Стихотворения Северянина переводились на многие языки, однако поэт зачастую сильно нуждался, причем нередко, как это ни странно, важным подспорьем в его существовании была рыбная ловля.
Северянин в Эстонии страстно тосковал по покинутой им отчизне, воспевал ее природу.
Россия воплощалась в сознании поэта в образе родных рек. Вполне закономерно, что, приветствуя вступление Эстонии в семью братских народов СССР, Игорь Северянин создает свои «Стихи о русских реках», которые увидели свет весной 1941 г. на страницах журнала «Красная Новь».
Умер поэт в возрасте 54 лет в 1941 г.
На весенней березе, покрытой нежной и легкой корой, — два грубо вырезанных сердца, два переплетенных имени, две пронизывающие их стрелы...
Мой спутник, поэт Игорь Северянин, с негодованием посмотрел на этот «вензель», испортивший дерево, стал припоминать свои отроческие года, проведенные на далеком Севере, стал рассказывать о том, что ему на протяжении долгих лет пришлось быть свидетелем того, как хищнически сводились в царской России леса.
— Орудовали большей частью англичане и их агенты, — пояснил Игорь Васильевич. — Платили за лес гроши, а сами наживались безбожно.
Разговор этот происходил в середине 30-х годов, в буржуазной Эстонии. В то время я писал работу о творчестве Северянина.
Возмущение поэта нашло отклик и в моем сердце. Ведь и я так же страстно любил природу, и особенно лес. Увлекшись, я стал приводить на память строки Северянина, направленные в защиту природы. Он спросил меня, знаю ли я его стихотворение «Что шепчет парк?»
К сожалению, произведение это лишь смутно уцелело в моей памяти, и я попросил поэта прочесть его.
О каждом новом свежем пне,
О ветви, сломанной бесцельно,
Тоскую я душой смертельно,
И так трагично больно мне.
Редеет парк, редеет глушь,
Редеют еловые кущи...
Он был когда-то леса гуще,
И в зеркалах осенних луж
Он отражался исполином...
Но вот пришли на двух ногах
Животные — и по долинам
Топор разнес свой гулкий взмах.
Я слышу, как, внимая гуду
Убийственного топора,
Парк шепчет: «Вскоре я не буду...
Но я ведь жил — была пора»...
Память на стихи у меня какая-то лоскутная, она хранит не все произведение, а лишь отдельные полюбившиеся строфы. Чтобы загладить свое откровенное признание автору в том, что я запамятовал его стихотворение, не раз читанное мною, я сказал, когда мы поднялись на увенчанный деревьями холм:
— Вы не обидетесь Игорь Васильевич, если я прочту ваше стихотворение «Наверняка» не целиком, а в «экспозиции»?
Мои слова, видимо, заинтриговали поэта, и он внимательно слушал, когда я принялся читать:
Я чувствую наверняка,
Что подлая рука
Весь этот парк повалит грубо
Когда-нибудь.
Когда-нибудь
Не будет зарослей над речкой.
И станет выглядеть она увечной,
Струить одних отбросов муть.
Взамен форельных вод кристальных...
Свою импровизацию я заключил врезавшимся в память отрывком из того же стихотворения:
... дубы
Пойдут банкирам на гробы,
И парк мой, глубоко печальный,
Познав превратности судьбы,
Жить перестанет, точно люди,
И будет гроб ему — пустырь.
И только ветер вечно будет
Ему надгробный петь псалтырь.
Поэт улыбнулся и заметил:
— Критики зачастую проходили, да и сейчас проходят мимо самой сущности моих стихотворений — любви к природе. Только Корней Иванович Чуковский глубже многих собратьев по перу разглядел эту отличительную черту моего творчества...
Увидев протянувшуюся между двух деревьев паутину, я вспомнил давние строки Игоря Северянина.
Кружевеет, розовеет утром лес,
Паучок по паутинке вверх полез.
Бриллиантится веселая роса:
Что за воздух! Что за свет! Что за краса!
Хорошо гулять утрами по овсу,
Видеть птичку, лягушонка и осу.
Слушать сонного горлана петуха,
Обменяться с дальним эхом: ха-ха-ха...
Игорь Васильевич продолжал разговор о своей любви к природе, рассказал мне, что на днях он увидел человека, бесцельно бросавшего камни в озеро.
— Это меня так сильно разволновало, — сказал он, — что мне захотелось заслонить своим телом прекрасную чистоту водоема.
Северянина, видимо, занимали высказывающиеся учеными опасения, что запасы чистой питьевой воды в мире оскудевают и что с этим злом следует бороться в законодательном порядке. Из произведений поэта, посвященных этой теме, мне особенно запало в душу «Купанье звезд»:
Выхожу я из дома, что построен на горке, — и открыты для взора
В розовеющей дымке повечерья и утром в золотой бирюзе,
Грудь свежащие бодро, в хвойных ливнях леса, ключевые озера,
Где лещики играют, и пропеллером вьется стрекоза к стрекозе.
Никуда не иду я, лишь стою перед домом, созерцая павлиний
Хвост заката, что солнце, удаляясь на отдых, распустило в воде.
Зеленеют, синея, зеркала, остывая, и, когда уже сини,
В них звезда, окунаясь, шлет призыв молчаливой надозерной звезде...
И тогда, осторожно, точно крадучись, звезды, совершая купанье,
Наполняют озера, ключевые озера, и тогда — и тогда
Я домой возвращаюсь преисполнен восторга, преисполнен сознанья!
Что она звездоносна неиссячная эта питьевая вода!
— Как мало мы думаем о том, насколько драгоценна вода, как легкомысленно относимся к ее замутнению, — продолжал поэт, — а вот я бы такого «смутьяна» сослал бы в наказанье в раскаленные солнечным зноем пустыни...
Творчество Игоря Северянина заметно пронизано вдохновенными признаниями в любви к водной стихии, будь то река, озеро, море или источник. В этом отношении особенно характерно написанное поэтом в 1914 г. стихотворение «Родник».
Оно пришло мне на ум, когда мы приблизились к реке:
Восемь лет эту местность я знаю.
Уходил, приходил, но всегда
В этой местности бьет ледяная
Неисчерпываемая вода.
Полноструйный родник, полнозвучный,
Мой родной, мой природный родник
Вновь к тебе (ты не можешь наскучить!)
Неотбрасываемо я приник.
И светло мне глаза оросили
Слезы гордого счастья, и я
Восклицаю: ты символ России,
Изнедривающаяся струя!
Потом Северянин с возмущением стал говорить о том, как перед мировой войной иностранная компания выстроила на реке завод:
— Когда я увидел, какими жирными пятнами расходились керосинно-нефтяные потоки отбросов по реке, у меня от злости сжимались кулаки!
Однажды один из совладельцев завода нанес визит тетке Северянина. Юный поэт попытался убедить его в том, что необходимо позаботиться о фильтре для реки... «Ну это влетело бы нашей компании в копеечку», — возразил капиталист.
Разговор происходил за пасхальным столом. Фабриканту захотелось рыбы, он положил себе на тарелку лакомый на вид кусок, но, чуть притронувшись к нему, сказал с отвращением: «А ведь рыба-то у вас отдает нефтью...» — «Ну и поделом вам, — резко оборвал фабриканта Северянин, — до того, как вы построили на реке свой завод, вода была чистая, как слеза, а вы отравили и речной простор, и рыбу...»
Любовь к воде Северянин пронес сквозь всю жизнь. В тяжелые годы, проведенные на чужбине, поэт, доведенный нуждой до отчаяния, нередко подумывал о самоубийстве. Он носил перстень, в тайнике которого хранил цианистый калий, ему не раз приходила мысль: «Неуподобленный герою, уверившись, что даль пуста, бестрепетно тайник открою и смерть вложу в свои уста...»
Но Северянину мнилось все же, что смерть на дне озера была бы ему более сродни:
Ряды березок удочкообразных.
Меж них тропа. За ними же правей
Ползет река. Вода в тонах топазных.
И на плывучей щепке — муравей.
Вдруг поворот налево. Мостик. Горка.
И апельсинно-лучезарный бор.
Вспорхнула растревоженно тетерка,
Нас не заметившая до сих пор.
Внизу меж сосен в блещущих чешуйках
Печальное сизеет озерко.
Над ним стою в табачных синих струйках
И думаю светло и глубоко.
Пятнадцать верст прошел, покинув море,
Чтоб грусть и нежность, свойственные Рэк,
Впитать, чтоб блеклые увидеть зори
Озерные, любимые навек.
Красиво это озеро лесное.
Какая сень! Какая тишина!
В нем грусть, роднящая его со мною,
И завлекающая глубина.
Из обволакивающего ила
Не сделать ли последнюю постель? —
— О Рэк! О Рэк поэтова могила! —
В ближайшем поле скрипнет коростель...
Однако Северянин, поэт-жизнелюбец, не наложил на себя рук: он был твердо убежден, что его долг пробуждать в людях любовь к природе, вселять в душу отчаявшихся, разлученных с родиной людей светлую веру в победное грядущее России.
Любовь же его к природе была поистине беспредельна. Он признавался:
Сам от себя — в былые дни позора, —
Любившего услад дешевых хмель,
Я ухожу раз в месяц на озера,
Туда, туда — «за тридевять земель».
На протяжении всего своего творчества поэт-природолюб, ревнитель лесных и водных просторов, Игорь Северянин восторженно воспевал свею далекую родину.
Когда проходили мы с Игорем Васильевичем по парку, мне вспомнился созданный поэтом образ девушки, живущей в глухом лесу:
...Она встает в шестом часу,
Лесным разбуженная гамом.
И умывается в ручье,
Ест только хлеб, пьет только воду
И с легкой тканью на плече
Вседневно празднует свободу.
Она не ведает зеркал Иных,
как зеркало речное.
Ей близок рыбарь, житель скал,
Что любит озеро лесное...
Ее друзья — два зайца, лось
И черно-бурая лисица.
Врагов иметь ей не пришлось,
Вражда ей даже не приснится...
...Чужды ей все двуногие созданья.
И только птиц, двуногих птиц
Она, восторженная, любит...
На одной из аллей Игорь Северянин увидел, как забравшиеся на деревья ребятишки принялись разорять птичье гнездо. Поэт подбежал к дереву и стал убеждать мальчиков в том, что они задумали недоброе дело. И дети, вразумленные словом поэта, не тронули гнезда и пристыженно удалились.
Живя в буржуазной Эстонии, поэт тяжело переживал разлуку с родиной, которая виделась ему в образе прекрасных лесов, озер и рек. Вдохновенными стихами приветствовал он воссоединение Прибалтики с Советским Союзом.
Но еще значительно раньше, размышляя о покинутой отчизне, Северянин радостно мечтал: «...И будет вскоре весенний день, и мы поедем домой в Россию... И будет праздник большой, большой, каких и не было, пожалуй, с тех пор, как создан весь шар земной, такой смешной и обветшалый...»
Возвращаясь с прогулки в парке, мы вновь увидели исковерканный ствол весенней березы — дерева, олицетворяющего в сознании поэта Россию...
И мне вспомнилось еще одно стихотворение Северянина:
Так каждодневно портят, рубят,
И обезглушивают глушь.
И чем же парк они полюбят,
Раз вовсе не имеют душ!
