Зырянов Анатолий Николаевич
Экстрим-охота
На третьем километре тягуна мы дышали как загнанные лошади. Евгений все чаще просил остановиться. Я по старой привычке еще брел, искал рядом с тропой валежину потолще, сбивал с нее ногой или палкой сучья, бросал на ствол суконные рукавицы и лишь потом падал на сиденье вместе с понягой.
Закрывал глаза, пытаясь расслабиться и не думать о предстоящем пути. Женя не знал, сколько еще осталось, может быть, оттого и не предчувствовал, что недотянем...
Идея забраться с собаками и напарником в тайгу недели на три давно преследовала меня. Места эти были хорошо знакомы, пройдены вдоль и поперек, и в принципе расклад вырисовывался реальный. За один день мы успели уехать из города на сотню километров, нашли попутчика с моторной лодкой, сплавились по реке в течение шести часов, и вот теперь оставалось пройти каких-то десять верст до первого ночлега. Старт наш пришелся, тем не менее, на вторую половину дня, а груз, давивший на плечи, с каждым шагом казался все более неподъемным.
Тропа, давно не прочищавшаяся, изобиловала замшелыми буреломными валежинами, нависшими ветвями кустарников, подроста пихтача, откуда за шиворот сыпались хвоя с крупинками снега и прочий мусор. Эх, пройтись бы здесь налегке с топором, разрубить перекрещенные стволы, прочистить обходы колодника, подновить затески на деревьях, совсем иной ход был бы. Увы, последний раз я посещал это урочище лет пять назад, и теперь местами путь нам приходилось прокладывать сквозь заросли.
Ручеек в Маральем логу, по которому мы поднимались, скоро исчезнет в земной тверди, надо напиться напоследок. Привал, не помню какой по счету... Лет тридцать назад попал я впервые в саянскую тайгу. Вместе с проводником, считавшимся хорошим охотником, отправились мы на изучение дикого зверья и тайн леса. Медленно, шаг за шагом, тащился тогда по крутым склонам мой помощник. Я не выдерживал, обгонял его, быстро взбегал на очередной крутой взлобок и там поджидал. Не мог смириться с медленным темпом движения. Много воды утекло с тех пор. Сам я стал старше тогдашнего своего проводника. Рассказывали, что он еще жив, долго работал в полевых условиях на стационаре Института леса, схоронил жену, казавшуюся значительно его моложе.
— Трогаем, — говорю я Евгению.
Бойка и Котуй прыгают рядом. Кобель даже лает от нетерпения. Ему идет только третья осень. Белый с черными пятнами, темным рисунком вокруг глаз, он происходит от эвенкийской лайки, как и вывезенная из Ванавары Бойка. В отличие от Котуя, она, умудренная опытом, не гонялась за копытными.
Завьючиваем свои спины и снова в путь. За два часа прошли лишь четыре километра. Слава богу, подъем кончился, и идти стало чуть легче. Снова исчез Котуй. Кажется, он кинулся за кабаргой. Садимся, ждем. Пес вернулся, свесив язык, упал рядом, тяжело дышит.
— Я тебе погоняю, я тебе... — грозит кулаком Женя, но кобель не реагирует.
Через полчаса собака исчезает, позже вновь ее «воспитывает» хозяин. Время, однако, потеряно, так же как и тропа. Бесшумно, как кошка, подкрадываются сумерки. Придется ночевать.
Через час уже горит костер. В котелке булькает похлебка, приготовленная на снеговой воде. Переночевали сносно, свалив несколько осиновых пней, разрубив их на части и перетаскав на костер.
Утро ничего необычного не предвещало. Взяв азимут, через полчаса вышли на тропу, а по ней за час добрались до избушки Алексея — лесника, сплавившего нас на моторке. Вчера я принял решение — первую ходку сделать до ближайшей избы, но все равно не успели... Сварили суп и чай. Перекусив, отправились вновь за продуктами. Взяли груз полегче, чем в первый день, но на третьем километре пришлось опять-таки разгружаться. Оставили часть вещей и продуктов, подвесив их.
— Вот здесь нашел жертву выводка рысей лет шесть назад, — поведал я Евгению, — старая вышла на место кормежки кабарги и залегла у поваленной пихты метров на семь впереди молодых. Кабарга, пощипывая лишайник, шла по своей тропе, не замечая врага. Рысь накрыла ее четвертым прыжком. Звери, падая в снег, пробились сквозь заросли на небольшую полянку. Молодые хищники неумело тянули еще живую кабарожку в разные стороны. Больше суток провели рыси у добычи. Первая их лежка находилась в ста метрах от растерзанной кабарги. Котята лежали вместе с матерью на толстой валежине, облизывая друг друга. Они доели остатки мяса, перешли на другой бурелом и еще долго лежали, отдыхая. На остатках шкуры я обнаружил покусанный мешочек струйника.
Второй вечер застал нас в долине крупного ручья под названием Гора, шумевшего неподалеку. До избы оставалось полтора-два километра, но снова пришлось заночевать. Свет единственного фонарика едва различался в трех шагах, а тропы здесь не было совсем. По очереди мы рубили и таскали дрова. Потом готовили ужин, стелили под бок пихтовый лапник. Я побыстрее снял сапоги, чтобы просушить носки и портянки. Ночь показалась длинной. Кажется, впервые не хватило дров, хорошо, что температура не опустилась ниже -10°С. Утром оказалось, что мы не заметили березовый пень. Вернее, Женя принял его за сырорастущее дерево. До избы тащились больше часа, пытаясь разыскать хоть какие-то признаки тропы.
К счастью, зимовье сохранилось. Порадовала новая железная печь в переднем углу. Занялись дровами. Потом я сходил к лабазу и убедился в справедливости слов Алексея, рассказавшего, что медведи разбросали провиант, сдернув его с устроенного на столбах амбарчика. На стволах деревьев были видны четкие глубокие следы когтей медвежат. Очевидно, они не единожды побывали здесь, поднимаясь наверх рядом с торчащей сбоку лестницей. Косолапые покусали свечи, заряженные и пустые патроны, изорвали мешки и одежду. Я собрал, что мог, и сложил обратно в ларь. Поднялся по старой тропе на гриву, почистив ее и подновив затески на деревьях. На втором километре обнаружил свежий след соболя.
Четвертый и пятый дни ушли на перенос продуктов из Маральего лога и от Алексеевой избы. Бойку, которой шел одиннадцатый год, оставили в зимовье, она к тому же недавно рассталась со щенками. В последнюю ходку отправились по пороше и взяли уже двух собак. Увы, на дюжине километров пути они не облаяли ни одной белки, не встретили и соболиных следов. Редкие рябчики разлетались от наших собак. Единственный петушок подлетел на мой манок, когда я сбегал недалеко вверх по ручью на разведку. Его-то мы и сварили на ужин, отметив окончание заброски рюмкой водки.
Наутро вышли по затескам на гриву, прошли хребтом пару часов. Видели копалуху и двух глухарей, но не смогли добыть птиц, не выдержавших облаивания. Перевалив в вершину Каменки, обнаружили несколько старых следов соболя и марала. Прошли три волка одним им известным маршрутом. Обедали на месте, где когда-то стояла палатка пришлых охотников. Меня удивило, что палатка исчезла, хотя до этого выглядела брошенной, и в нее года три никто не заглядывал.
Удручало почти полное отсутствие белок. Собаки безуспешно рыскали в поиске. Рябчики вели себя очень осторожно и не торопились оказаться на мушке. Заночевали в избе тайгунских охотников, которую я нашел раньше. Избу кто-то заново перестроил, но еще не закончил отделку интерьера. В темноте Котуй поднял лай. Мы не смогли обнаружить пришельца, но по некоторым признакам решили, что на дереве была летяга.
Следующий день охоты также не принес удачи. Снова встретились следы волков... Я вспомнил, как однажды, находясь в заброшенной избушке, услышал их сумеречную гнусавую перекличку. Признаюсь, подвинул к себе ружье поближе. В последние годы волки все активнее вели себя здесь, заселяли несвойственные им таежные урманы, «уводили» собак из-под носа охотников. Да и у меня тогда же исчез Бах, крупный и смелый кобель, которого отдавал на выучку Алексей. Уже нынче, выйдя из тайги, мы узнали, что у двух компаний охотников, промышлявших неподалеку от нас, пропали собаки. Настоящий урон нанесли волки маралам, водившимся в изобилии в горной тайге, а теперь ставших редкостью.
Судя по собственным наблюдениям и опросным сведениям, прошлый год отличался миграциями соболя, что бывает при перенаселенности или при неурожае кормов. В кедраче мы не обнаружили опавших шишек, также мало видели следков полевок. Однако, недавние медвежьи покопки нор бурундуков свидетельствовали о том, что орех все же был. В радиусе менее километра от избы медведи буквально изрыли кедровник. Свежих следов медведей не попадалось, по-видимому, косолапые залегли, чтобы не терять скудный запас жира. Встреченные в первый день следы двух медведей остались далеко позади.
Долгожданная ночная пороша. Снежное покрывало около двух сантиметров толщиной. На знакомой гриве след соболя. Бойка уже ушла по нему. Лает. Бежим. Успеваю шепнуть Женьке: «Не шуми!»
Осматриваем дерево и замечаем соболя. Он сидит невысоко. Я пячусь, чтобы прикрыть зверька стволом какого-нибудь деревца, но звучит выстрел. Евгений не понял мой маневр и побоялся, что зверек спрыгнет. Правда, повезло: зацепило соболя краем осыпи и не слишком попортило шкурку. Даем собакам угощение — по кусочку масла на сухарике.
Второй след попался в Каменке, его долго распутывали собаки. Залаяла Бойка на кедр, прилепившийся на каменистой россыпи. Следов соболя почти не видно, успели растаять. Днем плюсовая температура. Бойка еще несколько раз тявкнула в камни, но неуверенно... Понимая бесполезность дальнейших поисков, устраиваем обед тут же на камнях. В редкие минуты отдыха острее чувствуешь свою беззащитность и, одновременно, начинаешь ощущать себя частицей бескрайних дебрей. Пьем попахивающий дымком чай и изучаем следы крупной рыси, прошедшей неподалеку, очевидно, старой знакомой. В этом косогоре я уже находил кабаргу, пойманную рысью. По следам разобрался, как хищник подкрался к жертве, как одним прыжком прижал ее к земле. В конвульсиях она сбила несколько веточек пихты острыми копытцами, но кровь, пульсируя, билась из открытой раны. Рысь, видимо, была сыта и съела не более трех килограммов мякоти с шеи, грудины и внутренностей, прикопав добычу снегом. Пришлось мне тогда взять немного мяса, позаимствовав его у рыси.
Только через неделю выпала следующая пороша. Каждый день мы ходили на охоту, хотя сказывались последствия перегрузки захода с тяжелыми котомками: у меня по ночам ныли суставы, у Жени судороги сводили мышцы. Старый снег стаивал постепенно, по утрам превращался в наст. В таких условиях собакам трудно работать, и результат был неутешительным — одна копалуха (ее, конечно, съели).
Снег искрится, переливается на солнце. У нас уже есть в рюкзаке один фартовый соболь. И новый след, по которому ушел Котуй. Следы отпечатываются четко, как рисунок на белом листе бумаги. Мы срезаем петли, распутываем двойки. Вдруг видим впереди Котуя, он уже пробежал здесь раньше.
— Быстрей по следу двигай.
Я бегу вперед за собакой. Метров через двести следы обрываются у кедра. Здесь когда-то я поставил кулемку, которую потом разломал медведь. Отрываю обломок палки и стучу им по дереву: Котуй рядом. Потянул носом кверху, взлаял неуверенно.
— Да здесь он, здесь, вон там, наверху!
Собака, будто понимая меня, лает. Отхожу в сторону. Женька караулит с другой стороны дерева. Вижу темное пятно — соболь! Выстрел. Зверек валится на снег и попадает в зубы Котуя. Это его первая самостоятельная добыча. Вот она, непередаваемая совместная радость охотника и собаки. Евгений не может скрыть ликования: его пес начал работать!
Подошло время выхода из тайги. Пораньше собрали нехитрые пожитки и — в путь. Бойка не набегалась за три недели, только во вкус вошла. Взяла ночной след и утянула в гору. Иду за ней, бросив котомку с поклажей. Два часа поисков. Лай-вой снизу. Меня зовет. Спускаюсь вниз, перехожу к поняге. Радость собаки, обретшей хозяина, передается и мне. Я на нее не сержусь. Догоняем Евгения. Обедаем.
Кажется, снова придется ночевать. К темноте добираемся до оставленной еще при заходе поклажи. Она висит на суку толстой упавшей сосны. Обрубаем сук и видим, что он абсолютно сухой. Часа три тратим на устройство бивуака и сушимся. Сверху сыплет реденький снежок, но тента нет, а делать крышу из подручного материала долго. Сосновый пень, сваленный выше по склону, при помощи стягов и катка подтащили к сушине, водрузили на нее и подожгли. Светло, как днем. Под бок настил сделали из расколотого подгнившего обломка ствола. Поужинали, сварив суп из бульонных кубиков и брикетов.
Я долго не мог уснуть, глотая дым. Лежанка была устроена выше по косогору с сухой теплой стороны, но на нее наносил ветер. Пришлось перенести настил с другой стороны костра, где лежал снег, добавив под бок лапника. Эфемерен прерываемый холодом сон, да это скорее и не сон, а минутное забытье. Сколько раз переворачивался с боку на бок, не счел. Но все в жизни когда-нибудь кончается, закончилась и эта ночь.
Выход наш растянулся еще на два дня. Ночевали на кордоне у лесника Егория. Охотничьи истории успел вспомнить и рассказать каждый. Егорий поведал, как добыл медведя совсем близко от дома:
— Думал, белку нашел кобель. Медведь неожиданно выскочил из берлоги, после первого выстрела случилась осечка, но выручила лайка, вцепилась в зверя. Как перезарядил патрон, до сих пор не вспомню.
Преодолев за день по снегу 25 км, вышли на оживленную автотрассу. В ожидании автобуса зашли в тамбур магазина. На улице дул промозглый хиус, поджимал мороз, и в мокрой одежде нам грозила простуда. Собаки жались к ногам.
— Это вам не зверинец, освободите помещение, — рявкнула заведующая, не слушая робких объяснений.
Это был самый неприятный момент в нашей одиссее. Экстрим преследовал нас до остановки автобуса.
Костины зайцы
Охота — одно из древнейших занятий на земле, дожившее до наших дней вместе с человеком. Она заставляет нас срываться с мест, мчаться без оглядки в леса и поля. Это еще и жажда приключений. Костя — один из тех чудаков, которые безнадежно «больны» этой благородной страстью. Молодой, лет тридцати пяти, азартный охотник, он давно звал меня на охоту по зайцам:
— Поедем, Николаич, не пожалеешь. Лучше, чем коз-то гонять...
Я знал косулиную охоту не понаслышке. В молодые годы добывал скрадом, позднее не раз испытывал радость удачи на коллективной охоте. Сам Костя в них тоже принимал участие, но всегда его тянуло за зайцами поохотиться.
«А вот был такой случай, — начинал он очередной рассказ. — Погнала гончая русака, я на перехват. Вскидываю ружье, а тут второй заяц выскакивает, беляк, и бежит рядом с серым. Стреляю дуплетом. Оба зайца убегают. Обидно. Прошел по следам метров полтораста, нахожу русака. А беленький исчез, так что народная мудрость «за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь» верна лишь наполовину».
Первый раз сманил нас Костя за русаками, можно сказать, случайно. Мороз с утра жиманул градусов за тридцать. Попытались вчетвером загон на косуль организовать: Сергеич, Умка, Костя на номера встали. Я, покрикивая, прошел зигзагами знакомый лесок. Полчаса каких-то пролетело, все стрелки замерзли да и косуль в загоне не оказалось. Тут Костя и предложил:
— Вон те колочки очень симпатичные, давайте их прочешем, зайку точно найдем!
Идем цепью. Двое по полю по бокам, вроде как стрелки, а два других по кустам пробираются без крика. В третьем колке Сергеич из-под себя зайца срезал, а второго Костя взял уже в поле. Двух зайцев упустили по глупости. Умка поторопился и один в колок полез. Русачок от него за кустами выскочил. Бац, бац... Мимо. Мы с Сергеичем в ста метрах были, только взглядом проводили серого. И в другой раз повторилась почти та же ситуация. Заяц Умку пропустил в березняке, сзади незаметно убежал. Не зря мы Умкой прозвали того парня, он сам себе шибко умным казался...
В следующий раз мы с Костей специально за русаками поехали. Добрались до места. «Иди — говорит, — кромкой леса и поля. Далеко в заросли не забирайся, зайцы рядом с опушкой ложатся, где трава повыше. Любят они колки среди полей, где на озимях жируют».
Вот он колок подходящий: справа поле, слева кусты черемухи, краснотала, шиповника. Иду, приглядываюсь. Костя с другой стороны колка голос подает:
— Смотри, след к тебе пошел.
Я и сам след приметил, только зайчишка в поле ушел через пашню, где снега нет. Там его найти трудно.
Прочесали три колка — пусто. Четвертый на очереди. Я гляжу по сторонам. Наслаждаюсь морозной белизной перелесков, о зайцах и думать перестал. Но стараюсь поближе к кустам держаться, где полянки имеются. Захожу на одну. И вдруг почти из-под ног взмыл свечой русачище, вытаращенным глазом на меня в воздухе глянул, уши, лапы, бок — все в движении, в полете. Вначале прыжки короткие, немного зигзагообразные, потом выровнялся и по полю с высокими подскоками помчался. Ружье уже у плеча: бах, бах... Хорош первый трофей.
— С полем! — поздравил меня напарник. — Теперь вон к тому леску подадимся. Там года два назад я зайца гонял.
— Ты думаешь, он тебя так и ждет два года? — усмехнулся я.
— А сейчас проверим.
До леска прошли почти километр, прежде чем следы русака обнаружили. Напетлял он, накрутил, от лисички спасался — промахнулась рыжая, на вираже ее занесло, а на чистом месте проиграла в скорости.
— Видишь, как раз тут и живет мой знакомый, — уверенно заявил Костя.
— А он приметный, не русый, а белесый — тумак, помесь русака с беляком. Читал в книжке, — крупнее русака бывает, да и напарник мой в прошлый раз такого добыл.
След зайца вывел нас в поле с выпуклыми буграми заросшей бурьяном корчевки. Костя обходил кусты слева, я справа. В самом конце высокой крапивы раздался шум, и выпрыгнувший заяц покатил вдоль кромки поля. Из-за высокой травы я видел только мелькающие уши и наугад выстрелил. Дробь взметнула снег рядом с зайцем. Изменив направление, он помчался в сторону Кости.
— Держи его, — заорал я, прыгая через стебли.
— Смотри, какой красавец. Не серый, а белесый! Килограммов пять будет. Точно мой знакомый.
Может быть, Костя слегка лукавил, но я не стал его разубеждать в этом.
На привале мы пили горячий чай из термосов, жевали бутерброды и горячо обсуждали удачную охоту. И вот, сколько лет прошло, а она до сих пор в памяти.
Сибирь издавна отличалась жестокими морозами. Осень 1968 года выдалась на редкость холодной и на снега богатой. В декабре столбик термометра дней на двадцать застыл на отметке -40°С, да еще и хиус пробирал до костей. Люди прятали носы и уши в теплые шарфы и шапки, торопились в свои дома, поближе к печкам и обогревателям. А каково диким животным в лесу в такую пору?
Старая оленуха жила в долине речки. Летом она уходила на обдуваемые участки в горы, где было меньше комарья. Зимой же холод и снег сгоняли рогатых и безрогих оленей с водоразделов в косогоры и поймы ручьев. Здесь снегу поменьше и легче прокормиться. Самка носила в своей утробе детеныша, еще ничем пока не напоминавшего о своем существовании. Только аппетит разгорался день ото дня, требовал больше пищи. Маралуха ела все подряд: торчавшие из снега сухие стебли, пучки реброплодника, дудника и морковника, другую ветошь, побеги осины и ивы, верхушки хвойных веток. В мороз же хвоя становилась настолько колючей, что ее невозможно было взять в рот. Матуха чувствовала недомогание, ей не хватало калорийного корма, и она невольно жалась к жилью человека, будто понимая — здесь ее спасение.
В один из таких дней я выехал по вызову на кордон заповедника «Столбы», где тогда работал лесником. Маралуха забрела на примыкающую территорию пустующего пионерского лагеря и тяжело опустилась в снег, поджав под себя ноги. Голова и шея ее были всклокочены, на них висели комки смерзшегося снега. На морде заледенели сосульки, уши безвольно опустились. Привязать за шею длинную веревку не составило труда. Самка поднялась, привычно сунулась в снег, но сил как следует натянуть веревку уже не осталось. Дикий зверь позволил спокойно привести себя в стайку к домашним коровам. Володя Яковлев — лесник и душевный человек — наполнил прясло сеном, навел ведро теплого пойла с комбикормом и сказал:
— Пусть пока поживет у меня, потом с сеном поможете.
За месяц неволи олень только один раз проявил характер. Перепрыгнув невысокую ограду, подался в лес. Беглянку через день нашли поникшей и безразличной ко всему в полукилометре от сторожки лесника. Охапка принесенного сена была нетронута. Я протянул корм к морде животного — реакции никакой. Махнул рукой возле носа — снова никакого движения в ответ. Бедняга, видимо, потеряла зрение. Увели на кордон, водворили в ту же стайку.
Третья наша встреча решала судьбу зверя: жить или не жить. Корм кончался, нужно срочно найти сено, купить в деревне. А стоит ли заниматься спасением больного животного, если и домашних кормить нечем?!
— Кажись, она стельная. Проверь, Николаич, нажми в паху левой рукой, а я подержу ее.
Три четких толчка ощутил я пальцами, утонувшими в жесткой шерсти, сквозь слегка напружиненный живот.
— Есть! Точно, матерью готовится стать! Поедем за сеном...
