Петр Осипович Саулин
В янтарном бору Литвы глухари начинали петь в первых числах марта.
Как только появлялись в лесу первые проталины и вскрывались ручьи, к отцу приходил охотник-крестьянин Лабейкис, человек с запавшими щеками и острыми синими глазами.
— Лаба дена! (Добрый день!) Глухари чертят крылом снег!
Собирайся, — говорил он, ставя в угол избы свою длинную шомпольную одностволку.
Отец брал мешок, клал в него кусок скиландиса (фаршированная свинина) краюху хлеба, горку картошек, вешал через плечо двустволку, и мы отправлялись за двенадцать километров в бор. Меня брали в помощники: разводить костер и печь в золе картошку. Но у меня уже было свое шомпольное ружьишко, я его тоже вешал на ремень и, полный радости и юношеского задора, шагал за взрослыми охотниками.
Вечером мы слушали посадку глухарей, а на утренней заре начиналась охота. Когда охотники расходились, каждый в своем направлении, я часами просиживал где-нибудь на просеке или полянке, слушая чудесную песню глухаря.
Подходить к глухарям мне не разрешалось.
— Ты мал и неопытен. Все дело можешь испортить, — внушал мне отец.
Однажды в морозное утро, сильно прозябший, я решил отойти в сторону от тока и развести костер, но заблудился и попал в глухое моховое болото. Опасаясь, что могу распугать глухарей, я остановился и стал слушать.
Скоро бор наполнился как бы шипением несчетных змей. Стиснув шомполку со взведенным курком, я решил проверить, кто издает этот необъяснимый шум. Пройдя сотню шагов, я заметил на мху клубок кружащихся крупных темно-коричневых птиц.
Глухари! Огромные птицы, наскакивая одна на другую, то вздымались вверх, то снова падали вниз; они звонко хлопали крыльями, издавая странные звуки, похожие на хрюканье поросят и на змеиное шипение. Некоторые из них падали на спину, ногами и когтями отбивая удары более сильных соперников. Перья птиц летели во все стороны.
Я стоял под сосной, остолбенев от неожиданности, и не знал, что делать: стрелять или бежать разыскивать отца, чтобы сообщить ему о столь необычном сборище глухарей? Светало, и каждая минута была дорога.
Из-за прикрытия молодой поросли близко подошел к глухарям и, уловив момент, когда птицы сгрудились в кучу, спокойно выцелил и нажал спуск. Поляну заволокло дымом.
Сквозь дым я увидел двух сраженных глухарей. Третий, с перебитым крылом, убегал прочь.
Я быстро зарядил ружье и выстрелил в новую пару дерущихся глухарей. Обе птицы остались на месте; соседние глухари разлетелись.
Больше зарядов у меня не было.
Подобрав добычу, я замаскировался и стал ждать. Петухи все летели и летели на поляну. Уже показались первые лучи солнца, а слет и драка птиц не прекращались. Я услышал крик отца и Лабейкиса. Они разыскивали меня. Я ответил: «Гоп! Гоп!» Только после этого глухари разлетелись.
— Заблудился? — спросил отец, подходя к поляне.
Я молча кивнул на мою добычу.
— Ого-го! — воскликнул удивленный Лабейкис. — Вот это охотник! Знаешь, куда он попал? На глухариное бойбище.
Отец стал расспрашивать о подробностях счастливой охоты. Я отвечал, задыхаясь от восторга.
— До чего же осторожная птица и до чего глупо и неосторожно ведет себя на бойбище! — сказал Лабейкис. — Если стрелять, чуть замаскировавшись и не сходя с места, почти всех перебить можно. Однажды я в этом самом бору тоже на ткнулся на бойбище и пострелял знатно...
Отец и Лабейкис связали глухарей и, перекинув через плечи, двинулись из лесу.
— Надо обязательно еще раз побывать на этом месте, — сказал отец.
— Сходим, — согласился Лабейкис.
Через день мы опять пришли на бойбище. Но там не оказалось ни одного глухаря. В чем же было дело? На рассвете все стало ясно: вблизи бойбища рыскала лисица. Оказалось, что я, по неопытности, проглядел подранка, отбежавшего в сторону, и он попал в зубы лисице. Лабейкис послал в нее заряд картечи, но защищенная густым багульником хищница скрылась в чаще леса...
С тех пор в течение сорока лет мне ни разу не приходилось попадать на глухариное бойбище. Только в 1938 году в горах Урала я еще раз имел счастье наблюдать этих птиц каменного века дерущимися на бойбище, но у меня не поднялась рука, чтобы выстрелить.
