Толстиков А.
I
С утра, не переставая, дует северный ветер. Из лохматых туч, низко плывущих над городком, сыплется мелкий дождь. Булыжная мостовая и тротуары покрыты тонким слоем жидкой грязи. По улицам там и тут проплывают лоснящиеся черные грибы зонтов. Прохожие зябко прячут подбородки в воротники пальто, ворчат:
— Ну и погодка! Скорей бы зима!
Охотник Василий Токарев, глубоко засунув руки в карманы темно-синего бобрикового пальто, неторопливо шагает по тротуарам. Его загорелое лицо выражает недовольство, зеленовато-серые глаза щурятся.
— Эх, пропал денек! А погодка — чудесная! — говорит он вслух, словно кто-то его может слышать.
Погода, действительно, чудесная: самое лучшее время для стрельбы зайцев «на узёрку».
Идет ноябрь, а снегу еще нет. Зима запаздывает, а зайцы уже оделись в белые шубки и прячутся в самых укромных местах: в кучах сучьев на вырубках, под разлапистыми елочками, под валежинами, в густом кустарнике...
В мокропогодье по лесу можно ходить совсем бесшумно — зайцы подпускают охотника на верный выстрел.
Не часто выдаются столь дорогие для охотника дни. Поэтому-то и огорчался Василий: погода «заказная», а он не на охоте.
Василий возвращался со станции, — ходил встречать своего друга-охотника Алексея Алексеевича Кораблева, уехавшего в субботу за собакой Катаем в поселок Теплая Гора.
Договорились, что Алексей Алексеевич вернется с утренним поездом, Василий встретит его, и они, не мешкая, отправятся на охоту с новой собакой. Но с утренним поездом Алексей Алексеевич не приехал; не было его и с одиннадцатичасовым.
«Что же с ним приключилось»? — думал Василий о друге. — Наверное, тешится на охоте, а я тут жди его! Махну-ка я в лес!»
Василий зашагал бодрее и быстрее. Дома он торопливо поел, надел резиновые сапоги, непромокаемую куртку с капюшоном, перепоясался патронташем, закинул за плечо двустволку-ижевку и весело вышел на улицу.
По дороге он заглянул к Алексею Алексеевичу, который жил в соседнем доме. Жена друга — Нина Дмитриевна, седеющая женщина, с темными, внимательными глазами, за двадцать лет замужества все еще не могла примириться с тем, что ее муж — охотник.
— Алексея дома нет, — холодно сказала она.
— Он, вероятно, скоро приедет с собакой, — спокойно откликнулся Василий.
— С какой еще собакой? — брови Нины Дмитриевны грозно сдвинулись. — Да я его на порог не пущу с собакой. Этого еще не хватало...
— Нина Дмитриевна, если Алексей пойдет сегодня на охоту, скажите ему, что я на Вильвенском болоте, — робко попросил он.
— Я ему скажу! — пообещала она.
«Достанется ему теперь, — думал Василий, спускаясь по лестнице. — Хотя она и литературу преподает, а поэзии не чувствует. Наверное, и Тургенева осуждает за то, что был охотником».
В подъезде Василий встретился с бойким мальчиком лет тринадцати.
— А, молодой Алексей Алексеич! Почему не на охоте?
— Здравствуйте, дядя Вася! Вот папа приедет с собакой — и на охоту пойдем: мы с ним договорились, — мальчик улыбнулся и, хитро поблескивая глазами, продолжал: — А мама об этом не знает... «Вот будет сюрприз», — сказал папа... Да ничего, выдержим.
Алеша, младший сын Алексея Алексеевича — лицом вылитый отец, черноглазый, бровастый, остроносый. И страсть к охоте у него неуёмная, как и у отца.
Алеша пожелал Василию «ни пера, ни шерстинки».
— Пойдете на охоту — ищите меня в Вильвенском болоте, — ответил Василий.
II
Выйдя за город, охотник зашагал по шпалам железнодорожного пути, уходящего на север.
Впереди маячили две мальчишеских фигурки. Василий быстро догнал их, и они посторонились, давая дорогу, с завистью посмотрели на ружье, на длинные ноги, а один из них весело сказал:
— Смотри, Мить, шагающий экскаватор дует. За ним бегом не угонишься.
Оба звонко засмеялись, улыбнулся и Василий.
За Вильвенским мостом тянется узорная цепочка озер — старица Вильвы. За озерами — сухое болото, где на гривках, поросших густым березняком да осинником, водятся зайцы. Василий направился туда.
...Когда заводской гудок известил, что пробило четыре часа, Василий укладывал в мешок второго зайца: он подошел к нему вплотную и, чтобы не разбить зверька выстрелом, гаркнул:
— Беги, косой! Спасайся!
Заяц ошалело метнулся в сторону, но, сделав десяток прыжков, перевернулся через голову и недвижно растянулся на влажной земле.
«Счастливый денек!.. Жаль, что мало в году таких дней», — думал Василий, тихо продвигаясь опушкой голого березового леса.
Дождь прекратился, но небо было сумрачно и с севера дул и дул ветер. Сквозь шум ветра Василий услышал размеренный басовитый гон: «Бум!.. Бум!.. Бум!..»
«Уверенно идет. Мастер!» — шептал Василий, восторженно улыбаясь. Гон начал приближаться, — Василий замер, жадно впитывая каждый звук. Невдалеке, меж кустов, мелькнуло белое пятно. Охотник вскинул ружье и, подавшись вперед, поймал зайца на мушку, когда тот был шагах в десяти.
— Бум!.. Бум!.. Бум!.. — музыкально гремело уже рядом.
Василий опустил ружье — нехорошо бить из-под чужой собаки — и дрожащими руками стал закуривать.
Через полминуты — точно по тому же месту, где прошел заяц, — пронеслась рослая собака, время от времени опускавшая к земле широколобую голову с острыми ушками. Когда ее пушистый, свернутый калачом хвост скрылся в кустах, Василий вслух сказал:
— Лайка, а гончаку нос утрет! Умница!
Глухо донесся выстрел. Гон смолк.
Василий, продираясь сквозь чащу, двинулся в направлении выстрела. Скоро он услышал восторженно звонкий, захлебывающийся мальчишеский голос:
— Он как выскочит вон оттуда! А я как дам ему!
«Да это же Алексей, значит, я Катая видел», — понял Василий.
Алеша бросился к Василию:
— Дядя Вася! Я зайца убил! Вот он! — Алеша, сверкая черными глазами, высоко поднял матерого беляка за уши.
— С полем, молодой егерь, — добродушно ответил Василий.
Катай спокойно подошел и лизнул зайца. Алеша, отбросив свою добычу, встал на колени и обнял собаку за шею.
— Эх, охотник! — засмеялся, подходя, Алексей Алексеевич. — Катаю не поцелуй нужен, а пазанки.
— Пазанки?.. А, знаю! Сейчас, сейчас! — засуетился мальчик.
Он достал из кармана складной нож и с усилием стал отрезать переднюю лапу зайца.
— Кушай, Катай, да еще гоняй, — приговаривал Алеша, бросая заячью лапу. Катай быстро проглотил ее и облизнулся. Вторая лапа так же быстро исчезла в пасти собаки.
— Ищи, Катай, — ласково сказал Алексей Алексеевич.
Собака умно взглянула ему в глаза, махнула хвостом и с деловым, озабоченным видом скрылась в кустах.
— Сейчас поднимет, — уверенно заявил Алеша, влюбленными глазами провожая собаку. — Мы только в лесок зашли, он сразу — «бум» и пошел, и пошел. Заяц как выскочит вон оттуда, а я ему как дам!
— Слышали, слышали! — прервал Алексей Алексеевич восторги сына. — Клади-ка своего зайца в мешок да пойдем.
— В мешок? — воскликнул мальчик. — Нет, я его к патронташу привяжу или лучше на спину повешу, — и он торопясь начал перевязывать заячьи лапы шнурком.
— Добрая собака досталась тебе, Алексей. Подвезло!
— А как он по глухарю и тетереву идет! Залюбуешься! — глаза Алексея Алексеевича заблестели точь-в-точь, как у Алеши.
— Что же ты так задержался? Я тебя ждал-ждал на станции. Такое утро потерял!
— Эта потеря, дорогой Василий Михайлович, возместится сторицею, — шутливо-торжественно сказал Алексей Алексеевич. — А задержался потому, что утром на охоту там сходил. Глухаря и двух косачей взял из-под Катая.
— Так и знал, что ты не утерпишь...
Страстный, захлебывающийся визг: «Ая-яй! Ая-яй! Ая-яй!» — заставил Василия остановиться на полуслове.
— По зрячему! Алешка! Василий! Расходись! Становись! — жарко зашептал Алексей Алексеевич.
Визг скоро сменился солидным, уверенным «бумканьем». Охотники заняли лазы по гривкам. Но заяц попался опытный и резвый, он петлял, западал и никак не попадался под выстрел. Однако ни хитрости, ни резвость не помогали ему. Катай неутомимо носился по следу зайца.
Уже начало темнеть, когда бухнул выстрел и разнесся веселый крик Алексея Алексеевича:
— До-о-шел!
...Затемно, оживленно разговаривая, подходили охотники к Вильвенскому мосту. Навстречу им, рассекая тьму сильным прожектором, грохотал электровоз, таща километровый, тяжело груженый состав.
Катай, все время трусивший по шпалам впереди, вдруг исчез.
— Под поезд не попал бы.
— Ну, такая умная собака.
Поезд приближался. Рельсы засверкали, как две серебряные струны.
Алексей Алексеевич, Алеша и Василий Михайлович с тревогой вглядывались в пространство, отделяющее их от поезда. Катая не было видно. Они стали на бровку насыпи и минуты две, невольно отклонясь, смотрели, как мелькают перед ними темные вагоны, сливающиеся в одну могучую, грозно гремящую полосу. Насыпь дрожала, резко щелкали под колесами концы рельсов на стыках; ветер, поднятый движением состава, силился сорвать кепки. Мигнув маленьким красным глазком, поезд скрылся за поворотом, но долго еще доносился его гул.
— Катай! Катай! — в голосе Алексея Алексеевича звучала тревога.
Напряженно всматриваясь в темноту, Василий заметил что-то копошащееся на насыпи, недалеко от моста, и поспешил успокоить друга.
— Ко мне, Катай! — звонко закричал Алеша.
Но Катай не двигался с места. Когда охотники подошли к собаке вплотную, то заметили, что она мелко дрожит и как-то странно всхрапывает, как будто захлебывается.
— Что, пес, напугал тебя поезд? — весело спросил Василий.
Катай сделал движение и тоненько взвизгнул, словно пожаловался.
— Папа, у него нога болтается! — вскрикнул Алеша.
Алексей Алексеевич бросился к собаке, начал ощупывать ее.
— Перелом! — глухо и горестно сказал он.
— Быть не может, — неуверенно возразил Василий.
— Смотри сам! Левая задняя, перелом бедренной кости...
Алеша молча шмыгал носом. Василий наклонился. Левая задняя нога Катая была подтянута, на вершок не доставала до земли.
— Пропала собака! — тяжело вздохнул Алексей Алексеевич.
— Ничего не пропала! Мы ее вылечим. Мы ей операцию сделаем, — уверял Алеша, захлебываясь слезами.
— А в самом деле, если загипсовать, то срастется быстро, — подхватил Василий. — Идемте-ка скорей домой, да за дело. Я, как приду, сейчас же за врачом сбегаю.
— Я Катая на руках понесу, — заявил Алеша.
— Куда тебе! — Алексей Алексеевич бережно взял собаку на руки.
Всю дорогу шли молча.
Увидав на руках мужа собаку, Нина Дмитриевна загородила дорогу своим дородным телом.
— Фу! Псиной пахнет! До чего дошел! Нет, вы посмотрите, до чего он дошел! На руках собаку в квартиру тащит, как мальчишка. Инженер! Не пущу!
Из-за спины отца вывернулся Алеша.
— Мама, у него нога сломана.
—У кого нога сломана? — с недоумением спросила Нина Дмитриевна.
— У Катая.
— Ах, у собаки...
Алексей Алексеевич вошел в прихожую и осторожно опустил Катая на пол. Нина Дмитриевна, поджав губы, ушла в комнату. Алеша разделся первым. Погладив собаку, он зашептал:
— Ты, Катай, не горюй, операцию тебе сделаем. Нога крепче новой будет. Скоро доктор придет. Потерпи, миленький, потерпи.
А сам не утерпел, сбегал в комнату, похвалился:
— Мама! Я зайца убил. Он как выскочит, а я ему как дам!
— А уроки ты выучил?
— Выучил, — ответил Алеша и, чтобы избежать скучных разговоров, поспешно вышел в прихожую — утешать Катая.
III
Ветеринарный врач, Тимофей Иванович, тяжело пыхтя, старательно укладывал в бочку, стоявшую посреди кухни, тугие вилки белой капусты. Иными вилками он подолгу любовался, пробуя их упругость, подкидывая, как мяч. Глаза Тимофея Ивановича с довольством щурились, толстые губы складывались сердечком, а белесые, коротко подстриженные усы еще больше топорщились и очень напоминали зубную щетку.
Василия он встретил с плохо скрываемым недовольством:
— Чем могу служить?
Выслушав объяснение и просьбу помочь, ветеринар почесал затылок, подумал и обратился к супруге, как бы извиняясь.
— Видно, придется, Анна Васильевна, удружить хорошим людям. Я схожу, а ты тут пока ничего не трогай...
Осмотрев Катая, Тимофей Иванович уверенно сказал:
— Переломлена бедренная кость. Выход один: лапу отрезать, чтоб не болталась бесполезно. Загипсовать не удастся: перелом высоко — повязка не удержится.
Глаза Алеши странно заблестели, он отвернулся.
— Желаете, сейчас же начнем. Правда, у меня нет с собой наркоза, но применение наркоза для животных не обязательно. Песик, видимо, терпеливый. Свяжем покрепче.
— А если все-таки загипсовать, — несмело произнес Алексей Алексеевич.
— Повторяю: бесполезно. Можете поверить моему тридцатилетнему опыту. Не желаете резать — извините и до свидания.
— До свидания! — резко сказал Василий.
Толстячок бодрым шагом направился к выходу. Алеша с ненавистью посмотрел ему в спину и, когда захлопнулась дверь, буркнул:
— Тоже ветеринар!
Алексей Алексеевич постоял в раздумье, вздохнул:
— А все-таки надо что-то предпринимать.
— Схожу к Николаю Федоровичу. Он охотник и не будет рассуждать так, как этот... ветеринар. Поможет.
— Да он же зуботехник...
— Нам и не надо хирурга. Гипс у него есть, повязку делать он умеет, — настаивал Василий.
Через полчаса в маленькой прихожей было тесно от громоздкой фигуры Николая Федоровича. Казалось, даже каменные стены вибрируют от его мощного голоса.
— Сейчас я буду главным лекарем, а вы — моими ассистентами. Старший — Алешка. Его задача: смачивать загипсованные бинты в воде и подавать их мне. Ты, Лексей Лексеич, тяни Катая за ногу, чтоб кость в изломе сошлась. А ты, Василий, держи его, чтоб он не дрыгал, — распоряжался Николай Федорович. — Отремонтируем. Будь здоров! Он еще нам погоняет косоглазых.
Операция продолжалась почти час. Николай Федорович под конец уже влюбленными глазами смотрел на Катая.
— Сознательный пес. Характер — будь здоров! Голосу не подал. А ведь не сладко. И гоняет, говоришь, знатно? Сходим, сходим с ним. Через полмесяца срастется...
Во время ужина Нина Дмитриевна молчала, как воды в рот набрала. Алеша, хотя и проголодался, но котлету не съел — тайком взял ее с тарелки и, будто ничего не случилось, вышел в прихожую. «Катая угощает, дрянной мальчишка», — догадалась Нина Дмитриевна, но и тут не сказала ни слова.
После ужина Алеша сразу же лег в кровать и через минуту уже спал, широко разметав руки. Алексей Алексеевич снял шкурки с зайцев, выпотрошил их, а требуху отдал Катаю, поставив его на ноги. Катай ел с аппетитом, но деликатно, не жадничая. Нина Дмитриевна все еще гремела посудой на кухне.
Катай похрапывал в прихожей у печки. Нина Дмитриевна склонилась над ним:
— Замучили тебя эти охотники. Бедная собачка, — прошептала она с искренним состраданием.
Катай приподнял голову, махнул пушистым хвостом-калачиком, словно отвечая:
— Что ж, бывает. Ничего. Поправлюсь...
К концу следующей недели Катай уже бодро бродил по двору. Чтобы гипсовая повязка не сваливалась, ее привязали к поясу, которым перехлестнули Катая.
Василий, заходивший каждый вечер к другу, несколько раз говорил:
— Пояс надо было сделать гипсовый и повязку соединить с ним наглухо, в одно целое. Ему бы потяжелей было, зато надежней. Не догадались.
Алексей Алексеевич соглашался.
IV
В ночь на воскресенье выпал снег. Василий и Алексей Алексеевич бродили по тем же осинникам, где неделю назад звучал голос Катая. Охота по белой тропе без собаки — бледная охота. Но не сидеть же дома!
Столкнули зайца с лежки. Ушел косой, не успели выстрелить.
— Знаешь, что? — говорит Алексей Алексеевич. — Иди по следу да покрикивай, а я стану тут. Ты будешь гончаком, я — охотником. Потом поменяемся ролями.
Василий шагает по заячьему следу: «Э-гей! Э-гей! Ходи! Не сиди!» Ух, и петлял же косоглазый! По следу видно, что заяц идет не торопясь, прыжки делает короткие, то и дело лезет в чащу и после небольшого круга на свой же след выйдет, и опять огромным прыжком в чащу бросится. Не скоро и разберешься в его хитростях. Два часа выполнял Василий роль гончей — охрип от крика. Наконец, след пошел туда, где в засаде сидел охотник. Вот уже Василий видит Алексея Алексеевича.
— Почему не стрелял?
— А в кого?
— Смотреть лучше надо! Рядом заяц был. Сейчас, значит, я — охотник, ты — гончак! Чтоб гон был веселый! — закончил он.
Но и этот круг был невеселый. Заяц долго мотался по чаше и прошел далеко от лаза. Ни с чем возвращались охотники домой.
— А был бы Катай, потешились бы мы сегодня, отвели бы душеньку, — вздыхая, говорил Василий.
Около дома охотников встретил расстроенный Алеша. Чуть не плача, он сообщил:
— Съехала повязка, надо снова бинтовать.
— Как так съехала? А ты куда смотрел? — рассердился Алексей Алексеевич.
— Это все Тигрик виноват, кот соседний. Мы с Катаем гуляли по двору, а Тигрик под носом прошмыгнул. Катай за ним как бросится, повязка-то и свалилась.
— Опять, стало быть, надо хирургией заниматься, Василий. Спасать надо Катая.
— Спасем, — уверенно сказал Василий. — Я схожу к Саше Севастьянову, — мы с ним вместе в школе учились, а сейчас он хирург, только окончил институт. Ему это — практика.
Саша Севастьянов — рослый красивый парень. Даже огромные роговые очки не портили его румяного, чернобрового лица.
Саша все свое внимание сосредоточил на хирургии и, казалось, не хотел больше знать ничего. Он даже в чужое дежурство старался присутствовать на каждой операции, внимательно приглядываясь к малейшему движению многоопытных рук всеми уважаемого главного хирурга Алексея Александровича.
Саша расспросил о случившемся, ощупал ногу собаки и заключил:
— Простая гипсовая повязка сейчас не поможет. На местах излома образовалась костная мозоль. Нужно делать операцию: сделать разрез — под наркозом, разумеется, — снять костную мозоль, просверлить кость и связать ее кетгутом, зашить и только после этого загипсовать.
Алеша с восторгом смотрел прямо в рот Саше, с уважением слушал его энергичную речь. Хирург распорядился подготовить стол и «пациента» — сбрить шерсть на ноге в месте излома, указал, как сделать маску, чтоб давать наркоз, и отправился за инструментами. Скоро он вернулся, выложил из маленького чемоданчика блестящие никелированные ножницы, скальпели и другие приспособления.
Саша приказал затопить плиту, чтобы прокипятить инструменты, распределил обязанности между своими помощниками.
Катая положили на стол, он покорно вздохнул и, не сопротивляясь, позволил надеть на себя маску-намордник. Операция началась...
Минут через пять после того, как сняли маску, Катай открыл глаза. Они были мутны, — казалось, собака никого не видит или не узнает. С полчаса он лежал пластом, затем попытался встать, но его удержали. Саша прощупал пульс Катая и с удовлетворением сказал:
— Все нормально. Завтра зайду, взгляну на больного.
Через две недели Саша снял гипс с Катая. Освободившись от сковывающего груза, Катай весело закрутился около хозяев. Он лизнул в щеку наклонившегося Алешу, пытался лизнуть руку Нины Дмитриевны, затем подпрыгнул и уперся передними лапами в грудь смутившегося Саши, взглянул ему в лицо, коротко взвизгнул и замахал хвостом.
— Благодарит за лечение, — засмеялся Василий.
Все смотрели на Катая добрыми глазами, на душе у всех было радостно, празднично. Алеше хотелось закричать петухом.
— Спасибо, — обратился Алексей Алексеевич к Саше, — на охоту сходим — вам зайца принесем.
— Нет, сейчас на охоту Катая брать нельзя, — решительно заявила Нина Дмитриевна. — Снег уже глубокий, а Катай еще не окреп, могут быть осложнения. Правда? — обратилась она к Саше.
Он смущенно улыбнулся и ответил:
— Пожалуй, следует воздержаться.
