Петр Осипович Саулин
Ленкорань относится к числу тех уголков нашей Родины, которые особенно привлекают натуралиста, охотника и путешественника.
В этот благодатный южный уголок собираются на зимовье миллионы птиц. Здесь можно встретить редчайшие птичьи породы: замечательных по красоте султанок, белых цапель, розовых и кудрявых пеликанов, белоснежных лебедей, караваек, колпиц и краснозобых казарок.
Самый же интересный представитель птичьего царства Ленкорани — розовый лебедь, или розовый гусь — фламинго.
Особенное раздолье для птиц — незамерзающий залив Кизил-Агач (красное дерево), где в тихую погоду многозвучный птичий гомон слышен за много километров.
В путешествии по Ленкорани меня сопровождал местный охотник — азербайджанец Гасан, славившийся снайперской меткостью.
Перед отъездом я спросил его:
— Где зимуют розовые лебеди?
— По берегу залива и на камышовых озерах, где много батака (илистая вязкая земля), — ответил стройный, черноглазый Гасан.
— Гребите прямо туда, — сказал я, садясь в лодку.
Гасан перекинул через плечо берданку, взял в руки шест и, ловко управляя им, погнал лодку.
Илистый берег залива был усеян огромными стаями разнопородных куликов.
Моряны не было, водоплавающая птица держалась вдали от берега. Лишь отдельные утки и казарки с криком и шумом проносились к камышовым зарослям.
Я спросил Гасана о его охотничьих успехах.
— Наши успехи зависят от погоды, — ответил он. — Если теплая зима, птицы в Ленкорани видимо-невидимо. Тогда и добыча хорошая. В холода же часть птиц улетает южнее — в Иран, к берегам Индии, к Средиземному морю.
— А сколько в зиму берете птиц на ружье?
Гасан хитро улыбнулся, опустил на миг шест.
— Много, если погода подходящая.
— А зверей добываете?
— Бьем кабана, волка, дикобраза, лисицу, шакала, диких котов. В горах и предгорьях раньше встречались изредка с тигром — он к нам из иранских дебрей заходил... В лесах и камышах иногда леопарда приходится стрелять. Злой зверь, нехороший зверь. Промажешь или ранишь — берегись! Очень проворный и ловкий!
Мы отъехали километров двадцать. Чем дальше от человечьего жилья, тем больше было птиц.
Я глядел в бинокль, любовался, как ныряла и кормилась птица, как поднятая болотным лунем стайка уток быстро описывала круг, а потом снова садилась на воду.
Лебеди, точно белые паруса, медленно скользили по заливу.
— А откуда на отмели камни? — спросил я, показывая вправо.
Гасан засмеялся.
— Это орлы, позавтракав, отдыхают на солнце.
Проводник проворно снял с плеч длинноствольную берданку, но не успел вскинуть ружье: «каменные изваяния» захлопали крыльями и взметнулись ввысь.
Гасан все же послал вдогонку пулю. Орел пошел вниз, грузно шлепнулся на отмель.
— Меткий выстрел, — сказал я.
— Ста шагов не будет, — небрежно ответил проводник.
Птица оказалась белохвостым орланом, крупной самкой. Я вскрыл ее перочинным ножичком. Зоб хищника был набит мясом серого гуся. Гасан хотел швырнуть птицу за борт.
— Нет, мы снимем шкурку, — сказал я. — Сделаем подарок зоологическому музею. Редкостный экземпляр.
От выстрела поднялись тысячи птиц. Многие из них пролетали и кружились над нами.
Гасан не обращал на них внимания. Не стрелял и я.
— Если хотите увидеть розовых лебедей, больше не стреляйте, — заявил проводник.
Отъехали еще километра два.
— Глядите в бинокль, розовые лебеди кормятся, — сказал Гасан. — Тот, что стоит на одной ноге, — сторожевой. Он нас уже заметил.
В бинокль я увидел на отмели одиннадцать птиц. Они важно стояли в разнообразных позах.
Проводник замаскировал борта лодки заранее приготовленными ветками и камышом.
Мы осторожно стали подвигаться вперед. Птицы, ярко освещаемые утренним солнцем, казались легкими розовыми облаками. До них оставалось больше сотни шагов.
Я не отрывал глаз от бинокля, следя за каждым движением насторожившихся птиц. Вот вожак начал медленно перебирать длинными ногами.
— Готовятся к взлету, — шепнул я проводнику и стал поднимать тройник. Руки дрожали. Холодный пот выступал на лбу. Не успел я прицелиться, как птицы, быстро зашагав, расправили крылья и поднялись в воздух.
Гасан вскинул ружье и тихо спросил:
— Которого бить?
— Вожака! — крикнул я и выстрелил. Пуля не задела птиц. Тотчас же прогремел выстрел Гасана. Птица, распластав крылья, тяжело хлопнулась в воду.
С замиранием сердца поднял я грузную птицу, бережно положил на дно лодки.
Это был старый самец. Белые его крылья с чрезвычайно нежным розово-красным оттенком сияли и переливались на солнце. Кроющие крылья были карминово-красного цвета, маховые — черного. Радужная оболочка — желтая, окружности глаз — карминово-красные, клюв у основания — розово-красный, на конце — черный; ноги — карминово-красные. Шея — невероятной длины. Клюв посередине согнут вниз.
Мы подъехали к берегу, с трудом добрались до камышей, увязая по щиколотку в батаке. Тут мы добыли четырех жирных селезней, развели костер и начали готовить обед.
На выстрелы подошел охотник с двустволкой за плечами. Это был орнитолог заповедника Алексей Иванович Балагуров.
— Мое почтение! — произнес Гасан, пожимая ему руку, как старому знакомому. — А почему рюкзак пустой?
— Я здесь почти не стреляю, — ответил орнитолог. — Не полагается нарушать тишину и спокойствие питомцев заповедника.
Я предъявил удостоверение на право научной охоты и сказал, что мы добыли двух чудесных птиц для музея.
— Ну что же, с удачей вас, — усмехнулся Балагуров. — Хорошее начало. Эти птицы не так просто в руки даются, особенно фламинго.
Пока варилась дичь, Балагуров рассказывал о жизни и повадках фламинго. Мы внимательно слушали. Гасан иногда вставлял свои замечания, дополняя орнитолога.
— Когда-то здесь фламинго было много, — говорил Балагуров. — Отдельные особи даже изредка гнездились на островках озер. Но это — редкое исключение. Гнезда птицы устраивают на воде, в неглубоких местах. Они ногами сгребают ил, скрепляют его водорослями, травинками, и такое гнездо возвышается на полметра от воды. Впрочем, иногда фламинго несут яйца в ямке, вырытой в земле, выстланной камышом, листьями и травой.
— А сколько яиц откладывает эта птица? — спросил я.
— Мало: два, редко три или четыре, — ответил орнитолог. — Выкармливать ей птенцов нелегко. Взрослая самка должна долго трудиться, чтобы насытить себя. Фламинго часами ковыряет клювом ил, ходит вброд по воде, выгибая длинную шею так, что голова оказывается на одном уровне с лапами. Птицы постоянно производят исследование дна, передвигаясь мелкими шагами, то открывая, то закрывая клюв, который, точно сито, отсеивает годное в пищу от негодного.
— А мясо фламинго вкусное?
— Мясо, жир и даже печень у него розовые, как и оперение. По вкусу напоминает гусиное или лебединое. Особенно хорош язык фламинго.
Гасан заулыбался.
— А я его всегда выбрасывал! И жену предупреждал: варить язык не надо: батаком будет пахнуть...
Потом орнитолог предложил мне пройти на озера — полюбоваться стаями фламинго.
Мы вдвоем пошли шакальими и кабаньими тропами, осторожно раздвигая камыши. Было тихо, пахло илом и истлевающими водяными водорослями. Время от времени доносился треск и топот.
— Кабаны, — говорил орнитолог.
Наконец, приблизились к озеру. Оно было сплошь усеяно утками, гусями, бакланами, лысухами, нырками и лебедями. Невдалеке стояла стая фламинго, расположившись полукругом; казалось, что это розовый полуостров поднялся из воды.
Птицы отдыхали, то стоя на одной ноге, то изогнув шеи восьмерками, то держа голову под крылом. Они не шевелились, не обращали никакого внимания на плавающих около них уток. Вот одна кряква подлетела почти под самые ноги фламинго и затянула свое «ква-ква-ква!». Фламинго вытянул непомерно длинную шею, издал звук, похожий на «крах», и хотел большим клювом проучить нахалку, но она бойко отплыла в сторону...
