Вальков Сергей Евгеньевич
Намучишься — научишься.
(Русская поговорка)
Вот так и случилось, что в последний день невыносимо жаркого июля я топил баню. Конечно, при такой жаре можно было совершенно спокойно обойтись и без этого, вода в речке так нагрелась, что вся местная ребятня и понаехавшие на лето дачники целые дни проводили на ближайшем пляже, откуда постоянно доносились визг, смех и истошные вопли, и где на песчаном мелководье температура воды могла поспорить с Сочи.
Да с жарой я давно раздружился.
Ох, лето красное! Любил бы я тебя,
Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.
Ты, все душевные способности губя,
Нас мучишь…
И потому каждое утро после восхода солнца и каждый вечер на закате мы с женой и Ладушкой ходим поплавать, предпочитая остальное время находить себе занятия в прохладной избе. Но сегодня, невзирая на жару, я топил баню. А началось все с того, что сосед, с которым мы время от времени рассуждали о возможных сроках открытия охоты, проходя мимо, буркнул:
— На вот, прочитай, — и сунул мне вырезку из областной газеты, где черным по белому было написано, что для владельцев легавых собак охота по болотной и луговой дичи будет открыта в первую субботу августа. Мне, конечно, стала понятна его неразговорчивость: сам он был заядлый утятник. Но и я к такому повороту событий был не готов. Нет, я, конечно, помнил: еще в Саратове в начале 50-х годов, когда был начинающим охотником, открытие приходилось всегда на первую субботу августа с 18.00 на луговую, болотную и водоплавающую дичь. Да ведь это когда было, а тут здрасте вам! Ожидали как всегда с третьей, а то и с четвертой субботы, и вдруг такой сюрприз. Нет, подарок, конечно, да ведь у моей Ладушки впереди первый охотничий сезон, ее готовить надо!
Как мне казалось, у меня был намечен замечательный план. Рядом с деревней было поле, засеянное кормовой смесью — клевер, овес, еще какие-то злаки. Выкашивали его обычно во второй половине августа и собирали в огромные валки. И пролетный дупель охотно здесь задерживался. Кстати, и жара к этому времени начинает спадать. На этом и строился мой план. Я знакомлю здесь Ладушку с новой для нее птицей, закрепляем прошлогодние навыки, приобретенные при натаске на перепела, и, Бог даст, добуду из-под нее несколько дупелишек. А в сентябре пролетный бекас пойдет, потом гаршнеп, плотину к этому времени откроют, вода уйдет и болота будут пригодны для ходьбы. Так мы с ней главный курс и осилим. Что еще нужно для молодого пойнтера? Да, видимо, не зря говорят: «Не так живи, как хочется».
И началась гонка с препятствиями. Уже утром следующего дня помчались мы с Ладушкой угодья искать, где можно пару дупелей или хотя бы бекасов найти. Окрестные угодья я знал хорошо, да вот беда — нигде не косят, куда не сунешься — трава по пояс, коровники порушены, стада нет. Бывало, за деревню на выгон выйдешь — и бекаса полно, и дупеля найдешь, а сейчас на всю округу пара коров осталась. Пошел я в соседнюю деревню к Виктору. Охотник он серьезный — промысловик, главный его интерес — пушнина, ну и мясо иногда. На пятьдесят верст вокруг всю местность знает, как свои пять пальцев, может что присоветует. А он посмеивается:
— Зачем тебе эти бекасы? Баловство. Вот скоро время подойдет — пойдем за кабанчиком.
Да что там, за чужой щекой зуб не болит. Однако, посмотрел внимательно на собаку, на меня и смилостивился:
— Помнишь, — говорит, — я тебе вдоль Березайки, в пожне, бобровые хатки показывал, где уток стреляли? Так вот там, не знаю как дупель, а бекас есть точно. Место трудноватое, конечно: травы много, воды много, местами вязко. Я в начале июля там местного тракториста встретил с косилкой на прицепе, может, на подстилку для своей коровы ездил косить, а может, и на сено. Съезди, посмотри.
Помчались мы с Ладушкой туда. Место это я помнил хорошо, да и Ладушка там со мной в прошлом году однажды была. Натаскивать там не получилось, — некошено было, через траву не продраться, да и воды много. Но полазала она там с большим удовольствием.
Довольно обширные пространства вдоль Березайки, в том месте, где она делает крутой поворот налево, образует по правому берегу обширную пожню с множеством канав, небольших ручьев, болотин с огромными кочками, с осокой по плечи и редкими кустами. Лет двадцать назад здесь пасли большое совхозное стадо и прилегающую к лесу пожню выкашивали. Так что по высоким местам дупель, а по низинам до середины сентября — бекас, а позже гаршнеп водились в изобилии. Ну, это так, к слову.
А сейчас пробираемся мы по лесной дорожке, и главная забота поворот не проскочить, неприметен он, подзаросло все вокруг. Только Ладушка засуетилась, заскулила, раньше меня место узнала. Погладил ее, а она в нетерпении дрожит, с лобового окна глаз не спускает, как будто сказать хочет:
— Ты что же, хозяин, место не узнаешь?
И ведь правда, справа за кустом старая тракторная колея и в нужном нам направлении. Проехали немного и все, дальше поперек канава с водой. Загнал я машину в кусты. Собаку на поводок. Сумку с кордой и бутербродами на плечо и вперед по колее. А у самого одна мысль: выкошено или нет. Ладушка тащит меня, я еле поспеваю. Поводок намотан на руку, ошейник врезался в шею, ей трудно дышать.
— Рядом! Тише! Рядом!
Вся ее физиономия облеплена комарами, а глаза устремлены туда, где когда-то были «они», и память о них тащит ее туда, на встречу к ним. А у меня в голове только одно — кошено или нет.
Идти недалеко, всего метров триста. В лесу душно, пот льет меж лопаток и из-под козырька. Комары и слепни облепили шею и руки. Но вот лес расступается, и вся пожня перед нами. Ура! Два небольших участка, что повыше, выкошены. Один ближе к речке, другой, поменьше, у леса. Я выбираю дальний. Несмотря на жару, ветер неплохой. Прикидываю направление и укладываю собаку. Снял поводок и пристегнул корду.
Ладушку бьет дрожь. Меня тоже колотит. Я пытаюсь поговорить с ней, успокоить, но она не видит меня. Хорошо бы раскурить трубочку, посидеть бы четверть часика, но меня колотит, я малодушничаю и предательски лезу за спрятанными сигаретами, чтобы создать иллюзию некой выдержки. Сам себя обманываю. Я ведь точно знаю, предвижу, что будет дальше, и она тоже это знает, уже вся собралась, готовая к прыжку. Надо бы больше выдержать, надо дать успокоиться. Но я встаю... и не успеваю произнести «Вперед!», как взвизгнула об траву корда, и она понеслась. Страшно смотреть, сплошное безумие. О том, чтоб поймать корду — и мечтать нечего. Спорола одного за другим двух бекасов. Свищу. Подходит. Никакого раскаяния. Глаза сияют. На морде полное счастье.
— Не стыдно тебе, а?!
Валится на спину. Ну ладно, что поделаешь: что случилось, то случилось. Теперь нужно поговорить, пристыдить, успокоить. Я глажу ее розовый, перепачканный болотной жижей живот.
— Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй!
Вскакивает на все четыре лапы и тычется носом мне в подбородок, в шею.
— Ну, ну, даун. Успокойся.
И снова глажу ее спину, бока и эту милую мордаху. Сейчас я для нее есть. Но вот я встаю и повторяю: «Даун».
Вижу, как трудно ей лежать, как вся она напряжена, как мелкой дрожью бьет мышцы ног. Пропускаю руку в петлю корды и посылаю вперед. Я еле успеваю за ней. Пот застилает глаза, очки запотели. Вдруг она резко остановилась и медленно повела. Шагах в пятнадцати поднялся бекас.
— Даун.
Ладка села. Слава Богу! Снова укладываю и похваливаю, ласкаю. Вижу, несколько успокоилась.
И тут я допускаю глупость: посылаю ее в поиск, не взяв в руки корду. Очень быстро она опять прихватила и повела уверенно, потом вдруг резко изменила направление, сделала несколько шагов и встала. Я поспешил к ней, чтобы схватить корду, когда впереди нее поднялся бекас. Она посунулась за ним, я завопил: «Даун!»
Она остановилась. Я кинулся к корде, и тут между нами поднялся крупный дупель и лениво потянул к выкошенному участку у леса. Он пролетел в двух метрах от ее морды, и Ладушка припустилась за ним, не обращая внимания ни на свисток, ни на мои вопли. Я рванулся за ней и ввалился в канаву. А когда выбрался, сел на сухую кочку и, не глядя в ее сторону, стянул сапоги, все мокрое и стал отжиматься.
Я больше не звал Ладу и не свистел. Она вскоре пришла сама, легла и только вскидывала на меня виноватый взгляд. Я продолжал одеваться. Надев все отжатое, отстегнул корду, положил в сумку, взял собаку на поводок, сунул под мышку сапоги, и ни слова не говоря, на самой короткой длине поводка повел ее к машине. В машине ехали молча. Дома покормил и пристегнул у места. Она не слишком-то терзалась своим проступком и быстро заснула. Во сне лапы ее дергались, мочка носа шевелилась, она вся была там. Я не сердился на нее, виноват только сам. Все свои ошибки и, в первую очередь, свое невероятное легкомыслие, я осознал полностью.
Ну что же, до открытия еще целых пять полных дней. Птица есть. Угодья трудные, но других нет. Сапоги брать не буду, только старенькие кроссовки, и тогда ходи как хочешь. Буду ездить каждый день. И, представьте себе, ездил каждый день за сорок километров по лесной дороге. Комар, слепни и особенно мошка свирепствовали как никогда, но моя красавица открывалась все замечательнее.
Когда я просматриваю дневниковые записи тех дней, ясно вижу историю рождения нашего взаимопонимания. Кто-то может улыбнуться, читая эти строчки, это ваше право, но я от них не откажусь. Все это происходило в условиях некоего форс-мажора. К примеру, приезжаем утром, а ветер поменялся. Но мы день терять не можем. Надо приспосабливаться. Выход один: зайти от бобровых хаток. Пошли и завязли там так, что еле вылезли... и все равно продолжали работать. Впрочем, это скорее приключение. Лучше я расскажу подробнее о последнем дне.
Сегодня пятый день наших с Ладушкой трудов. С утра ветра не было, вышли в четыре часа пополудни. Жара, как и все эти дни, но ветерок хороший — небольшой, но ровный. Поскольку ветер восточный, зашел от реки со второго участка. Уложил собаку, набил трубочку и с удовольствием покурил. Ладушка спокойна, только мочка носа плавает, ловит ветерок. Сегодня пускаю ее без корды.
— Ну, девочка, вперед!
Пошла стремительным галопом, очень быстро прихватила, проверила и пошла дальше. Голову несет неплохо. Поиск во всю ширину скошенного. В стороне, за канавой, поднялся шумовой дупель и перелетел на первый участок. В это время Ладушка прихватила, уверенно повела и встала. Тороплюсь к ней. Пусть постоит. Ну, а теперь: «Вперед!» После посыла подводка ровная, без остановок; шагов за десять-пятнадцать поднялся дупель, перелетел совсем недалеко и пересел в край канавы у куста. Уложил Ладу, она сильно возбуждена. Погладил, похвалил:
— Молодец, моя хорошая, молодец!
Минут десять посидели. За эти дни она много изменилась. В ней появился определенный покой и доверие. Прежде всего, я видел, что она верит мне и точно знает: я привел ее, чтобы она нашла их для меня. И она так же уверена, что каждая ее работа, доведенная до конца, приносит мне радость. А я знаю, что она получает двойную радость: во-первых, потому что счастлива их разыскивать, а во-вторых, когда она их находит, понимает — я счастлив.
— Ну, что, морданище, поищем еще?
Она вскинула на меня глаза, в которых светилась такая надежда, доверчивость и готовность, какая бывает только у неиспорченных детей. Я не стал посылать ее по перемещенному дупелю, а направил в другую сторону. Довольно быстро она прихватила, аккуратно подвела и встала, потом продвинулась и опять встала. Посылаю — птицы нет. Засуетилась, потом выровнялась, повела, и метрах в десяти поднялся бекас. На «даун!» оставалась на месте.
Чтоб не утомлять вас, уважаемый читатель, скажу, что на участке ближе к лесу Ладушка сделала еще три отличные работы: две по дупелям и одну по бекасу.
Вот так в последний день июля, отдав благородному делу — натаске собаки по бекасу и дупелю — трудовую неделю, я ощутил страстное желание омыть искусанные комарами и слепнями, изгрызенные мошкой, выдубленные на палящем июльском солнце лицо, руки и все пропотевшее жаждущее чистоты тело, и твердо решил истопить баню.
— Ну, Ладушка, сегодня отдыхаем!
Баня у меня по-черному, топить ее — все равно, что париться. Стоит она в пяти шагах от речки, но бережок крутой, и первый пар примешь, пока натаскаешь воды в котел. Потом баню нужно вымести, протереть влажной тряпкой, после чего она внутри светится, как бор на закате. И когда все подготовлено, и под котел в каменку колодцем уложены березовые, тонко наколотые полешки, делаешь первый затоп. Чело у каменки вровень с полом, так что и укладывать полешки, и растапливать каменку приходится лежа. Так и дышать легче — дым-то на локоть над полом висит. А как загудит пламя, тут можно и на воздух, дух перевести, посидеть на пороге бани, на речку полюбоваться.
А полюбоваться есть чем. Прямо передо мной густая, сочная трава укрыла спуск к мосткам, урез воды не виден из-за высокой осоки и белых шапок пышного болиголова. На другом берегу, вплотную к воде стеной стоит лес, и от его отражения вода в реке кажется темной, и листья кувшинок светлыми пятнами разбросаны, как кляксы на промокашке первоклассника. Слева, за липой, что недалеко от бани, река переходит в широкий плес, вода отражает высокое небо в легких облачках и красную колокольню соседней деревни на другом конце плеса. Вдоль противоположного берега пробирается на своей старенькой лодке сосед. Проверит сеть и, если нет удачи, переставит ее до вечера на новое место. Зазевавшаяся утка с криком сорвалась из-под весла и, недалеко отлетев, шумно шлепнулась в осоку. Хорошо, покойно. Ладушка на травке перед банькой растянулась, тоже нежится.
Сижу, любуюсь, трубочку покуриваю, а за спиной заклокотало, зашипело — вода в котле вскипела, заходила, на камни выплескивается, пора вычерпывать да бочонок горяченькой запасти. Отчерпал, котел холодной водой наполнил и ко второму затопу приступил. Теперь поленья нужны покрупнее, чтобы уголь дали, чтобы каменка подольше не остывала. Пока кипяток отчерпывал да за свежей водичкой к речке спускался, да поленья в раскаленную топку закладывал, считай, второй пар принял. Теперь прохлаждаться некогда. Не успеешь оглянуться, как дровишки в угли обратятся, нужно их кочергой разровнять и дождаться, пока перестанут бегать по их поверхности опасные голубые всполохи. И как только угли слегка затянутся пеплом, сквозь который ровно дышит мощный жар, тут же бери в руки ковш, распахивай дверь настежь и, зачерпнув из кипящего котла, брось пару раз на каменку, а потом приготовленной заранее фанеркой выгоняй из всех углов в открытую дверь угар и остатки дыма. Вот так и с третьим паром познакомишься. Зато теперь шабаш. Закрывай над каменкой заслонку в вытяжке, затыкай продух, в одной шайке березовый веник, в другой — дубовый кипятком из котла залей да дверь в баньку прихлопни покрепче и колом припри. Пусть постоит четверть часа, отдохнет и жаром нальется. А сам скорее домой, бельишко чистое, свежестью пахнущее, да простыни — после пара отлеживаться, да полотенца, да термосы — один с чаем на травах, другой с горячим морсом клюквенным — все захватить надо, ничего не забыть. Дома, перед тем как в парную идти, нужно не спеша пару половничков щей выкушать, чтобы натощак не париться. А после этого можно и в баньку отправляться. Теперь спешить не нужно.
В предбанник вошел и только половиками старенькими домотканными пол застелил, Ладушка тут как тут, устроилась с удобством. Я — париться, она охранять.
Разобрал я сумку, на стол термосы и чашки поставил, полотенца развесил, лавку простыней накрыл и, не торопясь, разделся. Тут важно минутку-другую посидеть, все заботы отодвинуть и в равновесие войти. Все. Осталось на голову старую фетровую шляпу натянуть да рукавицы захватить и можно в баньку входить. Для начала нужно зачерпнуть треть ковшика из котла, долить туда немного пива и бросить на каменку. Тут баня наполнится нежным ржаным хлебным запахом. И вот оно, блаженство — ровный, густой и в то же время легкий жар мягко охватывает все твое тело, и не спеша укладываешься спиной на теплые шелковистые доски липовой скамьи, расслабив все мышцы, все клеточки тела, и, прикрыв глаза, отдаешься благодатному жару. Блаженство...
А завтра охота, встреча с друзьями, новые места, новые впечатления и надолго запоминающаяся работа наших славных собак.
г. Москва
