Дворянчиков Евгений Васильевич
В настоящей тайге я впервые, но у меня такое ощущение, что все мне тут давно знакомо и все по мне. Даже в первую ночь тут услышал именно те звуки, которые и предполагал услышать. Может быть, незаметно для себя, я заранее подготовился к встрече, вбирая в память все когда-то о тайге прочитанное и рассказанное, разместил все по привычке в своих маленьких мозговых кладовочках.
Ведь всю жизнь мечтал, фантазировал, вот Господь и услышал.
Попади я сюда молодым, конечно, все было бы в моей жизни по-другому. Могло быть хуже или, наоборот, лучше, не в этом даже дело, но я бы точно отсюда не смог уйти. Невероятная красота не отпустила бы меня — я в этом уверился, как только шагнул в тень старой тайги.
И вот я в настоящем, крепком лесу, где даже мой товарищ Ромка, уместивший в себе гены четырех местных наций, ходит с компасом. Иногда мне кажется, что он просто дурит, так как при мне еще ни разу не взглянул на прибор, а ведь уходим от его участка все дальше и дальше. И как тут можно не заплутать — уму непостижимо!
Тайга поделена, и где кончаются угодья одного охотника и начинается территория соседа, — мне не разобраться вовек. Для таких познаний надо здесь родиться. Мне теперь остается только восторгаться да благодарить Бога за такую возможность.
Мы бродим по тайге третий день. Угадывая мое настроение, Ромка, видимо, решил показать мне все, во что верит его скитальческая охотничья душа, а заодно проверить мою преданность общему делу. В первый день я, конечно, вымотался пригибаться и кланяться перед каждой валежиной, зато как спал хорошо! Наутро шагал наравне с товарищем да еще и оглядываться успевал. На привале у костра я смотрел на бывалого таежника и завидовал — ведь он дышит этим каждый день!
Мы с ним не закадычные друзья, бывает, что и не звоним по году, не пишем, да и вообще мы друг другу никто. Но, встретившись, можем жить вместе и не быть друг другу в тягость очень долго. Я более разговорчив, а по местным меркам — почти болтун, но мои излишества в словесах Ромку нисколько не утомляют, ибо я повествую о вещах для него новых. Откуда ему знать о нашем степном житье-бытье? Вот и слушает меня, раскрыв рот, и ему все интересно, как и мне. На том и держится наш союз уже многие годы.
Вообще-то я приехал сюда за медведем. Ромка специально выхлопотал лицензию, оплатил ее и долго меня ждал. Даже позвонил однажды, видно, устал ждать и разнервничался. Ему-то медведь без надобности, а мне — ой как необходим! Хотя, если честно признаться, я и сам толком не знаю всей степени этой необходимости. Мне надо для пущего охотничьего утверждения и подтверждения статуса. В наших краях такого зверя нет, а добыть хочется. Но дело сделано, деньги заплачены, и Ромка упорно хочет лицензию закрыть, чтобы не пропали даром все его старания. Я рад буду и медведю, и глухарю, и рябчику, да и просто тому, что могу тут бродить куда хочу. Может, я даже спрячу на память стреляную гильзу вон в той сосновой развилке и буду постоянно помнить о ней зимой и осенью. И в этом далеком краю у меня будет храниться своя вещь. Вдруг опять случится мне быть в этих местах через какое-то время? Тогда я всех удивлю, отыскав свой тайник, и станет хорошо на душе от своей шуточной затеи. Эти игры у меня с детства: я прятал в дуплах сломанные ножички и винтики от часов. Теперь нахожу их, и вдруг вспоминаются все тогдашние дни и лица. Сижу, переживая щемящие душу воспоминания. Интересно, а у Ромки есть такая болезнь? Я смотрю на его сосредоточенное лицо и хочу, чтобы он особенно-то не старался с медведем, расслабился бы и перестал так напористо тащить меня к северу.
Мы подошли к брошенной берлоге под крупным камнем. Ромка поковырялся там немного, посопел, вытащил старый топорик в промасленной тряпке, сел на валежину и давай улыбаться. Молчит и ухмыляется. Я к нему не лезу, чувствую — весь в воспоминаниях, ни о чем не спрашиваю, надо будет — сам расскажет. После берлоги Ромка расслабился, повеселел, встреченные следы разглядывал мимолетно. Такое ощущение, будто мы дошли куда надо. Ночевали за ветром под большим гольцом. Было даже жарко от сложенных друг на друга когда-то подгоревших в пожарище стволов. Я не могу определить, что за древесина, но от костра много жару и подкладывать не пришлось.
Утром вышли на просеку, даже не просеку, а какой-то тоннель среди тайги. Оказалось, это насыпь от узкоколейки, уходящая строго по прямой. Идти легко. В одном месте, под сосной — кучка птичьего помета. Я остановился, гадая, что за птица тут проживала? Ромка тычет куда-то пальцем, ожидая увидеть перемену в моем лице. И он ее увидел — я просто обомлел! В полусотне шагов, на дорожной гальке, сидел глухарь — здоровенная, темная птица. Я все смотрел и смотрел на это чудо, а мой товарищ, заглядывая мне в лицо, млел от моего восторга. Вот, оказывается, какой сюрприз он мне готовил! Пробрало меня все это видение до дрожи. Петух всполошился, квохтнул глухо и тяжело взлетел к соседним соснам.
— Еще будут, — уверенно пообещал мой поводырь, и я ему поверил.
Глухари, оказывается, глотают на дороге гальку именно теперь, осенью; пока мы шли, видели их штук двадцать, не меньше. И только к вечеру я достал одного из Ромкиного мелкаша.
Ужин удался. Я однажды добывал глухаря весной, и тогда жаркое было вкусным. Но теперь, осенью, среди громадных сосен, у костра, я просто не находил слов, захлебываясь от нахлынувших чувств. Ромке самому тут хорошо, а еще больше рад он, что сумел показать хоть каплю здешней первозданности, без которой нет и его самого.
Я думал, что мы идем строго на север, где медведей больше, а оказалось, что дали круг и снова выходим на Ромкину делянку, он ее так и назвал: «Наша делянка». Мы на своей территории — нечего и некого бояться здесь! К вечеру пришли к низенькому бревенчатому домику-квадратику. Стоит он, как в сказке, под огромной елью, а внизу, под берегом — речка-не речка, ручей-не ручей. Журчит водичка по камешкам, и дно проглядывается. Ромка спиннинг мне дал. Я думал — насмехается. Кинул три-четыре раза и выловил рыбешку, да славную такую! У нас таких точно нет. Но главное, откуда она появилась — ведь все как на ладони? Все тут дивно... Наловил десяток рыб и — к дому, хвалиться своей ловкостью. Там вовсю кипит чайник на маленькой железяке, а Ромка пучком хворостин выметает мышиный помет.
Огляделся я, присев на деревянный табурет, и чуть не заплакал. Вот куда звала всю жизнь моя душа непоседа! Вот о каком бытье грезилось мне в детских мечтах! Теперь я понимаю Ромкину скупость на слова: что тут говорить?! Смотри и слушай! За маленьким оконцем качается еловая ветка, шуршит в темных бревнах сруба мышка, обрадованная нашим появлением, да убаюкивающе шумит тайга. Запахло прогретым жильем и захотелось остановить время.
Утром долго пробирались на южную сторону сопки, сплошь заросшей кедрачом. Несколько дней в тайге, конечно, подготовили меня, но взбираться в гору все равно было тяжело. Навалилась одышка, сбивая сердце с нужного ритма. Липкий пот неприятным холодом лез за шиворот и щипал глаза. А Ромка даже ни разу не присел перевести дух, а ведь курит и выпивает иногда немало. Вот что значит закалка! Все в нем подтянуто и подогнано и, наверное, ни единого лишнего килограмма. Даже армейский вещмешок сидит на спине как приклеенный. Я тоже в походах не новичок, но у меня то шнурок развяжется, то ложка в мешке начнет вдруг стучать о пластиковую коробку. Я даже злиться начал, чувствуя себя по сравнению с товарищем не совсем уверенно. Но идти надо, и я скачу с камня на камень, стараясь подражать Ромке изо всех сил. На медведя надо бы карабин иметь дальнобойный, но у меня с собой двустволка, обычная вертикалка, а у него вообще малокалиберка старого образца. Сдается мне, что сама охота может не состояться при таком нашем оснащении, ну, может, просто посмотрим зверя, а повезет, так попытаемся его выследить, поиграть в охоту. На том, думаю, все и закончится, да, собственно, я и рад тому буду.
Еще немного, и я запрошу отдыха. Но тут Ромка вдруг остановился и, привалившись к валежине, стал осматривать открывшийся склон. Мы стояли напротив широкой лесной прогалины, малозаросшей, почти лысой, идущей с самой вершины к распадку. Словно тут тайгу протаранил огромный валун или оползень. Видимость отличная, все как на ладони и без бинокля, но Ромка вдруг азартно стал подкручивать все подкручивающиеся части у прибора, не переводя его с одной точки. Какое-то чувство говорило мне, что неспроста такое внимание, и я все пытался что-нибудь увидеть, вглядываясь в том же направлении. Как ни смотрел, ничего не узрел, и тогда мой товарищ протянул бинокль, указывая место. На склоне, мордой к нам, неподвижно стоял зверь. Округлые формы гиганта ничем не отличались от разбросанных по склону камней. Лишь слабое движение вытянутой головы выдавало его присутствие. Медведь ловил воздушные волны с нашей стороны, и вид его был насторожен.
«Медведь!» — шептали мои губы, чтобы мозг окончательно поверил в реальность увиденного. Зверь еще сколько-то простоял неподвижно, а потом сразу успокоился, опустил голову и побрел вдоль склона, ковыряя по-кабаньи почву в разных местах. Сразу видно, что не голоден, бродит больше по привычке. Даже не верилось, что вот так запросто пошли и увидели. Я смотрел и смотрел, улавливая в оптику колебания шикарной шубы на могучем сытом теле. Даже отсюда угадывалась невероятная для такой туши мягкость шага. Но вот снова его что-то насторожило. Перевожу бинокль и вижу еще один оживший валун. Этот зверь будет побольше. У меня даже ладони взмокли и захотелось оглянуться. Такого я, конечно, не ждал. Сколько же их тут вообще? Второй медведь повернулся к нам левым боком, до него двести с лишним шагов. За могучей шеей вздымался невероятной величины горб. Сильные ноги по-кошачьи легко переносили эту неукротимую силищу по крутому откосу. У меня дыхание сбилось от такой картины и стало немного страшновато. Уловив во мне возникший страх, Ромка понимающе толкнул локтем в бок и потащил меня назад, на ту тропку, которой пришли. Собственно, и тропки-то никакой, так, еле уловимые истертые прогалы среди камней и поросли. Я бы еще посмотрел, полюбовался. Когда еще будет такая возможность? Но товарищ торопит, раскачиваясь среди веток и камней как опытный боксер на ринге, и мы скатываемся благополучно вниз, не столкнув ни единого камешка.
Несмотря на усталость и уютную теплоту нашего зимовья, спал я плохо. Подспудно тревожила мысль о завтрашней охоте.
— Ты не бойся, я за тобой сам приду, когда надо. Главное, стреляй уверенно, так, словно бьешь по лисе или волку, — наставлял с вечера мой товарищ.
Не знает, верно, что и по лисе у меня получается всегда одинаково. Сначала трясет всего, а потом вроде отпускает перед выстрелом. Хуже всего, что его-то рядом не будет, а как мне одному, когда помощь потребуется? Задремал перед самым рассветом. «Будь что будет!» — решил для себя ночью. Не отказываться же от охоты, сам напросился. Да и не смогу я отказаться, потому что в этом вся моя жизнь, и сюда попал в погоне именно за этой самой тревожной бессонницей и сомнениями.
— Дальше иди один. Нам тут вместе топтаться негоже. Выбирай место сам. Хочешь на дереве, хочешь — на земле схоронись. Жди! — сказал Ромка, повернулся и растворился словно и не было.
Все мое нутро призывало немедленно забраться на дерево и застыть там невидимым, а там — посмотрим. Но через минуту я осторожно подходил к той самой лесной залысине, где вчера видели зверей. Кто они друг другу? Может, соперники или просто соседи, а может — родственники? Вот и первые поломанные кусты, расковыренная земля и помет. Ружье мое сейчас — продолжение моих рук. Я ни разу не прислонил его к дереву, не положил на землю и вовсе не чувствую его веса. Вспомнил о самозарядных патронах, и стало совсем легко. Главное — осмотреться и как бы ненароком не обнаружиться. Вот тут буду ждать — самое удобное место: и следов больше, и листья на кустах объедены. Про листья мне Ромка рассказал, я и не думал, что медведи, словно коровы, листья едят. Теперь сам вижу и, коли жив останусь, другим расскажу.
Выбрал я себе местечко на славу. Тут и обзор хорош, и лишних веток нет, стрельбе не помешают. Уж чего-чего, а ждать-то я умею. В кармане сухари на случай, ежели сидеть придется долго, и четыре запасных патрона. Осмотрелся, пересчитал все ближайшие валуны и стал ждать.
Верховой ветер легонько шелестел по тайге, выбирая место для будущей ночевки, выравнивалось мое дыхание после трудного подъема и волнений, и я, успокоенный, стал замечать всю невероятную красоту поселившейся тут осени. У нас-то, дома, еще разгар бабьего лета, в отдельные дни даже бывает слишком жарко. Здесь же пахнет прихваченной морозцем листвяной прелью и грибами. Я даже пожалел, что не пододел еще один свитерок.
Главное, меня никто не торопит, и я сам себе сегодня командир. Эта охота по мне.
Где-то далеко за хребтом протрубил олений жених, ему отозвался другой. Этот еще дальше, но эхо катило его неудержимую страсть от распадка к распадку и принесло сюда, чтобы все мы, сегодня тут живущие, узнали о его великой любви к жизни, кедрам, ручьям. Я представил себе сильного, темно-коричневого красавца, положившего на спину рога на краю каменного распадка. Скорее всего вспомнились чьи-то рассказы, ибо сам я этого зверя не видывал. Но сегодня все может случиться, от того, наверное, так сладко мое сегодняшнее ожидание. Глаза искали хоть какие-то изменения в контуре лесного окружения и среди камней, но время бежало, и все оставалось без изменений. Менялись только лесные светотени, делая мою поляну всякий раз иной. Я буду ждать дотемна и даже до конца ночи, пока за мной не придет мой друг. Без него я дороги не найду ни за что, даже пытаться не стоит.
Уходил еще один день моей жизни. В душе объявилась необъяснимая тревога от невозвратности всего проходящего.
И тут меня словно током прошибло. Там, где недавно мой взгляд спокойно оглядывал привычные выступы и впадинки, появились новые очертания. Гулко заколотилось сердце, мгновенно пересохло во рту. Медведь! Я боялся глядеть прямо в ту сторону, чтобы зверь не почувствовал моего взгляда, чтобы не дошли до него волны неуправляемой силы в огромном желании добыть. Я даже испугался своих чувств, обнаружив вдруг в них что-то новое, может быть, не совсем мне приятное.
Краем глаза слежу, чтобы не пропустить и доли желанных мгновений. Зверь может уйти, а мне тогда в награду останется только след от моих теперешних переживаний. Тем и утешусь. Но застывшее было медвежье изваяние опять спокойно выплыло на бесшумных ногах к крайним осколкам развалившихся скал. Высокая холка за шеей плыла над валунами, словно верблюжий горб. Мне стало страшно. Я с недоверием смотрел на ружье, сделавшееся вдруг таким маленьким. До зверя далеко, о выстреле нечего было и думать. Он брел не спеша по противоположному краю поляны вниз, где на самом дне распадка журчала узенькая речка. На другой ее стороне, как раз напротив голого откоса — Ромкино зимовье. Видит ли он таинственного обитателя своих угодий? Этот медведь уж точно тут и хозяин, и над всеми начальник. Вон какая оторопь на меня налетела от одного только его вида. А ежели столкнуться придется? Наверное, тогда и притворяться мертвым не надо будет. Это не первый мой зверь, но те были как-то помельче, да и охоты мои тогда были неосознанные до конца, недопонятые. Теперь же все по-другому. Этот спуску не даст и не будет улепетывать. Даже на расстоянии чувствовалась его неконтролируемая угроза. По-особенному выворачивая стопу, медведь прошествовал вниз, скоро мне не стало его видно и от того сделалось еще тревожней. Стало казаться, что сейчас он вдруг появится у меня за спиной. А что? С такой его мягкостью в поступи все возможно.
На небе сплошная наволочность, но несмотря на эту хмурость, ни дождя, ни снега как-то не ждалось. Медведь ушел, а через полчаса покинули и меня все сомнения и тревоги. Чего мне, собственно тревожиться? Теперь он, наверное, кормится, и нет ему до меня дела. Вот-вот снег укроет распадки и хребты, ему отдыхать ложиться, а мне через пару дней покидать эту медвежью страну.
Сутки лил дождь. Из зимовья и носа не высунуть. Лежим на полатях, разговариваем. Такого я о медведях наслушался — на век впечатлений хватит.
Домой мы начали собираться еще вчера. Нам, собственно, и собирать особенно нечего, но Ромка куда-то отволок топор и пилу, спрятал удочки, почистил печку, трубу прикрыл. Суетился и я, кидая прощальные взгляды на противоположный медвежий склон.
Рано поутру карабкаюсь я к своей сидке среди камней и мелкого елового подроста. Вот посижу часа два, попрощаюсь, а там и в обратный путь. Только до места так и не дошел. Спиной чую — сзади мельтешенье какое-то. Это Ромка знаки подает, пальцем куда-то вверх тычет и рожи устрашающие строит. Гляжу, и сердце оборвалось! И как я его не увидел сразу, ведь стоит-то в каких-нибудь ста шагах, не более. Замер зверь, не шевельнется, стоит словно камень, обтесанный свирепыми ветрами и дождями до блеска. Что делать? Меня он срисовал, видимо, давно, а, может быть, и с самого утра наблюдал за нами. Притулился я к кедровому обломку, выглядываю. Медведь вдруг резко выпрыгнул вперед метров на пять-шесть — да так стремительно у него это вышло! У меня дыхание остановилось, похолодели руки. Ведь это он меня пугает, прогнать хочет! Может, отойти потихоньку вниз, там товарищ пособит в крайнем случае? И я вдруг понял, что добежать до жилья нет у меня никаких шансов и помощи ждать не приходится. От таких мыслей зашевелились волосы под камуфляжной кепкой, а медведь сделал еще один выпад, повергая меня в неописуемый ужас. Однако, где-то там, в каких-то закутках мозга созрело важное решение: еще раз дернется — буду стрелять. Я отважился достать из кармана еще один пулевой патрон. Моя рука еще не закончила движения к ружейному цевью, а темно-бурая махина уже скакала через вершину поваленного ураганом кедра в каких-то тридцати шагах о меня. Время остановилось. В голову упруго стучит кровь, до тошноты. Во рту сухость. Хочется откинуть козырек кепки назад. Еще мгновение — и тульская вертикалка смачно положила первую стальную пулю в левую сторону груди ужасного лохматого шара. Коротко рявкнув, медведь самую малость уклонился в сторону, и вторая пуля, пущенная в левый бок по линии крутого горба-холки, подломила колышущуюся сытостью тушу. Зверь еще раз рявкнул, но уже глуше и жалобно, а потом, не имея сил остановиться, полетел вниз кувырком и на спине, размахивая толстыми лапами, словно пьяный скотник с огромного соломенного омета. Я даже забыл перезарядить оружие, все смотрел, как долго падает медведь, и не верил, что у него такие длинные ноги, которыми он загребал воздух, сотрясаясь при столкновении с камнями и деревьями. Странно, но ни один валун не остановил его падения. Я уж было запаниковал, подумав, что зверь еще полон сил и управляет своим движением, но, присмотревшись, облегченно и счастливо вздохнул. Так биться головой о камни живой зверь не будет. Туша еще раз мелькнула уже среди высоких деревьев под откосом и там пропала. И тут только я услышал голос моего товарища. Он звал меня скорее вниз.
Ромка стоял над поверженным медведем и красноречиво молчал. Его лицо было непроницаемым и даже слегка бледным. Уж не зависть ли это? — мелькнула мысль, но я тут же забыл и про товарища, и про время вообще. Огромная голова с узкой мордой царственно возлежала на подставке из корневищ, а могучие ноги раскинулись в стороны, открыв сразу всю невероятную силу лесного бродяги. Я готов был от счастья скакать по берегу и целовать и ружье, и деревья, и своего провожатого, несмотря на его непонятную мне сдержанность. Я всмотрелся в его лицо еще раз и вдруг все понял. Он просто любуется добытым зверем, и эти корневища подложил ему под голову, чтобы я до конца уяснил себе всю красоту созданья, которое загубил. Он еще раз хотел увериться во мне, чтобы быть прощенным этой речкой, вековыми деревьями и эхом от моих выстрелов, улетевшим кому-то на доклад в самый верх далеких сопок.
Я хотел было умерить свою радость, уважая местные правила в охоте, но Ромкина улыбка только подхлестнула меня, и тогда я все-таки сплясал вокруг медведя свой, только что придуманный танец охотничьей радости.
В этот день мы никуда не ушли. У нас вдруг появились дела еще на сутки. Ромка снова приволок пилу и топор, раскупорил трубу. Я мездрил шкуру, измеряя ее четвертями несколько раз на дню, ловил рыбу, помогал подкоптить медвежье мясо, перетаскивая куски под навес.
Но настало еще одно утро, и я с легкой грустью прощался с тайгой, стараясь на прощанье замолить еще один свой грех искренней любовью и благодарностью. Мы снова шагали по едва приметной тропе, и я всю дорогу старался запомнить ту поляну, где в сосновой развилке оставил на память свою стреляную гильзу. Приведет Господь — и я когда-нибудь отыщу это место, вспомнятся тогда все забытые чувства и лица, и я снова буду счастливым благодаря Ромкиной делянке.
г. Пугачев Саратовской области
