Беликов Виктор Васильевич
С волками у нас, людей деревенских, счеты особые. Горожане еще могут себе позволить роскошь порассуждать о гуманном отношении к волку, о якобы грозящем ему полном истреблении. В деревнях волк — враг, давний, беспощадный, хитрый и наглый, который может в одну ночь свести на нет труды целой крестьянской семьи за год, порезать в одночасье всю скотину.
Особенно дерзки и наглы были волки военных и послевоенных лет. Все мужское население, все охотники были на фронтах, по деревням оставались лишь бабы да немощные старики. Волки это сразу почувствовали, расплодились и обнаглели. Я помню с детских лет, как по ночам вблизи нашей деревни завывали стаи волков. От этого воя волосы становились дыбом. Потом начались ночные разбои в деревнях. Стая волков врывалась глухой ночью на подворье, давила собак, продирала соломенные крыши сараев или плетеные, обмазанные глиной стены хлевов и резала овец, свиней, коз, а порой и коров.
Напрасно дед Василий Митрович ходил вдоль деревни с колотушкой и сконструированной им самим трещоткой: волки всегда улучали момент для разбойного нападения. Наши матери-вдовы боялись волков, но все же уходили зимними ночами за соломой для своих коровенок. Ходили по двое, по трое, беря с собой спички и медную гильзу от снаряда, гремя в которую якобы можно было спугнуть волков. На людей волки у нас в деревне не нападали, но однажды Женьке-студенту, рискнувшему в одиночку брести поздним вечером из Россоши в родную деревню, пришлось спасаться от волчьей стаи на телеграфном столбе до самого утра, когда его, обмороженного, сняли ехавшие поутру в город мужики.
Уже в середине пятидесятых и нам с матерью пришлось изрядно перетрусить. Мать везла меня, закованного в гипс, из больницы. Уже стемнело, когда мы выехали из города. Лошадей конюх дал слабых, они быстро выбились из сил. Мать тащила их за уздечки, от нее валил пар, а я замерзал в санях под звездным морозным небом. Мать тормошила меня, чтоб я не спал, хлестала по щекам, растирала, это помогало, но ненадолго. Лошади совсем встали. Вот тут и появились волки. Они уселись вдали от обочины и внимательно изучали обстановку. Было их четыре или пять — не помню уже. Глаза их холодно сверкали, как зимние звезды. Кони зачуяли их, где и сила у них взялась — рванули наши сани. Мать едва успела вскочить в них. Сил у коней хватило всего километра на два. Но тут уже недалеко засветились огоньки села, и волки, сопровождавшие нас вдоль обочины, отстали.
Помню на окровавленном снегу отгрызенную волками голову собаки наших соседей. Глаза лайки остекленело глядели в никуда, и мне было по-настоящему страшно.
Так что к волку у нас с детства отношение было однозначным: это враг, сильный и коварный. Таково же отношение к нему у меня и сейчас, хотя я многое теперь знаю об этом умном и красивом, жизнестойком и пластичном хищнике, уважаю его за многие качества, признаю за ним право на жизнь, но считаю врагом и уверен, что держать его надо в узде, не давать ему чересчур множиться, ибо это сразу же скажется на нас, людях, с которыми волк уже сжился в течение веков, прекрасно к нам приспособился.
После активного их истребления в пятидесятых-шестидесятых годах волков у нас стало мало. Случаи дерзких нападений прекратились, и вообще волки перешли на падаль, благо совхозные и колхозные скотомогильники никогда не бывали пустыми, особенно в зимнее время.
Вновь волчьи стаи появились вслед за дикими кабанами, которые, размножившись в заповедниках, пошли обживать когда-то принадлежавшее им пространство. Им у нас оказалось вольготно, кормов в достатке при наших паршивых уборочных работах, наличии силоса и буртов с кормовой свеклой. Вслед за кабанами явились и их неизменные пастухи — волки.
Первую серьезную попытку заняться волками предпринял мой друг Гриша Руденко, бывший в августе в длительном военном отпуске. Охотясь на голубей, он обнаружил в массиве подсолнухов между лесками Волчьим и Гаврашевым волчье семейство. Выводок выдавал себя не только многочисленными следами в междурядьях подсолнухов, но и щенячьими взвывами-плачами по ночам.
Тщательно изучив обстановку, мы решили устроить ночную засаду. Но поскольку шансов перехватить волков вдвоем было маловато, да и страшновато поначалу было, решили привлечь Владимира Семеновича, Ивана Ивановича и еще двоих охотников.
Залегли по краю подсолнечника, выходящего к Волчьему лесу. Комары донимали нестерпимо, каждый возился, хотя и потихоньку, но было слышно даже нам, людям. Попробовали подвыть. На мою неумелую вабу волчата откликнулись, но где-то далеко, в центре огромного массива. К полуночи стало ясно, что из нашей затеи ничего не вышло: мы только мешали друг другу. Пошли реплики-шуточки, сначала шепотом, потом вслух, потом все разгоготались, и на этом наша охота-засада закончилась. Сели на мотоциклы и уехали. Шанс тогда был нулевой: ночь темная, даже если бы волки и вышли на нас, мы бы их не взяли.
Тогда Гриша решил действовать в одиночку. И правильно решил. Уже через два дня прискакивает он ко мне на велосипеде, лицо возбужденно сияет.
— Что, небось, волка завалил?
— Волчицу! Поедем, сфотографируешь.
— Куда это? К Волчьему?
— Да нет, она уже дома у меня. Еле дотащил на велосипеде.
И он, горячо жестикулируя, красочно, с подробностями, как он это умел, описал, как он удачно выбрал место невдалеке от нашей прошлой засады, возле ярка, подходившего к подсолнуховому полю. Над ярком стояла груша, с которой падали крупные и сладкие плоды. Гриша еще днем заметил, что под грушей много волчьих следов. Уж не лакомятся ли они здесь? Устроил засаду так, чтобы просматривался весь ярок и груша прежде всего. И не ошибся. Волчица вышла из подсолнухов, едва заря разгорелась на западе. Еще скотники щелкали кнутами возле дальнего летнего лагеря, еще отчетливо было все видно. Постояв, послушав и понюхав вокруг, волчица направилась прямо к груше. Первый же выстрел полукартечью с 35—40 метров свалил ее.
Мы долго и всячески ее потом осматривали, фотографировали в разных ракурсах. Мне кажется, что это была молодая волчица, с первым своим выводком.
Молва о Гришиной удаче быстро разлетелась по району, и районное общество охотников решило провести облаву в этом массиве подсолнухов. К тому времени (а это уже было начало октября) подсолнухи осыпали листву, и сухие головки их гремели, когда мы шагали меж ними. Приехавшие «облавщики» вели себя бестолково, распорядитель облавы наши советы и доводы решительно отмел, считая их несущественными. А мне стало ясно, что из облавы толку не будет. Не учитывалось даже направление ветра. Стрелки на номерах были расставлены случайные, двое курили украдкой «в рукав». Я понял, что все это кончится ничем, волки поумнее всей этой братии. Так и вышло. Напрасно загонщики орали, свистели, даже стреляли в подсолнухах вверх — волки из массива не вышли, если они только там еще оставались и не смотались заранее, когда весь этот табор только подъехал. Но «облавщики» не очень огорчились: расстелили у леса брезент, разложили привезенную закуску и изрядно врезали в честь охотничьей доблести.
Через год волки вновь вывелись недалеко от Волчьего. Только теперь на месте прежних подсолнухов стояли заросли кукурузы, а массив подсолнухов был подальше, над маленьким прудом, к которому волки приходили пить. Об этом говорили их огромные следы. Пили они и из родника возле Гаврашевого леска.
Молодой охотник Саша Шапошников, охотясь на голубей, буквально наткнулся на волка, но выстрелить не успел.
И вот на вечерней заре мы вчетвером — я, Владимир Семенович, Иван Иванович и Саша — сидели в засаде в разных концах яра, ведущего к лесу от кукурузного массива. Никого, кроме совхозной свиньи, сбежавшей из совхозного свинарника и бродившей в свое удовольствие по этим чудным для нее местам, где есть початки, корзинки подсолнуха, груши, желуди. Она подошла вплотную к Ивану Ивановичу. Тот огрел ее носком под зад, плюнул и решительно направился к мотоциклу, считая, что если бы волки были здесь, они бы давно закусили этой хавроньей. Я ему доказывал, что волки не охотятся там, где их логово, но это его не убедило, поэтому и на утреннюю засаду он не согласился.
Приехали к рассвету только мы с Владимиром Семеновичем на моем мотороллере. Я высадил товарища у Гаврашевого, а сам отправился к Волчьему. Оставив мотороллер внизу у дороги, я в предрассветной темноте добрался до пруда, решив подежурить волков у водопоя.
Устроил себе скрадок у дамбы. Обзор был хороший, волки не могли подойти к воде незамеченными. Рядом был массив подсолнечника. Если бы волки пошли по краю поля, я бы мог достать их. Было зябко, выпала обильная роса, тускнели звезды, и стало светать. Потом и заря зажглась. Возле Гаврашевого раздался одиночный выстрел. «Значит, Владимир Семенович кого-то подвалил, а мне не везет», — досадовал я.
Решил подняться в подсолнухи и едва шагнул метров на пять вглубь, как вдруг увидел волка. Он стоял спиной ко мне, мордой к воде. Стоял и слушал. Было до него метров девяносто. Далековато. А вдруг достану? Да и бежать он ринется назад, в подсолнухи, я его и уложу вторым выстрелом. Ветер, довольно сильный, дует от него ко мне. Тщательно выцеливаю и стреляю. Волк стремительно разворачивается и наискосок скачет в подсолнухи, но не ближе, чем был. Стреляю повторно и вижу, что промазал. А ветер несет прямо на меня огромный клок волчьей шерсти, выбитой первым выстрелом. Мгновенно перезаряжаю ружье и слышу, как стая волков, которые, оказывается, стояли на краю и ждали сигнала разведчика, бросились врассыпную, шурша сухими листьями и стеблями подсолнухов. А вот один несется мимо меня. Мне его не видно, но колеблются и трещат подсолнухи. Вот он уже где-то рядом, метрах в 30-ти. Вскидываю ружье на высоту волка, беру упреждение и бью дуплетом. Все смолкает. Перезаряжаю ружье вновь и иду осторожно. Не может быть, чтоб не попал. Лежит, небось, хотя бы раненный. Подхожу к месту, куда стрелял. Черт его побери! Он промчался по ложбинке, потому оказался ниже моего выстрела. Посеченные подсолнухи показывают, что если бы он бежал по ровному месту, я бы точно свалил его первым выстрелом. Куда пошла картечь второго выстрела, я не стал рассматривать. Пошел ложбинкой по следу, втайне надеясь, что все же его достал, и он лежит. Но чем глубже уходил в массив, тем больше таяла надежда. Крови нигде не было видно.
Чертыхаясь, я вышел на край поля. Ба! Вон что-то сереет в бурьяне ниже поля. Волк? Быстро спускаюсь, поднимаю бинокль. Нет, не волк. Это свинья, та самая, вчерашняя. Растянулась. Добродилась, сволочь. Зарезали-таки ее волки. Подхожу ближе. Нет, живая. Лежит, блаженствуя, ушами мух и комаров отгоняет. Я подошел и пнул ее, вложив в свой пинок всю злость и все отчаяние за свои досадные промахи. Свинья взвизгнула и помчалась прочь, а я побрел к мотороллеру, понимая, что теперь тут засады кончились. У Владимира Семеновича тоже было пусто, это он стрелял по куропатке и тоже мимо.
А свинью волки так и не тронули. Уже по снегу двуногие горожане-кабанятники подстрелили ее в скирде соломы.
Как-то в начале января охотились мы с Гришей Руденко, и занесло нас довольно далеко от дома, в лес Зеленый, на окраине которого был совхозный скотомогильник. Невдалеке была свиноферма, и павших свиней вывозили сюда много лет подряд. Нам в голову пришла идея покараулить здесь на приваде лисиц. Но когда мы подошли к концу дня, уже усталые от неудавшейся охоты, то сразу воспряли духом: все вокруг на скотомогильнике было истоптано не только лисьими, но и волчьими следами. Кое-как устроившись в наступивших сумерках в кустах и просидев так с час, поняли, что из нашей затеи ничего не получится: дул пронизывающий ветер, причем в направлении привады от нас, все подходы сзади и сбоку были закрыты кустами, наши вспотевшие ранее рубашки вмиг остыли и леденили тело.
Луны не было. Мы решили устроиться в скирде, что была в полукилометре от скотомогильника по направлению к лесу Волчьему. Уселись на самом верху скирды, распределив подходы: один со стороны скотомогильника, другой — с противоположной. И буквально через час оба разом вдруг явственно увидели в зимнем сумраке одинокого волка, трусцой бежавшего от скотомогильника к нам параллельно нашим следам. Мы изготовились к выстрелам, но мушку не было видно, да и волк, похоже, к скирде не собирался. Он трусил мимо метрах в 60—70. Гриша толкнул локтем: дескать, стреляем. Первым грохнул я и успел увидеть, как волк взвился на дыбы. Вспышкой выстрела ослепило. Вторично я выстрелил, ничего не видя, просто в том направлении. То же было и с Гришей. Слетели со скирды, не успев понять, куда же девался волк. Фонарика не было, и мы с трудом по следам на снегу прочли, что оба мы «мазилы», волк невредимым ушел по ложбинке в поле.
Побрели к далекому дому. Добрели к полуночи. Я еще никогда так не уставал. Лыжи буквально тонули в рыхлом снегу и казались тяжеленными бревнами. Придя домой и сбросив вонючую от пота одежду (а пот, кажется, даже фуфайку промочил насквозь), я рухнул в тяжелый сон, не слушая сердитого монолога жены, понимая, что виноват, и твердо зная, что мы с Гришей в ближайшее время повторим попытку. Гриша договорился, что Сашка, его двоюродный брат, подбросит нас на своем тяжелом мотоцикле по асфальту как можно ближе к Зеленому, а ночью подскочит за нами к тому же месту.
Мы оделись потеплее, в тулупы. Лыж не взяли, о чем сразу же пожалели. Сашка развернул свой «Урал» и потарахтел домой, а мы с Гришей, загребая валенками снег, потащились к выбранной заранее скирде километрах в трех от асфальта и недалеко от той, с которой стреляли по волку. Рядом и прямо через нее пролегали буквально тропы волчьих следов. Скирда была старая. Полуистлевшая солома на ней слежалась и смерзлась так, что ее практически невозможно было продолбить даже прихваченной для этого железной ключкой — нехитрым крестьянским приспособлением для дерганья сена или соломы. С великим трудом мы углубились с Гришей в скирду по пояс, уселись так тесно, что невозможно было свободно развернуться. Сидели спиной друг к другу, сторожа каждый свою сторону. Буквально через полчаса после того, как мы перестали возиться и притихли, к скирде подбежала лисица. Гриша толкнул меня локтем и вопросительно кивнул: стреляем или нет? Я отрицательно повертел головой. Лисица тихо побежала в сторону скотомогильника. А минут через двадцать Гриша наклоняется ко мне и шепчет: «Волк!» Поворачиваю голову в его сторону. Огромный волчина стоит прямо напротив нас, напряженно внюхиваясь. Ветер от него к нам, но что-то он явно учуял. Гриша стреляет раз и сразу же — вторично. Слегка споткнувшись, волчина мчит, но не от нас, а почти к нам, чуть наискосок. С невероятным трудом перекидываю свое ружье через Гришу и успеваю, не целясь, грохнуть по скрывающемуся за скирдой волку. И тут же перекидываю ружье на свою сторону, ожидая, что он вымахнет из-за скирды, и я уложу его. Пробегают секунды-годы, а его нет.
— Стреляй же, вон он! У меня ружье заело! — кричит Гриша.
Я вскакиваю и вижу, что волк несется между скирдой и недалекой посадкой, но уже метрах в 80—90. Стреляю. Волк мчится, как-то странно выкидывая передние лапы и все время забирая вправо, ближе к нам. У Гриши заклинило патрон эжектором, и ружье не смыкается. Наконец сомкнул, слетел со скирды и понесся наперерез волку. Волк мчит от него в 35—40 метрах по ложбине, а Гриша его не видит. Зато хорошо с высоты вижу я.
— Да бей же, бей его! — ору я, но Гриша не видит, и матерый волчина исчезает в зимнем мраке. Я тоже сваливаюсь со скирды, и мы пытаемся по следам на снегу прочесть, ранен ли волк, куда ушел. Определяем по брызгам крови, что ранен, но поднявшаяся вьюга тут же заносит все следы, причем мгновенно.
— Он шарахнулся грудью о скирду после выстрелов, — переживает Гриша. — Ну, думаю, готов! Нет, вскакивает и мчит от скирды, а ты не стреляешь.
— Да я не видел этого, я его ждал из-за скирды, — оправдываюсь я. — Но коль он ткнулся в скирду, значит, ты выбил ему глаза. Ты видел, как он скакал потом, все забирая вправо и неестественно выкидывая ноги.
— Похоже, что так, — соглашается Гриша. — Значит, он где-то недалеко, может, лег под кустом. Я пойду поищу.
Он побрел по следам, но вскоре вернулся.
— Ничего не видно, все следы заметает сразу.
Снег несло низом, и срывалась косая метелица сверху.
Удрученные, буквально униженные, опозоренные таким исходом охоты, мы подавленно молчали, сидя в своем «прокрустовом ложе» на скирде. Тянулись часы. И вдруг в Гаврашевом, в полутора километрах отсюда, раздался волчий вой. Сначала одиночный, ревистый вой самца, а потом к нему присоединились еще три или четыре волчьих глотки. От этой «музыки» выворачивало душу и холод пробегал по спине.
Мы поняли, что ждать нам больше нечего, слезли со скирды и побрели к асфальту. И тут же наткнулись на полузанесенные следы четырех волков. Они прошли метрах в 100 от скирды, но нам их не было видно за бугром. Да и метель мешала.
Измученные и вконец убитые морально, мы выбрались к асфальту, где нас уже поджидал Сашка на своем «Урале». Перегоревшие, усталые, мы вяло рассказывали Сашке о своей второй подряд неудаче.
Гриша должен был уезжать, у него кончался отпуск. Но он решил остаться на денек, чтобы поискать волка-подранка. Меня же утром ждали уроки в школе. Вечером мы встретились с Гришей, и он сокрушенно поведал мне, что поиски кончились ничем. Волк остался жить. Однако ненадолго. Но об этом другой рассказ.
В самый последний день того сезона охоты я бродил с Буяном невдалеке от тех мест, где мы стреляли волка. Погода выдалась как по заказу — ясная, тихая, небольшой морозец. Буян в Пятом что-то начал гонять, но как-то вдруг сконфуженно умолк и вскоре подбежал ко мне. Вид у него был необычный: шерсть дыбом стояла на загривке и на спине, и весь он был то ли испуган, то ли растерян.
Через пару минут все стало ясно. Я наткнулся на свежий волчий след. Отпечатки лап были отчетливы. След шел в лес, туда, где гавкал только что Буян. Значит, пес учуял волка и подался к хозяину. Шансов взять серого у меня никаких не было. Это был след не подранка, а здорового волка. Вскоре я увидел его, перебегающего яром к Гаврашевому леску. Я повел биноклем и увидел вдруг на краю этого леса сидящего на маковке груши орла-могильника, очень редкую для наших мест птицу. Мне захотелось поближе рассмотреть его. Я скатился на лыжах с большого склона вниз и ложбиной стал подбираться к орлу. Был я в маскировочном халате, поэтому особо на снегу не выделялся. Буян бежал в стороне в обычном поиске, и орел давно его заметил. Я уже был в полукилометре от него и в бинокль видел, что он зорко за чем-то наблюдает, но за чем — мне за бугром не было видно. И вдруг, перевалив через бугор, вижу: недалеко от орла, рядом с леском два волка терзают то ли косулю, то ли кабана. Нет, кабан чернее. Значит, косулю. Надо же, какая наглость! Среди бела дня. Орел заметил меня и, медленно взмахнув крылами, заскользил над заснеженным полынком. Но я уже смотрел не на него, а на волков, которые тоже, перестав грызть добычу, насторожились. Но смотрели они не в мою сторону, а напротив и чуть назад. Ага, вон что: два охотника с гончей шли по пахоте наискосок к соседнему лесу — Волчьему. Несколько мгновений постояв, волки оглянулись, увидели моего Буяна совсем недалеко, и на широких махах понеслись через бугор в сторону Волчьего, куда убежал и первый волк. Я поехал не спеша к косуле. Нет, это не косуля. Собака? Непонятно. Черт возьми, да это же волк, точнее, остатки волка, его задняя часть: гачи в длинной серо-желтой шерсти и обрывок хвоста. Сомнений не было — это волк. Но почему его растерзали собратья? Ведь жрать им есть что, скотомогильник завален падалью. И вдруг меня осенило: а не наш ли это с Гришей подранок? Ну да, вполне может быть. Если он был слепой или не мог охотиться по другой причине, волки вполне могли растерзать его. Тем более, что недавно прошли их свадьбы. Это тот самый лесок, где выла тогда стая, как бы издеваясь над нами с Гришей за непростительные промахи.
Долго я искал волчью голову, чтобы убедиться насчет глаз, но ее нигде не было. И вообще ничего поблизости не было. Задрали собрата волки не сегодня, а до вчерашнего снегопада. Это очевидно. Сегодня эти два явно молодых волка-переярка доедали остатки.
Версия моя не получила ни подтверждения, ни опровержения. Хотя мне кажется, что она верна. Ничем иным этот волчий каннибализм в данной ситуации я объяснить не могу.
В ту зиму стаю этих волков взяли на облаве охотники из соседнего Подгоренского района. Но не всех. Волчица и волк ушли, поэтому к следующей зиме они уже водили новый выводок. По следам я насчитывал шесть волков. Волчица с молодыми ходила вместе, а матерый — рядом, но особняком.
Мой первоосенник Трубач-Второй, заменивший мне Буяна, радовал меня своей работой. И искал он хорошо, и гонял неплохо.
В один из зимних дней, когда у меня мало было уроков в школе, я отправился на охоту. И к полудню оказался в тех же местах, о которых говорил выше. Снег был рыхлый и глубокий. Молодой выжлец поднял в посадке зайца и азартно погнал к Гаврашевому. Я резонно рассудил, что заяц вернется сюда. Место здесь хорошее — стык двух посадок, ниже которых дерезняк и степной миндаль, выше — поле с неглубокой старой пахотой. Я стал на стыке посадок. Метрах в двухстах была небольшая копешка соломы. Я и хотел было ее оккупировать, но передумал. И зря. Сначала к ней подбежала шумовая лисица. Она взобралась на эту копешку и все время поглядывала в сторону гона. Заяц увел Трубача далеко, в Волчий, и пес пригнал его не скоро. Но пригнал. Заяц пробежал метрах в 50-ти от копешки. Лисица на него — ноль внимания. А когда приблизился Трубач, кумушка соскользнула со своего наблюдательного пункта и потихоньку ретировалась вниз. А я-то рассчитывал, что она подастся ко мне, к посадкам. И я ее тут встречу. Черта с два! Заяц тоже ускакал полем вне выстрела. Пробежал и Трубач. Я ликовал: отменный гон, хорошая вязкость, «скидки» и «сдвойки» русачьи распутывает сам и хорошо.
Заяц пошел по новому кругу и снова к Гаврашевому. Я хотел было переместиться к копешке, как вдруг увидел бегущую прямо на меня лисицу. Крупный такой лисовин. Поднимаю бинокль — батюшки, да это волк! Бежит, прихрамывая на переднюю левую лапу, оглядывается в сторону собачьего лая. Я быстро перезарядил ружье. В один ствол — полукартечь, в другой — пулю. Была у меня одна, из ГДР, берег на особый случай. И волк пробежал мимо той копешки. Черт бы меня побрал! Если б я сидел в ней...
Видно было по всему, что и волк не хочет в заснеженную посадку, пробегает мимо, метрах в 120 от меня. И вдруг останавливается возле еще одной копешки, смотрит в сторону гона. Я решаю попытать счастья пулей. Тщательно выцеливаю с упора из лыжных палок, беру чуть выше. И в этот момент волк круто поворачивает от меня и уходит в поле. Стреляю чуть повыше его головы. Хлопок выстрела слаб, я вижу, как пуля взбивает снег правее волка метра на полтора. Испуганный волк понесся во весь мах прочь, к Косому пруду. Чертыхаясь, выхожу в поле, чтобы хоть зайца перехватить, ибо уже начало смеркаться. Но заяц проскакал еще выше по полю, вне выстрела. И вслед за ним Трубач. Напрасно я свистел, кричал, звал его. Он не сходил со следа. Заяц увел его тоже к Косому, петлял по заброшенным садам. Я переживал за Трубача: как бы волки не сняли его со следа. Звал его, стрелял, потихоньку заворачивая домой. И вдруг справа, на том самом взлобке возле Пятого леса, где я когда-то пересекал волчий след, завыл волк. За ним еще два. Километрах в двух у Волчьего леса отозвались еще два, а немного погодя подал голос от Косого и «мой» волк. Ничего себе треугольник! И в центре этого треугольника я и мой Трубач. Я выпалил в воздух еще дважды, и вдруг понял, что у меня почти не осталось патронов. Волки никак не отреагировали на мои выстрелы и продолжали выть. Потом замолчали. Куда они направляются? Я решил двигать домой: Трубача жалко, а себя и подавно. Трубач продолжал гон. Лай его то приближался, то совсем стихал, удаляясь. Чуть не плача, я свистел, орал, скользя вдоль леса домой в деревню. Трубача не было. Дома ночью я несколько раз выходил к его конуре. Пусто. Все, пропала собака! И какая! Ведь только начал гонять по-настоящему. Но когда я в половине третьего ночи вышел в очередной раз, Трубач вылез из конуры, измученный и виноватый. Я от радости расцеловал его, покормил и улегся спать, почти счастливый. Бог с ними, с волками! Главное — собака цела.
А еще через год волки едва не сняли Трубача у нас на глазах. Было это опять-таки в тех же местах. Мы отправились на охоту вчетвером — я, Гриша Руденко, его отец Василий Тихонович, брат Петька. Увязался с нами и сын Гриши — Саша.
Мы уже подходили к Пятому лесу, как вдруг услышали ружейную канонаду на стыке тех самых посадок, где я стрелял по волку. Мы повернули на выстрелы и увидели, как выскочившие из двух «уазиков» шесть или семь лихих охотников буквально расстреливают стадо кабанов, которое они перехватили на машинах. Четыре молодых кабана остались лежать на первом декабрьском снегу, а остальное стадо понеслось наискосок в нашу сторону. Один «уазик» преследовал огромного секача, который бежал в противоположном направлении. Он не успел доскочить до спасительного леска и был расстрелян из машины, успевшей его обогнать. Такого наглого и крутого браконьерства нам еще не доводилось видеть. Решив если не поймать браконьеров, то хотя бы засечь номера их машин, мы поспешили вниз. Но те тоже заметили нас, спешно покидали добычу в машины, вскочили в них сами и унеслись. Номера в бинокль разглядеть не удалось. Но было видно, что братва не из нашего района. Оставив одну из своих гончих, они умчались яром к стыку районов и повернули на Подгорное. Но это они просто путали следы. Как после мы узнали, были они из Ольховатки. Третий «уазик», погрузив секача, помчался к нам, но поняв вдруг, что это чужие, круто отвернул и пронесся мимо, взбивая снежную пыль. А за ним вслед понеслась, лая, оставленная братвой гончая.
Повозмущавшись, мы прошли яр, пахоту. Трубач и Бушуй, крупный красивый пегий кобель Василия Тихоновича, подняли косулю, и увела она Трубача в дальний Скорорыбский лес. Бушуй вернулся. На пахоте я вспугнул и застрелил зайца. Возле скирды, недалеко от посадки, мы устроили привал, выпили граммов по 50, пообедали. Привязанный к кусту Бушуй заходился лаем. Раздраженный Василий Тихонович, у которого с Бушуем никак не ладились отношения, даже стеганул его хворостиной. Тот рыкнул на Василия Тихоновича, но лаять не перестал. А тут подбежал и Трубач. Я рассказал друзьям, что недели две назад ольховатские хлопцы искали утерянную где-то у нас гончую.
— Видать, вот так же браконьерствовали и бросили, удирая, — откомментировал Василий Тихонович. — Хапуги, забывают и про собак.
— А волки подобрали, — отозвался Гриша.
Пообедав, мы распределились. Я, Гриша и Петька пошли выше посадки по тому полю, где я стрелял в хромого волка, Василий Тихонович с Сашей пошли ниже посадки. Мы были в маскхалатах. Трубач убежал вперед к середине поля, я шел ближе к посадке, за мной — Гриша, Петька чуть дальше и приотстав. Ветер дул нам навстречу.
И вдруг я вижу: из посадки вышли четыре... кабана. Надо же, только что расстреливали их собратьев, а они вновь тут. Э, нет, это не кабаны, а волки! И все внимание их — на Трубача. Мгновенно рассыпавшись, они помчали дугой: два слева, один по центру, один, отсекая от посадки, несся прямо на меня. В стволах у меня нулевка и два нуля — для волка это — тьфу, разве что с близкой дистанции. Однако поднимаю ружье, жду, переживая за Трубача. А он, дурак, стоит на виду и смотрит на мчащихся на него хищников, не понимая. И вдруг до него дошло, он круто развернулся и понесся к нам.
— Волки! — вдруг закричал Гриша. Он, оказывается, только увидел их.
Волки, словно после выстрела, круто развернулись и помчались прочь. Тот, что ближе всех был ко мне, проскакал метрах в ста от меня. Стрелять я не стал — это было бесполезно. «Вдруг, — думаю, — выскочит он на Василия Тихоновича через посадку». Нет, понесся вдоль посадки через яр. Отбежав с километр, стал и долго всматривался в нашу сторону, не понимая, видимо, откуда вдруг раздался человеческий голос. Мы были в маскхалатах, и ветер был на нас. Если бы Гриша еще секунд 5—6 не крикнул, волки были бы на расстоянии выстрела. Правда, могли бы настичь и Трубача и подорвать клыками.
Мы долго оживленно обсуждали происшествие. Для себя я вывел такое заключение: ранее волки уже ловили собак (может быть, и ту самую брошенную ранее гончую). И вот услышали лай и подвывание Бушуя и направились сюда вдоль посадки. Вот она, собака, среди поля, — Трубач. Почему бы не взять? Коллективно — это раз плюнуть, в этом мы наглядно убедились: будь Трубач подальше от нас — все, была бы крышка ему. Как они не заметили его, когда гнал косулю, или на обратном пути? Увлеклись и нас не заметили. А могли бы поплатиться. Но им опять повезло. Правда, опять-таки ненадолго.
В конце зимы участвовал я еще в одной облавной охоте на волков. Была она такой же бестолковой, как и первая. Волк вышел на городского дядю Васю, а он сдрейфил да кашлянул. Волк унес ноги в большом разрыве между стрелками. А я понял, что с такими «охотниками» лучше не связываться. Не успели пройти и двух лесков, как вся братва была уже пьяна, пурхать в глубоком снегу никто не хотел. Снова с Владимиром Семеновичем и со своими гончими мы были в загоне, но после того, как упустили волка, плюнули и покинули эту пьяную компанию.
Волки к весне погибли сами. Все шесть. Трупы их находили потом и среди поля, и в кустарнике возле леса, и на стыке тех двух посадок. На Косом нашли волка с картечиной в левой лопатке. Видимо, тот самый, по которому я стрелял пулей и не попал. Почему волки погибли, не знаю до сих пор: то ли отравились на скотомогильнике (падаль иногда ветеринары обливали ядами), то ли, скорее всего, какая-то инфекция. Но только не бешенство — погибли тихо, ни на кого не напали.
Я вздохнул облегченно, ибо Трубач по-прежнему застревал в полях порой до полуночи, его трудно было снять со следа.
В августе пастухи телок, размещенных в летнем лагере на дальнем яру между лесами Соловьев и Плотницкий, заявили, что часто видят волков, переходящих из одного леса в другой или пересекающих большой взлобок между ярами. И все их пути ведут в большой кукурузный массив за Плотницким.
Мы с Владимиром Семеновичем едва дождались начала охоты по птице и в первую же ночь направились с ружьями к Соловьеву, подготовив и патроны с картечью на волков. Прибыли еще затемно перед рассветом, устроились на скирде, мимо которой, по словам пастухов, часто проходит волк. Ждали долго. Уже рассвело, заря залила полнеба. Над нашими головами пролетела стайка уток, свистя крыльями. А вот и солнце выкатилось из-за бугра.
Мы уже решили, что волка не будет, начали тихо переговариваться, как вдруг он трусцой выскочил из леса метрах в 60-ти от нас и без всякой опаски побежал мимо скирды. Мы сидели рядом, но спиной друг к другу. Волк выбежал со стороны Владимира Семеновича. Его выстрел и сразу второй — волк резко разворачивается и мчит назад в лес. Я стреляю, волк падает.
— Есть! — радостно кричит Владимир Семенович и вскакивает, закрывая от меня волка. Но волк поднимается и тихо-тихо идет к лесу. А мне невозможно выстрелить вторично: мешает товарищ. Хочу крикнуть ему: «Сядь!» и не могу от волнения. Дергая за пиджак, сажаю его и стреляю вторично уже тогда, когда волк был у леса. Он тихо исчезает в чаще. Мы — за ним. Кровь на траве, на листьях, но волка нет. Ушел, черт его подери! Ушел. Напрасно мы обшариваем все кусты, всю траву на полянках. Волк исчез, в который раз оставив меня с носом.
А через неделю приехал в отпуск Гриша Руденко, и мы решили втроем заняться волками. Однако Владимиру Семеновичу что-то помешало, и мы с Гришей снова сторожим хищников вдвоем, но уже со стороны яра, в копнах соломы возле схождения двух ложбинок.
По этим ложбинкам волки проходят в кукурузный массив на противоположном бугре суходола.
История почти повторилась. Уже пылала заря, пастухи на летнем базу хлопали кнутами и матерились по российскому обыкновению. Смотрю, Гриша, не выдержав, покидает свою копну и бредет в пестром маскировочном костюме сначала к кустам, а потом поднимается в кукурузу.
И в это время на взлобке появляется волк, как раз напротив Гришиной копны. Постоял, понюхал воздух, подняв нос по ветру, и начал спускаться прямо ко мне. Сердце мое бешено заколотилось. Спустившись вниз, волк пошел ложбинкой мимо меня. Я сижу неудобно, к волку спиной. Он уже метрах в 70. Я хорошо вижу его и понимаю, что сейчас он нырнет за копну. Что делать? Решаю стрелять. Вскакиваю, вскидываю ружье и вижу, как волк взвивается на задних лапах, разворачивается назад. Стреляю раз. Волк, вырывая комья стерни задними ногами, делает гигантские прыжки. Стреляю в угон и чувствую, что он в этот миг успевает нырнуть левее выстрела. И пошел стлаться над стерней, не собираясь падать. Что же это за животное, что для него и картечь нипочем?! Не может быть, чтобы я не попал в первый раз. Попал, вот и клок шерсти. Да проку-то? Нет, невезуха мне с волками!
— По чем стрелял? — кричит Гриша, выбежав из кукурузы.
— Да по волку! Вон гляди, поднимается на бугор.
Мы провожаем серого в бинокли. Я все же надеюсь, что он ранен и ляжет на степняке. Нет, не похоже. Волк перешел на шаг, остановился и долго смотрел в нашу сторону, в кукурузу, где его ждал выводок.
В следующий раз засели дня через три. Перед этим пролил сильный дождь, дороги раскисли.
Так же долго ждали. Уже взошло солнце. Я первым не выдержал, вылез из своего скрадка и пошел к огромной луже на дороге. Ага, вот и следы — взрослых волков и волчат. На мокрой земле отпечатки четкие. «Значит, пьют и из случайных луж», — размышляю я. И вдруг слышу выстрел, второй. И вижу, что Гриша, перебравшийся в мой скрадок, стреляет по волчице. Она резко замедляет бег, шатаясь, но не падает, а резвым полушагом-полурысью отдаляется от Гриши. Он, на бегу перезаряжая ружье, гонится за ней, еще раз, но уже издали, стреляет. Волчица уходит! Она ныряет сначала в кусты, потом в кукурузу. В это время, заслышав выстрелы, прискакал на лошади пастух. Гриша садится на его коня, пытается перехватить волчицу. Не успевает.
— Иди по следу, — кричит он мне, — а я буду пересекать междурядья. Не может быть, чтобы ушла. Рана тяжелая.
Действительно, рана была тяжелая. Кровь сначала била струей — листья кукурузы были обрызганы на уровне груди. Потом струйкой потекла рядом со следом. Потом крупными каплями. Вот что-то розовеет. Оказывается, отрыгнула мяса около полутора-двух килограммов. Метров через сто — еще отрыжка, чуть поменьше. Не донесла до волчат, облегчает себе ход.
— Ну что, нет? — перекликаемся с Гришей.
Я докладываю, что вижу по следам. И, наконец, я теряю ее следы среди множества иных волчьих. Здесь их тропы. Кровавых следов больше не видно. Измученные, прекращаем поиски. Тем более, что мне надо торопиться на работу.
Решаем, что после обеда возьмем с собой Владимира Семеновича, собак и прочешем весь массив. Должна же она лечь после таких ран.
Но все наши поиски были напрасны. Собаки нашли отрыжки и подзакусили за волчий счет. Мне почему-то стало жалко волчицу.
Массив был воистину необозримый. И куда мы ни тыкались, везде одни волчьи следы и ничего, кроме следов.
Напрасно мы еще раз дня через два искали. Выводок увели или оба родителя, или один самец. Не нашли трупа волчицы и комбайнеры, когда косили этот массив. Мы их предупредили, и они смотрели внимательно. Значит, все-таки она выжила, эта волчица. Да, с такой выносливостью на раны не пропадешь. Волка надо бить наверняка, а еще лучше — из карабинов, коих у нас не было, иначе все бесполезно — к такому выводу пришли мы, в очередной раз огорченно обсуждая свою неудачу. Волк — зверь серьезный. Во всех отношениях. Он заставит себя уважать.
* * *
Сегодня, спустя 30 лет, некоторые нынешние охотники, у которых завелись ружья-пятизарядки, а то и карабины, снегоходы (даже вертолеты у некоторых), могут ехидно ухмыляться, читая о наших неудачных охотах.
Для сравнения могу привести свежий пример. 4 февраля 2001 года мини-бригада волчатников-любителей, состоящая из трех человек: начальника Госохотинспекции Ольховатского района Александра Городкова и охотников Анатолия Спивакова и его сына Саши — взяла выводок из пяти волков за один короткий зимний день. Надежный вездеход, карабины с оптикой, физическая выносливость, настоящий охотничий азарт и уже имевшийся опыт преследования и добычи серых хищников помогли им взять семью — матерого с волчицей и трех прибылых.
Совсем иные возможности были у нас. Мы были еще молоды, плохо знали жизнь волков, их повадки. Постигали все в процессе неудач. Стреляя, горячились. Пусть я, довольно посредственный стрелок, «мазал», но ведь Гриша уже тогда имел разряд по стендовой стрельбе, а вот, поди ж ты, как складывались обстоятельства.
Семь раз довелось мне стрелять по волкам, четырех ранил, но ни одного не взял. Живучий, выносливый на рану зверь уносил ноги. Жалею ли о неудачах? Тогда — да, до боли обидно бывало. А сейчас? Не знаю. И да, и нет. Впечатления о былых охотах, пусть и неудачных, навсегда со мной. Охота — она ведь до итогового выстрела, а дальше — неприятная возня с добычей. Для меня, во всяком случае, это так.
Бывали у меня встречи с волками и когда я был вооружен лишь фоторужьем. Тут удач не больше, но острые ощущения остались, запомнились навсегда.
г. Россошь Воронежской области
