Тюльпанов Алексей Сергеевич
Весело бить вас, медведи почтенные,
Да нелегко добираться до вас.
Н. Некрасов
Пасмурный осенний вечер. Усталые, голодные и продрогшие возвращаемся мы с облавы. В сумраке надвигающегося вечера не слышно ни веселого говора, ни смеха. Всем хочется поскорее добраться до теплой горницы, где так уютно, тепло, где поет и ворчит «патриархальный» самовар, где ждет нас с обедом молодуха — жена лесника, с обедом, меню которого мы обсуждали и составили еще накануне.
При мысли об этом обеде, душистом сене, которое уже готово для нашего отдыха, — невольно прибавляешь шагу, откладывая разговоры до более уютной обстановки.
Целый день мы охотились на зайцев. Сделали порядочное количество верст, поубавили число зайчишек, постреляли и по «перу», посмеялись на привале, закусили слегка, сделали еще десяток загонов и тронулись к дому. Идем быстро. Вот уже доносится из деревни лай «шариков» и «мальчиков», пахнуло дымом. Быстро делаем последний подъем на гору, и мы — в деревне. Кому из охотников не знакомо все это?
Я люблю осенние охоты. Ими как бы прощаешься с природой до весны. В лесу так отрадно, свежо!
А вечера после облав, а обмен впечатлениями, охотничьи беседы у камелька?! Если между охотниками найдутся старые, бывалые охотники — много расскажут поучительного и интересного...
Приветливо встречает нас молодуха. Мы разоблачаемся, снимаем оттянувшие за день плечи патронные сумки и патронташи и с наслаждением обуваемся в теплые туфли.
— Фу, — нарушает первым молчание горный инженер Д., — такой ходьбы, как здесь, я не видывал. Ломко, топко! Ноги, как не свои!
— А стыдно так мазать по глухарям! — старается уязвить кто-то приятеля.
— Хозяюшка, подавай обед, — хором тянут наиболее проголодавшиеся.
— Готов, господа, готов, подаю, — откликается хозяюшка, возясь у печки и гремя посудой.
Шумно усаживается компания за стол...
— Вы так увлекательно рассказываете, Д. А., расскажите нам что-нибудь из ваших былых охот, — обращаюсь я с просьбой к старому инженеру N, — я слышал, что вы убили на своем веку очень много медведей. Расскажите что-нибудь интересное. Не садиться же за карты, лучше скоротать время до поезда в рассказах.
— Я уже столько вам рассказывал, господа, что право... — пробует отнекиваться N.
— Пожалуйста, пожалуйста, — поддерживают меня со всех сторон.
— Извольте, господа, я расскажу вам случай, бывший со мной на охоте в Минской губернии.
Мы закуриваем, усаживаемся поудобнее и поближе к рассказчику.
— Более всего мне приходилось бить медведей во время моей службы в Минской губернии. Там я почти совсем забросил охоту по перу и сделался записным медвежатником. Расстоянием я не стеснялся никогда; средства позволяли мне щедро расплачиваться с окладчиками зверя, а в зависимости от этого и охоты мои бывали всегда удачны. Считаю нужным сказать вам, господа, что охоты на медведя с нагоном я не люблю: неприятно видеть от себя с номера, как на соседа выходит зверь и по нем стреляют, а ты только какой-то зритель всей охоты! Я ходил на берлогу всегда один с окладчиком. Он подымал зверя, а я его убивал. Из всех моих 22-х медведей на облаве я убил только пять. Вот об одном-то из этих пяти я и хочу вам рассказать.
Однажды ко мне приехал мужик, обложивший зверя, с предложением поехать с ним на берлогу. Он уверял, что, судя по следу, медведь должен быть старый и огромный. Зная, что за хорошего зверя я не жалею денег, крестьянин этот сделал на своей лошаденке верст полтораста до моей усадьбы, потратив на это три дня. Сборы на охоту и распоряжения по службе отняли у меня целый день, да в дороге мы пробыли два дня. Ехать пришлось по ужаснейшей дороге, почти не вылезая из саней. Измученные, прибыли мы, наконец, в избу поздно вечером. Я уснул, как убитый, наказав окладчику утром рано проверить оклад и убедиться, лежит ли медведь в берлоге или уже ушел, потревоженный в шестидневное отсутствие окладчика.
Я проснулся утром от слов окладчика, который будил меня:
— Вставайте, барин, пора идти.
— Медведь здесь?
— Выходного следа нет, должно здесь.
Напились чаю и вышли. Идти было недалеко. Через полчаса ходьбы на лыжах мы были уже на входном следу и быстро подвигались к берлоге.
— Теперь близко, вон у сосны и берлога, — шепнул мне окладчик.
Приблизились. Я спрыгнул с лыж, утоптал вокруг себя снег, удостоверился, что обстрел есть на все стороны, и взвел курки экспресса.
— Подымать сейчас буду, — как-то флегматично объявил мужик, извлекая из-за пояса топор и перекладывая его в правую руку. В левой он держал припасенный заранее тонкий заостренный шест.
Берлога была у корня поваленной старой сосны. Мужик зашел слева, я стоял справа, взобрался на корни, покрытые снегом и замерзшей землей. Он находился над берлогой. Мигнув мне еще раз в виде предостережения, начал ковырять шестом в берлоге, понуждая медведя выйти. Мертвое молчание было ему ответом. Еще и еще азартное ковыряние шестом и то же молчание в ответ. Мне показалось странным, что зверь даже не рычит от уколов, и я спросил окладчика:
— Да уж не вышел ли он?
— Эво-на, тогда бы след из берлоги был. Ен тут. Гляди, барин, в оба, беспременно сейчас вылезет, — приговаривал мужик, пыхтя и продолжая ковырять шестом в берлоге.
Долго мы бились, и я сильно пожалел, что поехал, не взяв с собой моих гончих, которые отлично подымали не раз медведя и были сгонены по лосю. Но, невзирая на труды окладчика, зверь упорно не подымался, а мертвое молчание наводило на мысль, что зверь из берлоги ушел. Но каким следом? След в берлогу я видел сам, а выходного следа не было. Мужик дошел до того, что хотел спрыгнуть вниз и готов был лезть в берлогу сам, но я поудержал его, приблизился к входу и дал внутрь берлоги два выстрела. Ничто не шелохнулось. Мы растащили берлогу, шумели, кричали и, наконец, убедились воочию, что зверь вышел обратно из берлоги своим входным следом и ушел из оклада.
— Беспременно перегнали черти! — ругался окладчик. — Знаю я их, егерей этих барских. Пронюхали и к барину. Перегнали!
— Да ведь ты же стерег берлогу?
— Надо бы, барин, к вашей милости бабу послать, а самому остаться. У меня бы не перегнали!
Потужили, погоревали и я в тот же вечер уехал домой. Досадно было!
Недели через две после описанной поездки я получил от одного большого охотника — помещика Игуменского уезда Минской губернии приглашение на медвежью облаву. В письме стояло, что зверь громадный и очень сторожкий, два раза менял лежку, и поэтому чтобы я выезжал немедленно. Не было сомнения, что медведь был тот же самый, которого мы тщетно поднимали в берлоге две недели тому назад.
Я собрался, захватил экспресс и ружье 10-го калибра, бившее круглой пулей замечательно, дробью же очень плохо, и выехал в тот же день. Ехать пришлось на границу между уездами Рогачевским Могилевской губернии и Игуменским Минской, в деревню, кажется, Веточки. Я застал в деревне в сборе четырех опытных медвежатников, я тоже тогда был виновником смерти 17 медведей. Уже одно то обстоятельство, что хозяин медведя, сам опытный и старый охотник, не пошел бить зверя на берлогу, а пригласил нас, говорило, что «зверек» должен быть бывалый. По словам окладчиков, медведь был тот самый, которого я ездил стрелять на берлоге. Он дал в берлоге задний ход, вышел действительно, как мы и предполагали, своим входным следом, прошел верст тридцать, залег, но был потревожен и еще сделал до места теперешней своей лежки верст тридцать и залег окончательно и крепко. Как это ни покажется странным, но окладчик, с которым я ездил на берлогу, вероятно задетый за живое, не терял следа медведя на протяжении шестидесяти верст и ему всецело были обязаны окладчики помещика — устроителя охоты тем, что нашли медведя и продали его своему барину.
Мы переночевали в Веточках и поутру двинулись в лес. По словам егерей, медведь лежал верстах в пяти от деревни, в «омшанике» на краю болота.
До места охоты мы проехали на дровнях, а загонщики под командой егерей шли следом за нами. Не доезжая с версту до берлоги, мы слезли, кинули жребий и пошли становиться. Стоять пришлось в густом сосняке, так как условия местности не позволяли стать иначе, и прямой ход медведю был именно в сосняк. Начали заводить загон.
В молчании и осторожно двинулась вереница загонщиков влево, другая вереница — вправо, расставили крылья и начали сходиться. Как тень проскользнул окладчик по стрелковой линии, подъехал ко мне на лыжах, таинственно шепнул: «Медведь у тебя будет, уж это я верно говорю», — и исчез. Я стоял № 4 в таком густом сосняке, что не представлялось возможности стрелять медведя далее десяти-пятнадцати шагов. Прислонившись спиной к деревцу, стоя на утоптанном снегу, я зарядил экспресс и, взведя курки, прислонил его позади себя к дереву и взял в руки гладкоствольное ружье. Приготовив и его к выстрелу и переглянувшись с соседом по номеру, я весь обратился в статую и ждал. Гон еще не начинался, в цепи было молчание. Прямо передо мной было довольно чистое место, справа чапыга и густой сосняк, через который не было возможности пролезть и зайцу, не то что медведю. Слева от меня, в двухстах шагах, начиналось болото, а до тех пор тянулся тот же густой сосняк.
Я попробовал вскинуть ружье и сразу же стало очевидным, что ветки помешают быстрому прицелу. Я поставил ружье к дереву, вынул из-за пояса нож и обрубил ветки. Обрезая их, отгибая в сторону, расчищая себе место обстрела, отдалился от дерева, где стояли ружья. Гона еще не было.
Вдруг, — не знаю и не помню почему, — я поднял голову и в ту же минуту увидел слева от себя голову медведя. Зверь был потревожен, очевидно, его подшумела цепь загонщиков. До сих пор помню эти глазки, горящие таким злобным огнем, сердитое пофыркиванье зверя.
Нож из моей руки выскользнул и упал в снег. Не спуская глаз с зверя, я попятился, ища рукой позади себя то дерево, у которого я поставил ружья. Мы фиксировали друг друга глазами. Поскользнись я и, я твердо в этом убежден, господа, медведь бросился бы на меня. Наконец, нащупываю рукою какие-то стволы, выправляюсь с ружьем и прикладываюсь. В ту же минуту зверь высовывается до половины из чащи.
Гремит мой выстрел и на минуту все застилается пороховым дымом.
Одновременно с выстрелом начинается и гон. Крик растет, полсотни грудей надсаживаются в морозном воздухе! Вглядываюсь в то место, где видел медведя. Качаются веточки сосен, в чащу не видно ни на шаг, и медведя нет. «Неужели промах?» — задаю вопрос сам себе. Не спуская глаз с того места, где показался медведь, бросаю гладкостволку, из которой, оказывается, я стрелял, беру экспресс и жду. Гон приближается, слышны уже отдельные голоса и окрики егерей. А медведя все нет. Слышу впереди себя шорох, настораживаюсь, и вдруг до слуха моего доносится крик одного из «егерей»:
— Вон он, ткнувшись лежит, да какой здоровый!
Рассказчик на минуту умолкает, встает и вдруг добавляет:
— Господа, я убил на своем веку двадцать два медведя, всех убил по первому выстрелу, а рассказываю вам этот эпизод и волнуюсь. Знаете, когда медведя выволокли из чащи, и я подошел к нему — я его мертвого испугался. Громадного роста, с седым хребтом, желтыми оскаленными зубами и местами вытертой на боках шерстью, он был ужасен! Я понял, что на мое счастье я видел, стреляя, одну голову зверя, по которой нельзя было определить, с каким чудовищем имею дело. Зверь был убит пулей между глаз наповал. Когда медведя привезли на станцию и взвесили, он вытянул 23 пуда 28 фунтов!
В теле этого медведя найдено было тридцать пуль, частью под кожей в слое жира, частью в самом мясе. Одну из пуль я вам сейчас покажу.
И Д. А. протянул нам свои часы с цепочкой, на которой среди брелоков болталась пуля. Она имела с одной стороны вид конуса, но основание его было вдвое более с одной стороны, нежели с другой, а вершина представляла губчатую поверхность в виде шляпки. Один из слушателей, моряк по профессии, заявил, что вероятно пуля была выпущена в медведя из французского штуцера времен Севастопольской кампании.
— В теле этого медведя я нашел пули всех калибров и всех родов оружия. Сколько душ загубил этот зверь, я полагаю! — добавил еще Д. А., вставая и принимаясь за укладку своих вещей и трофеев нашей облавы.
— Д. А., — окликнул я старика, — позвольте мне записать ваш рассказ и послать его в журнал. Мне кажется таких случаев пропускать не годится, а таких медведей, бывалых и столько раз стреляных, в охотничьей практике насчитывается немного.
— Пришлите только номер журнала, где вы меня «пропечатаете» и не выставляйте полностью моей фамилии, а напечатать разрешаю, — отшутился уважаемый Д. А.
Пользуюсь разрешением и выполняю это с удовольствием.
(Печатается по изданию: «Охотничий вестник». — 1904 г. — №№ 2, 3.)
