Кишенский Николай Павлович
Так называлось место. Ничего в нем не было особенного, а на взгляд охотника оно было очень хорошее и приметистое.
Это была низина, лог, и летом — покос вдоль небольшой речки, которая образовала в нескольких местах широкие разливы, — не то озерки, не то болотины. С одной стороны, в гору, шла высокорослая старая роща, длиной поменьше версты, шириной неровная, посредине узкая, сажен сто (сажень — старая русская мера длины, равная 2,13 м), а в концах — до полверсты, а с одного даже и побольше.
С другой стороны лога шли мелоча ((молодой смешанный лес)) отъемами разной величины и ширины по небольшим горкам—холмикам. Некоторые отъемы разделялись покосными низинками, другие — пустырями и полосками пашен. Эти мелоча тянулись версты ((старая русская мера длины, равная 1,06 км)) на три вдоль речки и также версты на три-четыре прочь от нее.
Как роща, так и мелоча, с другой стороны были окружены пашнями. Место было резко отграничено от всех соседних лесов и зарослей.
Старая роща принадлежала соседнему помещику, покос и мелоча — крестьянам разных деревень. Ближайшая деревня была в двух верстах; господская старая усадьба, давно нежилая и заброшенная, с обвалившимися постройками, с небольшим господским домом, стоявшим еще очень бодро под железной крышей, была в версте, за рощей.
Из господской усадьбы серединой рощи шла дорога, выходила в лог и переходила речку бродом. Брод этот носил названье Гнилой мост.
Брод был длинный и глубокий, выше осей телеги, «деготь завсегда обмоет» — говорили про этот брод. А объехать стороной его было «никак невозможно», то есть попросту было вязко и топко.
Судя по названью, когда-нибудь тут был мост, но никаких следов этого моста не было, и самые старые люди моста или его остатков не помнили.
Да и сам брод канавой, глубокий и необыкновенно длинный, указывал, что он существует уже очень давно, так как по своему строению несомненно свидетельствовал о прорытии его тележными колесами, а чтобы прорыть этим способом такой брод, нужны были по крайней мере сто лет, если не больше.
«Ядовитым» назывался лог вдоль речки на протяжении высокой господской рощи, которая называлась Старушкиным, а мелоча по другому берегу лога и речки звались Кузнечковым.
Но, все-таки, самое известное место во всем околотке было Ядовитое. Так про господскую рощу иначе не говорили, как Старушкино на Ядовитом. Про Кузнечково тоже говорили: на Ядовитом.
Само название Ядовитое указывает, что об этом месте была дурная слава; и в самом деле, как по старым преданиям, так и в новейшие времена, с этим логом было связано много самых бедовых воспоминаний и происшествий.
И что особенно было замечательно, это то, что все беды приключались и в старину, и в новейшие времена непременно около Гнилого моста, то есть брода.
Все Ядовитое тянулось более версты, но всякие катастрофы оканчивались неизменно около брода.
Поэтому, хотя дорога на Гнилой мост для многих деревень была ближайшей на господскую мельницу, но ею ездили сравнительно редко и только днем, а чаще во всякое время старались объезжать недоброе место другими путями.
Теперь о бедовой хронике Ядовитого.
Как история всякой местности, история Ядовитого и в частности Гнилого моста начинается преданиями.
Самое древнее — это очень неясное предание о какой-то старушке-нянюшке из господской усадьбы.
На Святой (пасхальная неделя), которая, по преданиям в тот год была сухая, пошла нянюшка на погост, что за две версты от усадьбы, к поздней обедне.
С ней пошла девчонка четырнадцати лет, которая у нее прислуживала. К вечеру нянюшка не вернулась, не было и девчонки.
Господа не беспокоились, полагали, что у кутейников (шуточное прозвище церковников — по В. Далю) в гостях старушка замешкалась и заночевала.
Но и на другой день до полудня няня с девчонкой не вернулись.
Послали узнать на погост — няня ушла вчера после обедни, с девчонкой и ни к кому не заходила. Понесла в узелке просвиры (просфоры, маленькие пресные хлебцы, употребляемые в церковных обрядах), которые с ней послал священник господам.
Тут господа и вся дворня почуяли недоброе.
Бросились на поиски. Всю дорогу, весь лес по одну сторону дороги и все поле по другую исходили и обшарили — не нашли и следочка.
Вечером, когда смерклось, когда в господском доме и в людских только и толку было о завтрашних поисках и куда няня с девчонкой могли деваться, пришла на крыльцо господского дома эта самая девчонка в изорванной рубашке, вся мокрая и растрепанная.
Взяли ее господа в горницу, хотели отогреть и расспросить. Не тут-то было. Девчонка тряслась и ничего не говорила.
Съестное схватила и стала глотать, а потом спряталась за шкаф в угол и ни слова.
Долго с ней бились господа и люди и только уже ночью заметили, что девчонка не в своем уме и онемела. Только изредка она мычала по-звериному и совсем бессмысленно. Все-таки думали, что за ночь проспится и хоть что-нибудь от нее добьются. Но ничего и утром не добились.
Долго о старухе не было слуха, как в воду канула.
Только через неделю нашли ее мертвую у самого брода Гнилого моста. Лежит, голову свесила и в воду глядит. При ней не было ни просвир, ни ее большого платка, ни ее кацавейки (верхняя распашная короткая кофта). Лежала в изорванном сарафане и босая.
И только уже летом дворовые, ходя в роще за грибами, наткнулись на нянюшкин платок, потом нашли просвиры, завязанные в платочке, а немного поодаль кацавейку и башмаки.
Как среди бела дня няня с девчонкой попали в противоположную сторону от погоста, что с ними приключилось, — осталось навсегда неизвестным.
Следы второго предания существовали около Гнилого моста еще пятьдесят лет тому назад.
Если ехать от господской усадьбы и проехать бродом Гнилого моста, то по правую руку в указанное время еще виден был вросший в землю, полусгнивший и покрытый лишаями большой деревянный крест. По преданию, этот крест был поставлен на том месте, где медведь сломал мужика.
На памяти самых древних стариков, в этой местности медведей не было. Места тут больше полевые. Однако предание точно указывало именно на гибель мужика от медведя.
Известно было и потомство сломанного мужика в соседней деревне, — именно, его правнуки. Но при каких обстоятельствах произошла трагическая встреча с медведем, предание умалчивает. Сломал медведь мужика у Гнилого моста, вот и крест на том месте поставлен, и только.
Существовало и еще предание — о «закупавшейся» в броду Гнилого моста бабе. Бабу лошадь подмяла... Но откуда была эта баба? В какое время года произошла ее гибель и куда она ехала? — не сохранилось никакого предания.
Теперь перейдем к временам историческим.
Верстах в двадцати, в большой роскошной усадьбе жил старик помещик, державший большую псовую охоту. Без десяти свор он не выезжал в поле, стая была обыкновенно смычков в двадцать, что по тем временам было немного.
Подбор всей охоты был всегда превосходный. Как и многие другие в те времена, старик хозяин не любил посредственного и брал не количеством, а качеством.
Это было в начале сороковых годов прошлого столетия.
При охоте постоянно ездил молодой малый, лет около двадцати, по имени Володя. Это был приемыш помещика, у которого своих детей не было. Он выдавал Володю за сына какого-то своего сослуживца по полку. Но шел откуда-то слух, что Володя был незаконный сын самого помещика. По отцу его звали Николаевичем, а сам помещик был Николай Васильевич.
Володя был дома со всеми ласковый и добрый. Все его любили. Но на охоте он менялся и становился зверем и ездок был лихой и отчаянный. Ездил он на рыжей горбоносой лошади, с белой лысиной во всю морду, по имени Колпак. Лошадь эта стала настолько известна во всем околотке, что даже в семидесятых годах каждую рыжую лысую лошадь мужики обязательно звали Колпаком. Володин Колпак, по рассказам современников, не знал никакой преграды и шутя перескакивал самые высокие изгороди, широкие рвы и канавы. Знал и давал на себя садиться только одному Володе, всех других сшибал, бил ногами и ловил зубами, как собака.
Дома, в конюшне, Колпака кормил, чистил и седлал только один старый кучер. Никого другого он к себе не подпускал.
Бешеный в поле, Володя, на бешеном и отчаянном Колпаке, составляли замечательную пару, дополняя один другого. Страстью Володи была езда под стаей и, говорили, что он был необыкновенный мастер этого дела, что стая у него работала на диво.
Брали в начале октября места на Ядовитом. Володя был под гончими. С утра брали Кузнечково. Зайцы сыпали во все стороны и их исправно торочили (привязывали добытого зверя к седлу). После завтрака у речки выше Ядовитого барин приказал набросить в Старушкино.
Рассказывали участники этой злополучной охоты: сразу в Старушкине стая помкнула по лисице «ажно роща застонала, — так зажарили!»
А в те времена лисица в наших местах была редкостью.
Проведя рощей ободом, стая прямехонько повела на баринов лаз. Но лисица скользнула вдоль самой опушки и повела через речку в Кузнечково.
Николай Васильевич и его стремянный (слуга при барине на псовой охоте, заведующий лошадьми и собаками) Митя видели со своего лаза, как вслед за стаей перелетел через речку на своем Колпаке Володя, а немного опосля выжлятник, по прозванью Штырок, тоже перебрался в Кузнечково. Как перебрались доезжачий Сапега и другой выжлятник, никто не видал, но все они потом оказались в Кузнечкове.
Вероятно, Володя скоро перехватил лисицу, так как менее чем за версту стая круто воротила назад, только другим местом, к Гнилому мосту. Скоро стая с ревом и стоном ввалилась опять в крупную рощу и прямиком выставила лисицу на борзятника, который ее и второчил. А в то же время на лаз Николая Васильевича из Старушкина выбежал крупной рысью Колпак без седока и мимо охотников поскакал в поле.
— Труби на драку! — приказал Мите барин.
Звонко полились отрывистые ноты сигнала. Со всех сторон послышался топот скачущих на тревогу борзятников.
Первым же двум прискакавшим охотникам Николай Васильевич приказал ловить Колпака, который чуть виднелся вдали к деревне.
— А вы, — марш искать Владимира! — не ушибся ли он где-нибудь.
Человек пять борзятников отправились, перебрались через речку и скрылись в Кузнечкове. Не сговариваясь, все почему-то думали, что Володя остался там. За углом рощи гудел рог Сапеги, вызывая отсталых гончих. Николай Васильевич сошел с лошади и нервно подергивал головой, что у него обозначало крайнее беспокойство. В это время из-за рощи показался Штырок и поскакал к барину, что-то крича. Но поднявшийся ветер мешал расслышать. Соскочив с лошади в двадцати шагах и скинув шапку, задыхающимся голосом он доложил:
— Владимир Николаевич убился!
Дальше он не выдержал — повалился ничком на землю и зарыдал в голос. Николай Васильевич схватил парнишку за шиворот, поставил на ноги и по виду спокойно спросил:
— Говори, — где!?
— У брода!
— Садись и веди!
Лесной дорожкой выскакали на дорогу к броду и через минуту были у Гнилого моста.
Володя полусидел, полулежал, прислонившись спиной к большой моховой кочке. Он порывисто дышал, изредка хрипел и тихо стонал. Глаза смотрели бессмысленно. Расстегнули казакин (полукафтан на крючках со стоячим воротником и сборками сзади), голову и грудь мочили водой и водкой. Володя в себя не приходил. В коляске увез его Николай Васильевич домой; привезли из города доктора и фельдшера, пускали кровь, — ничего не помогло и Володя через три дня помер, не приходя в сознание.
— Печенки отшиб! — говорил народ.
Так рассказывал об этом старик Тимофей Штырок, бывший в то время молодым парнишкой, выжлятником Штырком.
Прошло много лет и Ядовитое с роковым Гнилым мостом ничем о себе не напоминало. Казалось, что все былые беды, там происшедшие, были каким-то тяжелым сном. Однако дурного места все-таки побаивались и по-прежнему старались его объезжать или обходить подальше.
Но вот, в начале семидесятых годов, Гнилой мост о себе напомнил. В начале ноября возле него замерз мужик из недальней деревни.
Положим, что мужик на погосте «служил обедню» до девяти часов вечера. Положим, что он ушел ночью, в сильную метель, и совершенно пьяный.
Но все-таки его занесло совсем не в ту сторону, куда ему надлежало держать путь. И все-таки он нашел свой конец не где-нибудь, а именно у Гнилого моста.
В 1876 году на Ядовитом произошла опять беда.
Дело было в покос. Частью покоса на Ядовитом владела дальняя деревня. На время покоса мужики строили шалаши и жили тут с семьями, пока кончали уборку сена. В одной семье был молодой малый лет восемнадцати, по имени Степан. Это был страстный охотник, который и на покос брал всегда свою одностволку.
И вот на Ядовитом, когда все усиленно косили утром, а день обещал быть ясным и жарким, кто-то крикнул:
— Станя! Гляди, пара уток в брод садится!
Действительно, пара крякв, описав небольшой круг, опустилась в брод. Степан схватил свое ружье, стоявшее у куста, и начал подбираться к уткам под прикрытием большого бредового куста (в оригинале ошибочно напечатано «бродового»; бредняк, бредина — местное название ивы), находившегося возле брода. Весь народ с любопытством следил за охотником.
Вот он подошел к кусту и стал разглядывать. Потом согнулся и тихо начал огибать куст. Вот его не видно за кустом.
— Сейчас выпалит!
— Быть с похлебкой.
Грохнул выстрел и из-за куста возле брода поднялось облако дыма.
— Убил! — и трое парнишек побежали к броду.
Все скрылись за кустом, но двое немедленно выскочили обратно и заорали дикими голосами. Один кричал:
— Караул!
Другой:
— Дяденьки, идите, бегите! Дяденька Антип!
Народ побросал косы и побежал к броду.
Степан лежал у куста, убитый разорванным ружьем...
Один наш помещик, хороший ружейный охотник, живший верстах в двенадцати, наслышался от мужиков о множестве уток, бекасов и еще невесть чего на Ядовитом.
Я его отговаривал туда ехать. Во-первых, не следовало верить вранью мужичья о множестве дичи. Во-вторых, не для чего соваться к роковому месту.
Есть много хороших мест для охоты и кроме Ядовитого.
Ничего, однако, не подействовало. Помещик принадлежал к тому сорту охотников, которые подозревают, что их отговаривают ехать на охоту, чтобы воспользоваться местом. Отправился и около Гнилого моста застрелил свою, очень хорошую, собаку вместо утки.
— Как же это тебя угораздило?
— И сам не понимаю! Вижу, плывет утка, выстрелил и убил собаку!
28 февраля 1911 года
(Рассказ «Ядовитое» был опубликован сто лет назад — в журнале «Наша охота» (№ 24, 1911 г.). К печати в альманахе он подготовлен В. П. Сипейкиным — охотником и экспертом по гончим, примечания — его же.)
