Сладков Н. И.
На охоте все: глаза, ухо и даже нос нацелены на дичь. Самое главное, самое желанное, самое нужное и необходимое там — это взлет и крик птицы или бег зверя. Все остальное — в тумане: оно не нужно, оно лишнее и просто мешает. Оно — другой мир. Оно мимолетно. Слышишь его в пол-уха, видишь краешком глаза.
Ветер в голых сучьях свистнет по-особому — шепнет на ухо тоскливое. Расцвеченные осенью листья необыкновенным сочетанием своим покажут вдруг что-то веселое и радостное. На струйке ветра прилетит памятный запах... Ты дрогнешь и помедлишь.
Но это миг. И опять вперед, мимо всего этого: ухо ищет шорох дичи, глаза ищут дичь. И только в памяти, на самой дальней полочке, что-то отложится и там останется.
Об этом услышанном в пол-уха и увиденном самым краешком глаза и будет рассказ.
Звуки ночи
Темно. Невидимо проносятся косяки уток. И каждый косяк шумит по-своему. Один — высоко: щу-щу-щу-щу-щу! Второй — стороной: хо-хо-хо-хо-хо! И прямо на тебя: ха-ха-ха-ха-ха! А сердце: тук-тук!
Древесный дождь
Туман, туман. Мне с земли с вершин деревьев не видно. Туман оседает на ветки и сучки, набухает на них каплями. Набухшие капли дождем падают на землю. Под каждым деревом — дождь.
Туман
И на болоте туман. На бровях, на щеках холодная водяная пыль. Пучки рогоза торчат из полегшей осоки, как прутья ржавой проволоки. Под ногами хлюпь. Вода каплями висит на проволочных стеблях и тяжелыми бриллиантами легла вдоль впадины узкого листа. Вода везде: сверху, снизу, сбоку.
Искорки
С грязцы взлетел бекас. Полетел, свесив тонкие ножки и клюв-пику. На плюшевой спинке долгоносика — искорки водяной пыли. Целю в кончик его пики, стреляю и от отдачи оступаюсь с кочки в воду.
Озябшие лапки
Туман раздвигается, а кажется, будто едешь на лодке и берег надвигается на тебя. Вверху невидимо пролетает стайка пичужек: слышно дребезжание их упругих намокших крылышек.
Свист утиных крыльев и тень, как клякса. Выстрел. Клякса завиляла, завиляла — падает. Поднимаю из травы увесистую крякушу за холодные красные лапки.
Птичье тепло
Пальцы зашлись. После пустого дуплета грею их о теплые стволы ружья, а при удаче глубоко запускаю в перо еще горячего птичьего тельца.
Птичьи тайны
Поднимешь после выстрела птицу и долго, рассматривая, держишь ее в руках. Только что была она далека, неуловима, а теперь вот она, тут, со всеми ее маленькими птичьими тайнами: сломанный пальчик, потертое перо или какой-нибудь неположенной окраски хвост.
Солнечный зайчик
У кулика-черныша при взлете блеснет яркое белое надхвостье — будто солнечный зайчик метнется. А буренький бекас совсем теряется на фоне порыжелого болота — видишь только теневое пятнышко под крыльями и хвостом.
Белые галстучки
Поднялось солнце, и иней сошел. Вспотели болотные кочки. Но за каждой кочкой в тени остался белый галстучек.
Шум тростников
Шумят тростники. При ровном ветре сухие тростники трутся друг о друга, а стрелки сухих листьев вибрируют тревожно и глухо.
При ветре порывистом тростники бьются, как костяные палочки.
В тихие солнечные дни тростник потрескивает: сохнет. Снизу вверх, от воды до самых серебряных метелок, бегут и бегут по тростинкам солнечные колечки.
Солнечная сеть
Сквозь воду видно дно: разные там травинки и водоросли. И колышется по дну золотая сеть с широкими ячейками — бликами солнца от ряби волн.
Первый бекас
Первым с болота поднимается тот бекас, который сидит на самой высокой кочке. Он еще издали видит охотника. Поднимется на цыпочки, шейку вытянет, испугается и улетит.
Бекасиная пика
Бекас высоко летел по кругу, нервно дергая узкими крылышками. И вдруг стремительно стал падать вниз, нацелив на болото свой нос-пику. Будто пикой этой хотел проткнуть болото.
Парус
Бекас на косых крылышках взлетал против ветра и, сбитый, мятым комочком упал на воду. И такой он легкий — даже брызг нет.
Перебитое крылышко заломилось вверх, ветер гонит бекаса, как лодочку под парусом.
Голос бекаса
Взлетит бекас, и непременно голос подаст. Сколько раз заказывал себе запомнить голос бекаса на взлете и никак не мог.
Выстрел на мочажине происходит так быстро, что успеваешь ощутить только толчок ружья. Бекас улетает, свесив долгий нос, или скомканной тряпочкой падает в тень. А голос? Подал бекас и голос, и слышал я его, да вот ведь — опять забыл!
Взлетит бекас и обязательно «жвякнет». Жвякнет — и себя покажет. А сколько бы улетало их невредимо, если бы они, взлетая, не «жвякали»!
Капли солнца
Бекас «жвякнул», завилял на взлете и взвился вверх — прямо на солнце. Ружье взлетело к плечу, выстрел — но стремительный черный комочек мчит вверх, все вверх; с тонких мокрых ножек его, сверкнув, соскользнули две тяжелые капли солнца.
Замерзшие пузырьки
Вода замерзает на глазах: вдруг метнулись поверху стрельчатые лучики.
Из темной глубины поднимается дрожащий пузырек воздуха и не лопается, выскочив на поверхность, а упирается в невидимое препятствие. И становится понятно, отчего во льду бывают белые пятна и полосы: это поднявшийся со дна и вмерзший в лед воздух.
Осторожный черныш
Мелководье затянуло прозрачным ледком. Таким прозрачным, что кулик-черныш, снизившись над протокой, ничего не понял и на лету, проверяя, ударил по воде крылышком. Но крылышко шаркнуло по льду, черныш взвился и полетел дальше — искать незамерзшую воду.
Раненый бекас
Взлет, вскрик — выстрел. Мятый комочек падает в скошенную осоку, мелькнув белым брюшком. Вот он! В судороге макает, в лужицу, выбитую копытом коровы, свой длинный тонкий клюв, испачканный кровью...
Организованный хаос
Какая это досада: ловко сбить птицу на лету — и потом не найти! Руками перебираю травинки, щупаю землю — нету! В глазах рябит от хаоса вялых травинок, стебельков, разных цветных листиков и метелок.
И вдруг весь этот хаос форм и цвета сложился в такое сочетание и так осветился солнцем, что вышло нечто складное, организованное, единое целое. Пощупал — а это убитый бекас! Окраска его перьев вобрала в себя все цвета, оттенки и черточки болота и выразила это болото красками.
В сумерках
Сижу под стогом. На болото опускается туман. Сумерки. Все стало ровно-серое, и только кусты рогоза проступают темными пятнами. В кусты сбились на ночлег пискливые птички коньки. Над кустами полетом ночных птиц кружат два болотных луня. Вот один лунь упал в куст, как в воду. И, как из воды брызги, в разные стороны брызнули из куста перепуганные коньки.
Вечерний звон
Щиплет за уши мороз. Стволы, сучки — все, до самой конечной веточки, оделось тонким ледяным чехликом. Сел воробей на наклонный сучок и покатился вниз, как с горки. Села синица да вдруг перевернулась вниз головой, забила крылышками. А ворона с лету ухнула в самую гущу обледенелых ветвей, размахалась крылищами — наделала звону!
Главное для охотника — дичь. Слава охотника в полном ягдташе. И почет ему за удачу. Но радость охотника в другом. Сколько убил я бекасов, сколько их съел — и не помню. А вот неубитого бекаса, не съеденного да еще и промахнулся по которому запомнил. Да и как запомнил!
А ведь только краешком глаза, на миг, увидел, как на взлете скользнули, сверкнув, с его тонких мокрых ножек две тяжелые золотые капли!
Сверкнули на миг, да на всю жизнь остались!
