Осип Колычев
В защиту леса
Понадобятся вдруг в районе
Лесным начальникам дрова.
Топор оточенный — в ладони,
И в лес — айда, и глухо стонет
Лесок, окрепнувший едва.
На солнце утреннем янтарный
Березнячок дрожит резной.
Так сводят лес неблагодарно
Под видом рубки санитарной,
Под видом рубки проходной.
Лесник, который лес не любит,
Быть должен так же заклеймен,
Как те деревья, что он губит,
Как те деревья, что порубит
В целях обогащенья он.
Георгий Успенский
Охотники
Охотники. Их знают города,
Тишь деревень и улички предместий.
В крови у них волнуется всегда
К охоте страсть, и нет ее чудесней.
Им дороги болота и поля,
Лесная глушь, озера и долины.
Чарует их и песня соловья,
И крик совы, и голос журавлиный.
Когда плывет над городом весной
Косяк гусей, трубя под облаками,
Охотники следят за ним с тоской
Восторженными, жадными глазами.
Скрипит глухарь, как веер, хвост раскрыв,
Среди лесной безмолвной глухомани, —
Они идут, дыханье затаив,
К нему под песню в предрассветной рани.
Сгорит закат, и бледный лунный лик
Лес озарит, разбуженный весною, —
Они стоят на тяге, и кулик
На них летит над просекой лесною.
Бродя дымящей октябрем тайгой,
Свою листву роняющей устало,
Они зовут тоскующей трубой
Любовью ослепленного марала.
Им грудь свежит вечерняя роса,
Свет алых зорь встречает на восходе,
Лай гончих псов и леса голоса
Дороже им симфоний и рапсодий.
Пусть злая старость серебрит виски
И изменяет сила, убывая,
Они не знают гибельной тоски,
Влюбленные в красу родного края.
Перебирая жизнь за годом год,
Средь сердцу дорогих воспоминаний
Они найдут и дни былых охот,
Что так милы романтикой скитаний,
Моей лайке Розке
Зимой, когда пылает жарко печь
И злится за окном ночная буря,
Ты любишь у огня, свернувшись, лечь
И дремлешь так, глаза на пламя щуря.
Гудит пурга. Сверчок поет в стене,
Ты, чутко настораживая ухо,
Вдруг вздрогнув вся, спешишь, бежишь во сне
И, скаля зубы, взлаиваешь глухо.
Что грезится тебе? Следы зверей?
Куница ли, колеблющая хвою?
Иль выводок красавцев глухарей,
Что с громом разлетаются звездою?
В овраге промелькнувшая лиса?
Иль норки всплеск в речных холодных водах?
Иль ранним утром в полосе овса
Тетеревей росистые наброды?
Спи сладко! Лай и по следу гони,
Пусть в памяти проходят чередою
Былых охот чарующие дни, —
Те дни, что в сердце мы храним с тобою.
Г. Успенский, владимирский поэт, в 1952 г. послал свои стихи М. М. Пришвину. М. М. Пришвин ответил ему следующим письмом (публикуется впервые, в несколько сокращенном виде): ...«Ваши стихи тем держатся, что Вы, как охотник, очень близко стоите к истоку или причине Ваших поэтических слов. Если бы у нас были охотничьи журналы и мало-мальски организованная культурная среда, то, несомненно, можно было бы все стихотворения напечатать. Но у нас такой среды и таких журналов вовсе нет... Охотничья поэзия, мне кажется, разделяется от общей поэзии тем, что в охотничьей поэзии допустимо не мотивированное убийство и даже не только самое убийство, но даже и восхищение им человека. В общей литературе для оправдания восхищения убийством нужно мотивировать: например, человек, спасая другого, умирающего от голода, человека, может восхищенно убить для него птицу или зверя. В Ваших стихах очень много таких неоправданных случаев и, чтобы Вам печататься, нужно или возвратить в наше общество поэзию, любительскую охоту или Вам углубить свою поэзию охотничью до поэзии человеческой. Я это испытал на себе и от этого углубления ничуть не убавился как ОХОТНИК. И Вам советую выходить из узких рамок охоты. Вы, как лесничий и поэт, имеете ежедневно перед глазами тот огромный, неисчерпаемый мир для воплощения своего великого чувства природы...»
Антон Пришелец
Природа
Стареют песни,
Сложенные нами,
Живут — и умирают города.
И многое позабывает память,
Что полюбил, казалось, навсегда.
Но, словно в детстве,
Нас пленяет снова
Лесной родник,
Долин рассветный дым,
И радуги волшебная подкова,
Горящая под небом голубым.
И ветерок,
Что по утрам, спросонья,
Порхнет и зазвенит среди полей,
И ласковой мальчишеской ладонью
Пригладит кудри встречных тополей.
Мы постареем, как до нас старели,
Но каждый раз,
Все так же молода,
По всем холмам пойдет греметь в апреле,
Трубя весну,
Бессмертная вода!
Петр Саулин
Глухарь поет
Весенний бор благоухал: струился хвойный аромат,
В ручьях лучисто отражался луны оранжевый закат.
Узоры алые в лазури ткала умельщица заря;
Ильич и егерь тихо ждали весенней песни глухаря.
Над поймой крылья зашумели — трубили гулко журавли,
И мелодично засвистели флейтистки-свиязи вдали.
За кромкою седого бора глухарь защелкал на сосне,
Потоком сладкозвучным песня лилась в рассветной тишине.
Ильич под песню вековую спешил продвинуться вперед...
Земля чуть зыбилась под мохом, трещал под сапогами лед.
Смолкала песнь, — Ильич в раздумье легко и тихо отдыхал,
В бору рассветном, под сосною, как очарованный стоял...
Он любовался алой зорькой, простором древнеборовым
И на сосне чудесной птицей под небом мягко-голубым.
Но вот глухарь, с сосны срываясь, крылами мощно зашумел, —
И вслед ему трескучим взрывом ружейный выстрел прогремел.
Идет назад счастливый Ленин и весь сияет, как заря:
Ведь так отрадно в старой сумке нести красавца глухаря...
Навстречу — егерь. Он на птицу с глубокой радостью глядит.
«Ну и мошник, ну и добыча!» — с теплом и лаской говорит.
Ильич доволен, — и улыбка светлит простой и добрый лик...
«Люблю охоту — освежает, как чистый, ледяной родник»...
Стихотворение написано по рассказу ныне покойного егеря Порошина, проживавшего в селе Завидове, Калининской области, и сопровождавшего В. И. Ленина весной 1922 г. на глухариный ток в бор, называемый Беловкой.
Н. Веливецкий
* * *
Перепел в озимой вновь «пробил»,
Вновь весну прославил бодрой песней.
И весенний дождик окропил
Луг за речкой, где осоке тесно.
Первый гром, весенний гулкий гром
С мягким эхом в голубой долине...
Сом, очнувшись в омуте, хвостом
Шевельнул холодной скользкой тиной.
Ранний чибис, черный глаз кося,
Вьется над родным своим болотом.
Здесь когда-то вывел чибисят
И теперь вернулся к дому... Вот он!
И смешалась с песнею ручьев
Песня звонкая простой синицы...
Дни пройдут... Пригреет солнце горячо —
Снова в поле рожь заколосится.
Анатолий Борцов
Бульдуруки
Представь себе, друг мой, речушку в долине —
То поверху льется, то в землю уйдет;
Лишайник да галька на изводях синих,
И струи в истоке тягучи, как мед.
Пустынно, и негде укрыться от зноя;
Куда ни посмотришь — полынь, лебеда.
Но в пустоши этой есть что-то такое,
Что манит меня и тревожит всегда.
И вот появляются тонкие звуки —
Как будто далекий серебряный звон...
Летят из пустыни, к воде, бульдуруки.
Снижаясь стремительно с разных сторон.
Всегда мне седыми казались их крылья
И грудь сероватою, как у ворон.
Но раз, одного на лету подстрелив, я
Был странной окраской его поражен.
В его оперенье, сливаясь, мелькали
Багряные пятна вдоль сизых полос.
Как будто осколочек утренней дали
Ко мне он на маленьких крыльях донес.
А дома я чучело сделал из птицы,
В глазницы лазурную вправил эмаль.
Теперь над кроватью моей серебрится
Плененная мною пустынная даль.
Зимой, когда вьюга стучится о крышу
И сад наш до самых ветвей заметен,
Взгляну, и мне кажется, будто я слышу
Далекий-далекий серебряный звон.
(Бульдуруки — степные рябки.)
Сергей Вьюгин
В краю родном
Гора Левитана
Спокойный, светлый, розовый закат,
Сухой и пряный, теплый запах бора.
Крутой, седой, заросший горный скат,
И блеск родного волжского простора.
Ущербный месяц, как точеный серп,
Сквозь облака краснеет на востоке,
И ветер чуть доносит по росе
Грусть чьей-то песни, милой и далекой.
Все мягче и прозрачнее туман
Над городом и древнею рекою...
Когда-то здесь счастливый Левитан
Дышал теплом вечернего покоя.
И здесь во всем: и в соснах, и в цветах,
И в русской дали, вольной и безмерной,
Мерцает красота и чистота
Его души, поистине бессмертной.
Простор
Юностью, далекой и счастливой,
Вечным блеском молодого дня —
Золотые, ласковые нивы
Благодатно веют на меня.
Пролегает давняя дорога
Средь разлива ржи, овса и льна.
Тонкий месяц розоватым рогом
Смотрит с юга... В поле — тишина.
Я иду, легко дыша полынью,
Выветренным сеном и землей —
Всей чудесной, нежною теплынью
Стороны любимой и родной.
И с холма, любовью осветленный,
Вижу круг лесов, равнин и гор —
Русский и могучий, и раздольный,
Светлый и торжественный простор.
Августовские розы
Тепло и тихо. Ласков и печален
Прощальный запах августовских роз.
В густой листве раскидистых берез
Немало тонких бронзовых подпалин.
От спелых яблок разноцветен сад —
Багряный, перламутровый и млечный.
Над ним ночами блещет семисвечный
Светильник бриллиантовых Плеяд.
Ущербный месяц — свет воспоминаний
Тревожит то, что было так давно...
И до утра в раскрытое окно
Вплывает поздних роз благоуханье.
В. Очеретный
Встреча в лесу
Охотника встретил я в старом лесу,
Он нес за спиной золотую лису,
А белый, сверкающий заячий мех
Лежал на спине, словно утренний снег.
Охотник был молод, безус и румян,
Он ветку рябины засунул в карман.
Я громко сказал: — Ну и парень! Хорош!
Ты, вижу я, зверя без промаха бьешь!
Давай посидим и покурим вдвоем.
Как имя твое? Далеко ли твой дом?
Спросил — и ему папиросу даю...
Охотник снимает ушанку свою,
И вот из-под шапки ползут две косы,
Совсем золотые, как мех у лисы.
В. Пухначев
Шел охотник
(Песенка-шутка)
Шел охотник возле берега реки,
Шел — посматривал, где водятся чирки.
Взял ружье наизготовку, взвел курок —
Будет в сумке, если вылетит, чирок.
А под берегом, где речка разлилась,
Рыбаки готовят к ловле свою снасть.
Там рыбачка-сибирячка вяжет сеть, —
Любо-дорого на девушку смотреть!
Подошел, взглянул охотник на нее —
Позабыл и про чирков и про ружье.
Над рекой летят веселые чирки —
У костра сидят судачат рыбаки.
По округе новый слух прошел на днях,
Что охотник наш... запутался в сетях.
И теперь самим чиркам уж невдомек,
Кто, по правде, тут охотник, кто чирок?
И. Чагылган
Песня охотника
Чуть первый луч зари увижу,
Ружье хватаю на бегу...
Быстрей, быстрей летите, лыжи,
По снегу рыхлому в тайгу!
Звериный след увижу, нет ли,
А без добычи не уйду:
Я знаю, где капкан, где петли
Поставить зверю на беду.
Бежит в кусты пугливый заяц —
Находит петлю на пути;
Хитрит лиса, от пуль спасаясь, —
Ей от капкана не уйти!
Чтоб не поднять нам зверя, лайка,
Со мною рядышком иди...
Вспорхнула куропаток стайка,
Мелькнуло что-то впереди.
Ты, лайка, выследи мне лося,
Не упущу красавца я...
Удар, и эхо понеслося
От выстрела во все края.
Зажгу огонь, мясцо — в кастрюлю,
И пусть ложится ночи тень.
Заслужен отдых. Слава пуле,
Что наградила в трудный день!
Чуть первый луч зари увижу,
Ружье хватаю на бегу...
Быстрей, быстрей летите, лыжи,
По снегу рыхлому в тайгу!
С якутского перевел Виктор Щепотев
У-Чэнэнь
Стихи из романа «Путешествие на запад
(Китай, XVI век)
Охота
На равнину с низкою травою
Шли через восточные ворота;
С самого рассвета начиналась
Жаркая облавная охота.
Развевались яркие знамена,
И на солнце золотом блистали,
Кони белые навстречу ветру
Весело и бешено скакали.
И дун-дун — удары барабана
(Он — из аллигаторовой кожи)
Разносились по степи широкой,
На грозу весеннюю похожи.
По двое держались копьеносцы,
Доезжачие ступали смело,
Шли сокольничьи, свирепо глядя,
Всадников сверкали самострелы.
Ставились силки на малых тропах,
Клейкие шесты для птиц проворных,
Напрягался лук, резьбой покрытый,
И стелилась сеть на склонах горных.
На равнине что-то загремело,
Вдруг раздался звук ужасной силы,
Тысяча охотников — все сразу
Барсов и медведей обложила.
Даже заяц не нашел спасенья,
И пришел конец тогда лисице;
Хитрая сайга изнемогала,
Некуда укрыться было птице.
И куда могли спастись фазаны?
Чтоб добычу взять, везде засады,
И деревья на горах рубились,
Чтобы птицам не давать пощады.
До рукояти звездного ковша
До рукояти Звездного Ковша
Обрывистые горы достигали;
У дровосеков падала душа,
Когда, шутя, их демоны пугали.
Возвысясь к совершенству, стая лис
Охотникам грозила из тумана;
Деревьев кроны к тучам вознеслись,
В ущелье голосила обезьяна.
И жалобные крики журавлей
Все раздавались в зарослях сосновых,
Под крышею зеленою ветвей,
Средь горных пиков и хребтов суровых.
Звеня, бежал стремительный ноток,
И до костей прохватывала стужа...
Когда же веял легкий ветерок,
Он приносил непостижимый ужас.
Пугалась задремавшая душа:
Казалось, угрожает ей вершина...
Взгляните, как привольно хороша
Хребтами окруженная долина!
Рычанье тигра, что идет на лов,
И горных птиц пленительное пенье,
Стада сайги на зелени лугов
И стадо легконогое оленье.
Но сколько б ни глядеть на этот край,
Вы б странников следов не увидали!
Одни следы шакальих, волчьих стай,
И Сакья-Муни выбрал бы едва ли
Для подвигов спасительных своих
Страну зверей, и царство птиц лесных.
Тигр
Вздымалась голова,
На лбу пятно белело,
Броски огромных лап
Несли громаду тела.
Как молнии небес,
Сверкал тигриный взор,
А шкуру испещрял
Причудливый узор.
Как крючья, круто
Когти изгибались,
В добычу, как мечи,
Они вонзались.
Вгрызались зубы,
Словно зубья пил...
Тигр в ярости
На кошку походил.
Остервенясь,
Казался нравом злобным
Он диким, желтым буйволам
Подобным.
Как лук, натянут был
Язык шершавый.
Зверь тяжко выдыхал
Смертельную отраву.
Вздымал стальную шерсть,
Как острую щетину,
Как будто сотни спиц
Унизывали спину,
Был страшен этот зверь,
Огромный, полосатый,
И рык его потряс Дворцовые палаты.
Перевод с китайского Надежды Павлович
Генри Лонгфелло
Стрела и песня
Из лука ввысь взвилась стрела...
Не знаю, где она легла.
И мне, глядящему вперед,
Невидим был ее полет.
И песня в мир моя ушла...
Не знаю, где она легла.
За тьмой лесов, за цепью гор
Не уследил за песней взор.
Прошли года. Стрела нашлась,
В широкий дуб она впилась...
А песнь, с начала до конца,
Моих друзей хранят сердца.
Перевод с английского Б. Томашевского
