Макаров Н.
I
В тот момент, когда я собирался ехать в отпуск и по географической карте намечал маршрут, мне неожиданно пришло письмо от геолога Михаила Бадмаева. Как бы угадывая мои намерения, фронтовой товарищ писал:
«Приезжай к нам в Бурят-Монголию. Хорошо у нас: таежные дебри, пади и сопки, прозрачные холодные реки и солнечные луга, зеркальные озера и раздольные степи.
Высоки ли горы у нас? Тучи цепляются за вершины. Но тучи у нас нечасто заволакивают небо. Солнечных дней в Забайкалье столько же, сколько в Ялте.
Широки ли у нас степи? Как море, где синий горизонт сливается с синим небосклоном. Только у нас горизонт голубой...
А сколько ключей, родников и источников бьет из недр земли! Далее исследователи спорят: одни говорят больше трехсот, другие — больше четырехсот. Холодные, горячие, кислые, щелочные, сернистые, железистые... Ты у нас в Бурят-Монголии найдешь такое, чего никогда не увидишь на Волге и Кавказе, и обязательно полюбишь наш край».
Дальше Бадмаев рассказывал, что он тоже берет отпуск и собирается пройти на Манку-Сардык, поохотиться: осенняя охота там очень красива...
В конце письма он сообщал о знаменитом охотнике Д. А. Мунконове, которого профессор С. В. Обручев сравнивает со знаменитым следопытом Дальнего Востока — гольдом Дерсу Узала.
Все это подкупило и увлекло меня. Свое согласие я сообщил телеграфом, и через сутки самолет уже нес меня на Восток.
Дорогой я вспомнил судьбу Михаила Бадмаева, похожую на судьбу многих его сверстников, родившихся в советское время в Бурят-Монголии. Восьми лет его послали в школу, в интернат. Там бесплатно кормили, одевали, учили. В школе перед ним открылся новый мир. Раньше он думал, что вся земля покрыта тайгой и, кроме эвенков, в ней никто не живет. Вначале он не верил, что на свете есть теплые страны, считал, что без оленей и собак жить нельзя. Оказывается, там, далеко за тайгой, люди живут в больших домах. С каждым годом расширялся кругозор мальчика. Он жадно учился. Во время каникул и после окончания школы Михаил днями бродил по тайге; когда ему не было еще пятнадцати лет, он стал ходить на охоту.
...В Улан-Удэ у нас была радостная встреча. Мы, не задерживаясь, выехали дальше.
В Улан-Удэ нас предупредили, что Дымбрена Ардановича Мунконова застать дома очень трудно: он работает лесником и постоянно находится в отъезде. Свою работу он совмещает с охотой — почти круглый год бродит с ружьем в таежных дебрях. Он промышляет белку, колонка, горностая, выслеживает пугливую кабаргу, отлавливает чуткого, осторожного соболя.
Седьмой десяток пошел старому охотнику, но по-прежнему зорок его глаз и тверда рука. Дымбрен Арданович — большой знаток тайги. За многие годы скитаний в лесах Саянского хребта он хорошо изучил повадки зверей и птиц.
Дымбрен Арданович не промысловик и бьет птицу исключительно влёт. Иногда результат охотничьего дня бывает у него хуже, чем у других, но он не особенно гонится за тем, чтобы обязательно быть увешанным дичью. А охотников, которые бьют еще не поднявшуюся на крыло птицу, он просто терпеть не может...
Он восторженно и увлекательно рассказывает о дикой красоте природы Бурят-Монголии и обязательно напомнит, что больше нигде нет такого разнообразия природных условий.
И, действительно, Бурят-Монголия является одним из важных охотничьих районов нашей страны. Здесь около 35 миллионов гектаров охотничьих угодий; в них обитает свыше 30 видов пушных зверей, много боровой и водоплавающей дичи. Глухарь, тетерев, рябчик, белка, рысь, соболь, кабарга, изюбр, медведь — каких только птиц и зверей нет в республике.
II
Нам повезло. Мы застали Мунконова возле охотничьей избушки, у костра. Это был старик, с умным, смуглым и худым лицом, испещренным тончайшими морщинами.
— Здравствуй, Дымбрен Арданович! — проговорил Михаил Петрович. — Поди, забыл меня, — давно не виделись.
— Нет, помню, — обрадовался охотник, всматриваясь в Михаила Петровича. Его тронуло, что геолог даже имя его помнит, хотя они всего только раз встречались в тайге.
— Хотим пройти на Манку-Сардык, посмотреть места, поохотиться. У нас есть разрешение на отстрел изюбра. Можно будет это сделать?
— Почему же нельзя, — ответил старик.
Мы разговорились, касаясь вопросов похода.
Таежный охотник, усевшись поудобнее на гранитную плиту, причудливо высеченную природой в скале, поведал народное сказание.
— Посмотри в ту сторону, — показал он... —Что там видишь?
— Хребет Манку-Сардык, — ответил я, зная что эта вершина является самой высокой в Саянах.
— Твоя правда. Там живет злой дух. Манку-Сардык — это святая гора, гора счастья. Но там на камне не растет ни трава, ни дерево. Только раз в году расцветают на камнях цветы, вершина покрывается зеленой сочной травой, и тогда загорается солнечный камень.
Он откашлялся и продолжал:
— Два раза мой отец ходил на Манку-Сардык. Первый раз пурга помешала достичь вершины, во второй раз он погиб там...
При первом проблеске зари мы вышли из палатки. Прямо перед нами высилась и ширилась, покуда глаз хватало, каменная громада, поросшая щетиной леса. Высоко клубились толщи утреннего тумана.
Путь шел диким ущельем. По его дну с шумом неслась горная речка, в которой стаями плавали хариусы. Берега реки состояли из известковых утесов, принимавших иногда самые причудливые формы.
Дальше потянулись нехоженые места: косматый, пружинистый мох, огромные папоротники, обросшие бурым мхом, пни, похожие на медведей.
Лес начинал пробуждаться: звонко посвистывали бурундуки, шмыгая по толстому валежнику, порхали птицы. Над головой, не боясь людей, прыгали белки. Где-то в гуще ветвей слышался дробный стук — это вылетел на кормежку дятел; кое-где назойливо стрекотали кедровки; к их голосам старый охотник прислушивался особенно внимательно: если они скапливаются в одном месте, там должен быть какой-то зверь.
Весь собранный, готовый к немедленному действию, Мунконов спокойно и зорко вглядывался вперед, выбирая лучшую дорогу. Он шел, немного сутулясь, стараясь выбрать наиболее удобное место. Видно было, что человек этот способен отшагать не один десяток километров по лесному бездорожью.
То и дело попадались многочисленные следы изюбра, лося, косули. Часто замечался соболиный помет. А вот будто кто прошел босиком — это следы медведя. Муравьиные кучи на пути были начисто слизаны им. Несколько раз встречали обитателя горной тайги — кабаргу, маленькое, изящно сложенное животное. Движения ее были быстры и уверенны, а прыжки удивительно головоломны.
Потом мы вновь вышли на берег реки, заросший черемухой и тальником. Тронутые багрянцем кусты были опутаны тонкими нитями паутины. Рдели в зарослях кисти крупной малины, смородины, ягоды шиповника.
— Что там такое? — спросил я, всматриваясь в кустарники возле хребта. — Какие-то черные точки движутся.
Михаил перевел глаза в то место, где шевелились кусты, и спокойно сказал:
— Медведи.
Нам удалось забраться на выступ скалы и сверху наблюдать интересное зрелище. Не более чем в ста метрах от нас крупная медведица вела двух крохотных медвежат к кустам малины, покрывавших выступы гор. Наклонив один из кустов, медведица прижала ветки к земле и позвала медвежат. Те бросились к кустам и начали поедать малину.
Неожиданно Мунконов сильно вскрикнул. Медвежата сорвались с места и кубарем покатились в чащу; за ними легкой рысцой неторопливо подалась и медведица. Охотник, видимо, боялся, чтобы кто-нибудь из нас не выстрелил в медведицу. Сам он ни за что этого не сделал бы, потому что без матки медвежата пропадут.
— В этих местах я убил много медведей, — заметил Мунконов, когда мы пошли дальше. — Часто случалось, что и медведь подминал меня под себя, и я едва уходил из его когтей.
За долгие годы скитаний по тайге у Мунконова не только выработалась привычка вести себя в глухом лесу, как в собственном доме, но и накопилось умение делать все четко, без лишних движений, без лишней траты времени и труда. Он знал, где искать воду, каким пользоваться топливом, чтобы скорее сварить пищу, где ставить бивуак в зависимости от погоды и времени суток. Тайга для него не была загадкой, — она была открытой книгой, которую он умел хорошо читать.
След человека или зверя в дремучем лесу он находил по еле заметным бороздкам в траве, вмятинам в трухлявом валежнике, неестественно повернутой веточке или листку. Таежник обладал каким-то внутренним чутьем, знанием множества почти неуловимых примет, умением строить догадки и предположения, которые, как правило, оправдывались. Это было искусство, и в этом искусстве он почти не имел равных.
Скоро мы вошли в мрачный, девственный лес. Сюда не было доступа солнцу, и огромные деревья в несколько обхватов стояли сплошной стеной, гнили и порастали грибами. Местами с деревьев свисали пряди седого мха, похожего на космы волос ведьмы из детской сказки...
Через некоторое время мы остановились на ночлег у стены, заросшей кедровым стлаником. Не оставляя необследованным ни одного обнажения, Михаил решил осмотреть вершину отвесного утеса и полез вверх, точно по лестнице. Сердце у меня замирало, видя отважного охотника, повисшего над пропастью. Он держался только на тонких ветках кедрового стланика, но лез смело и не боялся сорваться, так как знал крепость ветвей кустарника.
Мунконов, смотревший вверх, неожиданно взял ружье и стал чутко вслушиваться в неясные шумы в верхних ветвях деревьев.
Я также глянул туда, и у меня едва не вырвался крик испуга: выше Михаила, метрах в шести, кусты чуть-чуть зашевелились, и через мгновение показалась голова рыси. Увидев приближающуюся добычу, рысь замерла. Из густой темноты сучьев светились, переливаясь и не мигая, две зеленые точки. Рысь не сводила глаз с поднимающегося и ничего не замечавшего Михаила. По судорожным подергиваниям ее спины было видно, что она приготовилась к прыжку.
Лесник быстро вскинул ружье, прицелился, и выстрел звучно расколол тишину леса. Затрещали сучья — с пихты сорвалась грузная туша зверя и глухо ударилась оземь.
Это была крупная рысь — ночной кровожадный хищник. Пуля пробила ей голову. Жительница тайги, обитающая обычно на деревьях, она походила на большую домашнюю кошку, только была неуклюжей. Ноги ее напоминали кривые палки: толстые, несоразмерно длинные, они будто нарочно были приделаны к ее вытянутому телу. Тупая широкая морда с пушистыми бакенбардами застыла в яростном оскале. Широкие у основания и узкие к концам уши заканчивались черными кисточками.
В дороге Мунконов никогда не употреблял спичек и носил с собой стальное огниво, трут и кремень. Он был убежден, что этот первобытный инструмент сохранить легче, чем спички, к тому же он безопасен, от него не загорится тайга. Вот и сейчас он быстро зажег огнивом костер, волоком подтащил убитую хищницу за заднюю ногу, примостился поудобнее и начал снимать шкуру: он знает, как плохо снимается шкура, когда зверь остывает. Ободрав рысь, он растянул шкуру на распорках, поправил бревна в костре, обмыл в ручье руки.
Мы расчистили место для костра, собрали подгнившие пни и, вполголоса беседуя, расположились на ночлег.
Сквозь сон на лице чувствовались то дождинки, то жар от тлеющих пней, то запах посвежевших от влаги брусничных листьев, то холодный аромат леса.
III
Был сентябрьский вечер, теплый и тихий. Из-за деревьев поднялась луна, и на лесной тропинке живым, узорчатым ковром легли тени.
Шел месяц оленьей любви, и каждый звук, каждый шорох заставляли напрягать слух и сдерживать дыхание...
И вот откуда-то с гор донесся тонкий, резкий и мощный рев. Он звучал то угрожающе, то безнадежно грустно, но одинаково настойчиво и зовуще. Это «трубил» молодой олень, быстро приближавшийся к нам.
Где-то вдали раздался ответный рев.
Молодой олень возбужденно зафыркал, засопел, взревел и, выбежав на поляну, начал бешено рыть землю рогами и копытами. Затем он замер, подняв морду, и стал прислушиваться к голосам тайги. Настороженно вздрагивали его большие легкие уши. Круглые широкие ноздри жадно втягивали воздух. В его голосе слышались страсть и гнев. Кто посмеет, казалось, говорил он, помешать его счастью?
Ответ прозвучал теперь совсем близко. Молодой олень насторожился, готовый кинуться на врага, и снова вызывающе заревел.
На поляне показалось стадо оленей. Самки держались табунком. Их охранял матерый рогач.
Старик двумя прыжками выбежал вперед и остановился, наклонив голову. Он был страшен: передние ноги крепко упирались в землю, спина горбилась, передавая силы своих мышц напряженной шее. Рога всеми своими отростками грозили юному сопернику. Молодой олень стоял в нерешительности.
Потом противники рванулись навстречу друг другу, раздался сухой треск рогов, послышалось возбужденное дыхание животных... Когда старый олень вновь ринулся на молодого, чтобы окончательно смять и уничтожить «бычка», тот проворно отскочил назад, обежал дерево и, прежде чем отяжелевший старик успел отвернуться, вонзил острые рога ему в живот. Протяжный дикий рев огласил лес.
В это время прозвучал выстрел Михаила, — старый олень тяжело упал. Молодой подскочил и вместе с самками моментально исчез в зарослях.
— Все равно старому умирать, — оправдывал свой выстрел Михаил.
Мы освежевали убитого оленя, развели костер и начали жарить шашлык.
После отдыха мы продолжали путь — пошли ущельем реки, часто по ледяной воде; несколько раз пришлось вброд переходить бурный поток. Затем свернули в дикую падь, над которой почти отвесно высились скалы.
Вот по каменистой тропинке пронеслась кабарга; взобравшись на остроконечный голец, она замерла, слившись с гранитом скалы. Кабарга могла простоять, не шевелясь, час, другой, но тишину внезапно нарушил выстрел. Кабарга камнем упала к подножью скалы. Стрелял Мунконов.
Позднее я был свидетелем его бесподобных вертикальных выстрелов, которые не так-то часто выпадают на долю охотников.
С каждым шагом путь наш становился все труднее: мы карабкались в гору по узкой, еле заметной каменистой тропе... Все же вскоре были на вершине Манку-Сардык.
На востоке лежала горная цепь, сливающаяся в непрерывную зубчатую линию. Освещенные лучами заходящего солнца, верхушки сопок дальнего яруса казались сложенными из оранжевого хрусталя, одетого прозрачной пеленой едва уловимой дымки. Ниже оранжевый цвет переходил в темно-красный, похожий на остывающий накал железа. Еще ниже, у подножья цепи гор, разливалось море сиреневого тумана.
На другой стороне хребта мы увидели глубокую долину, зажатую с обеих сторон высокими грядами гор. Залитая вечерним солнцем, она уходила прямо на юг и исчезала там в фиолетово-синей мгле. По дну темной лентой вилась небольшая горная река; от берегов ее до вершины сопок взбирались густые заросли курчавого лиственного леса. Лишь кое-где белели осыпи или острыми зубцами поднимались скалы.
Всмотревшись, я сказал:
— Там пасутся какие-то животные!
— Это косули, — ответил Мунконов.
— Как они очутились там? — удивился я. — Склоны-то отвесные, а трещина между сопкой и долиной — целая пропасть.
— Они хоть куда заберутся, только было бы безопасно от хищника, — ответил Мунконов и с треском переломил сухой валежник.
Стройные, тонкие, изумительно красивые, пугливые и безобидные животные разом метнулись к краю обрыва. Поджав передние ноги и запрокинув голову назад, они, как птицы, перелетели через пропасть и скрылись...
Михаил решил определить высоту хребта и, достав из рюкзака горный компас, положил его на камень. Взглянув на компас, он удивился, заметив значительные колебания стрелки, несмотря на неподвижность инструмента. Он еще не разобрался с этим странным и непонятным явлением, как раздался голос Мунконова:
— Надо быстрее уйти, а то убьет молнией!
Едва мы сбежали вниз, в расселину скалы, подул холодный ветер, набежали, сгустились, тяжелым свинцом нависли облака... Потом блеснула ослепительная молния и раздался оглушительный треск грома. Земля, казалось, содрогнулась.
Вслед за тем в котловину вторглась буря с градом. В одну минуту нас окутала белая, колючая пелена. Холод пронизывал насквозь.
Вскоре град сменился снегом, а затем на горы опустилась таинственная и ласковая безмятежность вечера.
— Ну, вот мы и познакомились с диким нравом наших гор, — сказал Михаил...
