С. Каралаев,
E. Эшмамбетов
Охота с беркутом
Языками огня лисица
Меж камней по берегу речки,
Меж кустарников полыхает.
Мчатся конь и тайган в погоне,
Вместе с ними охотник мчится.
Ни оврагов, ни круч не видит,
Только видит:
Вышла из поймы,
Поднимается плоскогорьем.
Мчится снежным простором охотник,
С головы малахай сорвавши,
Как безумный, руками машет,
Бьет коня камчой, каблуками,
Не жалеет верного друга.
Оставляя навеки хитрость,
Расстелилась лисица в бегстве,
Растеклась огоньком ползучим,
Как горящей травы полоска.
Далеко...
Но орлиным глазом
Различает охотник старый
Хвост пушистый, изгибы спинки,
Даже, кажется, он заметил
Черноту на атласных ушках...
Он поднимет бородку кверху,
Малахаем орлу махнувши.
— Эй, айдайт! — бодрит он друга,
Закричав, не жалея глотки
Не напрасно учил он птицу,
Стал надменный орел послушным
(Мастерству не мешает гордость).
Подобрал он мохнатые лапы,
Сжал в комок железные когти
И кругами ушел он в небо.
В синеве он замер, качнулся,
Заарканил лису глазами,
Что горят янтарем холодным,
И скользнул он косою тенью
В голубом океане неба,
Ускоряя паденья силу,
Как, сорвавшись с гор, лавина...
Только ветер в сомкнутых крыльях
Зашумел холодной рекою.
...Ни тропы, ни коня, ни тайгана,
Ни себя охотник не помнит,
Все забыл, на земле оставил,
Его сердце теперь далеко,
Вместе с сердцем орла клокочет.
Счет секунд при падении с неба
Слишком короток и для сердца,
И оно позабыло биться.
Еще миг и оно загорится,
Задохнется в дыму горячем:
— Ай! Схватил!..
Не уйдешь, чертовка,
Не уйдешь, от орла лихого,
Не уйдешь от судьбы несчастной —
Стать добычей орла желанной!
Не держать тебе больше в страхе
Тварь степей, что поменьше ростом,
Не гонять тебе мягкого зайца,
Не хрустеть крылом куропатки,
Не пускать по холодному ветру
Птичьи перья в степи широкой!
Перевел с киргизского В. Светличный
Ив. Дремов
Два стихотворения
I
Скоро утро. Гаснут фонари.
Над речною зыбкою полоской
Пионерским галстуком зари
Повязались юные березки.
Вся земля им соки отдает,
Их суровым бурям не осилить.
В них прохожий каждый узнает
Молодость извечную России.
II
Только горные хребты в рассвете.
Только снег скользит у ног, звеня.
Да в лицо упругий встречный ветер
Бьет, насквозь все тело леденя.
Для того, кто жизни не жалея,
Рад всю землю вымерить шагами,
Ничего нет лучше и милее,
Чем вот так подняться над горами!
Осип Колычев
Памяти М. М. Пришвина
И все меня грызет-грызет досада,
Что не успел я с ним поговорить,
А это надо, очень было надо!
Он, только он мог многое открыть,
Мог приподнять туманную завесу...
И добрый сказочник — ни дать, ни взять
Заветный Андерсен родного леса
Мог много новых сказок рассказать...
И заглянуть в такие дали-глуби,
Какие и не снились никому...
Мечтал с ним встретиться в его дому,
Да не пришлось... Шла панихида в Клубе...
Но ты и в желтом позументном гробе
Лежал с настороженностью особой,
Охотничьей, присущей лишь тебе,
Как будто ты прислушался к ходьбе
Подземного зверька, к возне в сугробе,
И вот уже готов был записать
Еще одно живое наблюденье
В ту самую волшебную тетрадь,
Где — что ни запись — то стихотворенье...
И люди будут посещать все чаще
Кладбищенский заветный уголок,
Где в зимних сумерках в земле молчащей
Родной-родной Михал Михалыч лег...
Весна, меж тем, во всем была видна:
И в воздухе, и в снеговой перинке
На дереве скамьи, и в шумном рынке
Озябших воробьев была весна...
Певец земли ты предан был земле,
Ты был самой природы продолженье,
И мне казалось: славишь ты движенье
Весенних соков в ивовом стволе...
Антон Пришелец
На охоту
В комнате у меня беспорядок,
Но я — по-хорошему возбужден.
Пороху хватит на сто зарядов,
Встают частоколом
К патрону патрон.
Еще рукава —
Колечком, за локтем,
А ноги —
Готовы в болотный мох.
И пахнет крутым деревенским дегтем
От черных высоких моих сапог.
Двустволка послушно легла в чехол,
Ягдташ наполнен едой, махоркой.
И я уже чувствую запах прогорклый
Опавших листьев, Остывших смол.
Домашние —
Тоже со мною рады,
Хотя они — не со мной в лесу.
И я обещаю, кому что надо:
Сыну — медведя,
Жене — лису.
А если к тому же
Успех да удача —
Можно и белку еще в придачу.
А зайца...
И я опускаю глаза,
Кажется, даже краснею:
С зайцами я, по правде сказать,
Так же, как этот чудак Мазай,
Только дружу,
А стрелять — жалею.
Николай Зарудин
Время отлета
В осень с поэзией вместе заранишь
Сердце, как вальдшнепа. Были в дыму
Окна опушек, и выспался за ночь
Лес в растворенном настежь дому.
Был он печален: пруд был граненый,
Там, где кленовая роща живет,
Желтых листов в холодке изумленном
Шел валовой и последний пролет.
Винные пятна текли в одиноком
Воздухе позднем — и на стекле
Осень, казалось, стояла у окон,
Раскрытых в последний раз на земле.
Словно вдыхая запах восстаний
Светлого мира, темнея, когда
Медленно реял воздух признаний.
Вместе с кровавым вскриком дрозда.
Время отъезда. Тогда на охоте
Больно от жизни и верениц
Серого счастья, что снится болоту
Где-то за синим отечеством птиц.
Чувствуешь жадно. И тянет. И наша
Темная кровь уносит за лес,
И поднимает и медленно машет
За пролетающий траурный крест.
И в заболевший от гогота воздух
Нижусь я шумно: несу и несу...
И на земле, из далекой и поздней
Стаи, себя замечаю внизу...
— Время отлета! — машу я: — На веки!
И за горящим пыжом, опален,
Вместе с отлетным криком калеки,
Падаю в лес, что к зиме застеклен.
Пьяно дышу, задыхаюсь, и тянет
Нежное море глаза наверху...
Время отлета! И, может, на ране
Слышишь, как перья скребут по перу.
Может, то вспомнив дикий и серый
Холод зари и под крыльями дрожь,
Жизнь ты, как синее небо Гомера
Гуси зовут, за плечами зовешь.
Или же томик бессмертья, от власти
Хлынувших дум, как в саду на скамье,
Перелистав, умирая от счастья,
Ты, не разрезав, забыла во мне!
Петр Дьяков
Охотникам
Настала осень, милая пора!
Опять я вижу лозы в позолоте.
Охотники, ни пуха, ни пера
Желаю вам на птичьем перелете!
Пусть будет так блистателен отстрел,
Чтоб стало час от часу веселее,
Чтоб пожилой совсем не постарел,
А юный возмужал и стал сильнее.
Желаю собираться у костра,
Где столько говорится об охоте.
Желаю вам ни пуха, ни пера,
Охотники, на птичьем перелете!
К. Нажесткин
Зима
(отрывок)
Настал декабрь. Пора давно бы
Прогнать осеннюю печаль.
Сияют пышные сугробы,
Светла задумчивая даль.
Молчат ручьи на перекатах,
Мороз их запер на засов.
Лимонно-желтые закаты —
Вдали над гребнями лесов.
Идешь слободкою колхозной, —
Над каждой крышею избы
Стоят в безветрии морозном
Витые белые столбы.
И нет ни шелеста, ни звука,
Окрестность убрана в снега,
А дым разносит запах лука
И добрый запах пирога.
У школы снег ногами вспахан:
Прибив фанеру под окно,
Ученики голодным птахам
Здесь заготовили зерно.
Навстречу — ладная подвода:
Сквозь пар не видно седока,
То ли старик седобородый,
То ль парень в крыльях башлыка?
Из дуба выгнутые сани
Скрипят — и вижу наяву:
Сергей Есенин из Рязани
Спешит на розвальнях в Москву!
Мы обменялись с ним приветом,
И я узнал в лице родном:
Точь-в-точь похожий на поэта,
В район поехал агроном.
И в размышлении печальном
Мой путь до рощицы продлен,
Где на опушке, как дневальный,
Стоит заиндевевший клен.
Здесь все знакомо мне и любо
Еще по осени грибной.
Как прежде, дятлы-трудолюбы
Стучат, забыв про выходной.
...Мне жизнь лесная Подмосковья
Со дней мальчишества мила,
И первой светлою любовью
Лесная быль моя была.
И нет на свете места краше,
Чем место наших первых встреч...
Я даже запах тех ромашек
Сумел доныне уберечь!
Владимир Кушнир
Октябрь
Через чащи и поляны
Я вдвоем шагал с ружьем.
Уходить была пора нам.
Небо хмурилось дождем.
Пролетели хлопотливо,
Сочно чокая, дрозды...
Скоро зверь на белой ниве
Напечатает следы.
В мягких валенках мохнатых
Лес до теплых дней уснет:
Свистнет рябчик, розоватый,
Свист в морозном дне замрет...
* * *
Лес, ты лес, седые кроны,
Под ногою мягкий лист.
Точно стройные колонны,
Сосны к небу добрались.
Меж стволов чернике тесно.
Сумрак полон твой чудес...
И люблю тебя я, лес мой,
Мой кудрявый, темный лес.
Я люблю тебя и в стужу,
В дымку спрятавшую даль.
Я люблю, когда завьюжит,
Заметет тебя февраль.
Я люблю, когда ручьями
Побежит, звеня, апрель,
И когда поет ночами
Соловьиная свирель.
Но всего сильней люблю я
Пламя листьев в октябре.
Осень, яркую такую,
Первый иней на заре...
Осень... грустно без причины
Я по золоту иду.
Разрумянилась рябина
У дороги на виду.
Шепчут сосны, засыпая,
Воздух звонок, как струна...
А кругом лежит родная,
Без конца лежит и края
Необъятная страна...
Александр Лаврик
Из цикла «Эвенкийские мотивы»
Утренняя звезда
Зажглась звезда над Заполярьем зимним.
Глядит в бинокль охотник молодой,
Любуется летящей в небе синем
Красивой розоватою звездой.
Летит звезда — разумных рук творенье,
Летит и не теряет вышину.
Казалось, спутник в этот миг заденет
Огромную поблекшую луну.
Заря по тундре щедро мечет искры,
И возникают мысли озорны:
«А хорошо б пройтись на лыжах быстрых
По склонам неизведанной Луны».
Во льдах
Настал день солнцевсхода первый
Всем пургам и ночам на зло.
Продолговатое, как нерпа,
По снегу солнце поползло.
Овал, морозом обожженный,
На льдину вздыбленную влез...
Проснулся белый медвежонок,
Пополз, хитрец, наперерез.
На льдистой глади лапы терпнут,
Но зверь пружинит прыть свою,
Чтобы оранжевая нерпа
Не ускользнула в полынью.
А если...
— А если день будет погожий,
Пускай не с утра, а к обеду?
— На нартах по первой пороше
На промысел в тундру поеду.
— А если у самого моря
Настигнет метель по дороге?
— Охотнику мало в том горя. —
Укроюсь в надежном тордохе.
— А если покажется скучной
Охота в той тундре далекой?
— Со мною любовь неразлучна
К любимой моей черноокой.
— А если песцов драгоценных
Всех больше добудешь ты в зиму?
— Как только вернусь, непременно
Приду я со сватом к любимой.
— А если увидишь, что рада?
Скажи, я об этом узнаю?
— Мне лучшего счастья не надо:
Ведь я о тебе лишь мечтаю!
Джон Дейвидсон
Олень
Той порою, как лопнул последний стручок,
Загаром крылись плоды по садам,
Мы загнали оленя в лесистый лог
И помчались по свежим следам, следам,
Помчались по свежим следам.
Благородный олень, олень, олень,
Лесной олень, что ветра резвей,
Его рога ветвистей ветвей,
Олень, лесной олень.
Охотничий рог запел: тра-ра-ра.
«Вперед!» — закричали охотники вдруг,
На барсучьи следы нашли егеря,
Следы, что в подлеске оставил барсук,
Встревоженный лаем барсук.
Его испугал олень, олень,
Лесной олень, могуч и рогат,
Который спал, как олени спят,
Он спал, лесной олень.
Мы наткнулись на след его невзначай:
Нам рыскать по роще стало лень,
Стал хриплым уже сумасшедший лай,
Когда закричали кругом: «Олень!»
Когда нам сказали: «Олень!»
Благородный олень, лукавый олень,
Лесной олень, что ветра резвей,
Его рога ветвистей ветвей,
Лесной благородный олень.
Две гончие бросились с двух сторон,
Две гончие только не сбились с пути.
Выжлятники ждут, разгорается гон,
От своры горячей ему не уйти,
Ему от нее не уйти.
Но стрелой помчался лесной олень,
Лесной олень почуял врага,
Копыта в огне, как пламя — рога,
Олень, лесной олень.
«Поласковей будь со своим конем, —
Споткнется он — и забаве конец.
Джентльменам за зверем скакать нипочем,
И под каждым из них лихой жеребец,
Под каждым лихой жеребец.
Им только и нужен олень, олень,
Лесной олень, что ветра резвей,
Его рога ветвистей ветвей,
Лесной благородный олень».
По тропинкам лесным, в логу, меж скал,
В полях и ложбинах, по руслам рек,
Олень все вперед и вперед бежал,
Быстрей становился бешеный бег,
Быстрей его бешеный бег.
Вперед, вперед, быстрей, быстрей,
Лесной олень вперед летит.
По дороге след от острых копыт,
Олень, лесной олень.
Позади оставшихся миль не счесть,
Ему нипочем стена и забор,
Он волам принес тревожную весть —
О псарях, что несутся во весь опор,
Что несутся во весь опор.
Благородный олень, лукавый олень,
Миль двадцать подряд, и пять, и пять
Бежал, и его не могли поймать,
Олень, лесной олень.
Над ним листва, как зеленый кров,
Его приютил изумрудный мрак,
Он услышал волн отдаленный рев,
И приснилось ему под лай собак,
Приснилось под лай собак:
Благородный олень, олень, олень,
Мертвый олень на смарагдовом дне
Лежит, океанской отдан волне,
Олень, лесной олень.
Глаза надеждой зажглись роковой,
Он ноздри свои широко раздул
И, в последний раз встряхнув головой,
Помчался на волн отдаленный гул,
На волн отдаленный гул.
Пять миль еще, олень, олень,
Двадцать миль еще, и пять, и пять,
Ни мертвым его, ни живым не поймать,
Олень, лесной олень.
Пятьсот джентльменов, остановив
Пятьсот своих благородных коней,
Видали, как бросился он в залив
Навстречу волне и скрылся под ней,
И скрылся навеки под ней.
Олень, молодой олень, олень
Уснул, наконец, на смарагдовом дне,
Уснул, океанской отдан волне,
Олень, лесной олень.
Перевод М. Гутнера
Редиард Киплинг
Мировая с медведем
Ежегодно, схватив винтовки, белые люди идут
Мютианским проходом в долины поохотиться там и тут,
Ежегодно сопровождает беспечных белых людей
Матун, ужасный нищий, забинтованный до бровей.
Беззубый, безгубый, безносый, с разбитой речью, без глаз,
Прося у ворот подаянье, бормочет он свой рассказ, —
Снова и снова все то же с утра до глубокой тьмы:
«Не заключайте мировой с Медведем, что ходит, как мы.
Кремень был в моей винтовке, был порох насыпан в ствол,
Когда я шел на медведя, на Адам-зада я шел.
Был последним мой взгляд на деревья, был последним на снег мой взгляд,
Когда я шел на медведя полвека тому назад.
Я знал его время и пору, он — мой; и дерзок и смел,
Он ночью в маисовом поле мой хлеб преспокойно ел.
Я знал его хитрость и силу, он — мой; и тихонько брал
Овец из моей овчарни, пока я крепко спал.
Из каменной пещеры, где гордых сосен ряд,
Тяжелый от обеда, бежал медведь Адам-зад,
Ворча, рыча, бушуя, вдоль голых диких скал,
Два перехода на север, и я его догнал.
Два перехода на север, к концу второго дня
Был мной настигнут Адам-зад, бегущий от меня.
Был заряд у меня в винтовке, был курок заране взведен,
Как человек, надо мною внезапно поднялся он.
Лапы сложив на молитву, чудовищен, страшен, космат,
Как будто меня умоляя, стоял медведь Адам-зад.
Я взглянул на тяжелое брюхо, и мне показался теперь
Каким-то ужасно жалким громадный, молящий зверь.
Чудесной жалостью тронут, не выстрелил я...
С тех пор Я не смотрел на женщин, с друзьями не вел разговор.
Подходил он все ближе и ближе, умоляющ, жалок и стар,
От лба и до подбородка распорол мне лицо удар...
Внезапно, безмолвно, дико железною лапой смят,
Перед ним я упал, безликий, полвека тому назад.
Я слышал его ворчанье, я слышал хруст ветвей,
Он темным годам оставил меня и жалости людей.
С ружьями новой системы идете вы, господа,
Я щупал, как их заряжают, они попадают всегда.
Удача — винтовкам белых, они приносят смерть,
Заплатите, и я покажу вам, что может сделать Медведь!»
Мясо, как головешка, в морщинах в шрамах, в узлах —
Матун, ужасный нищий, угощает на совесть и страх.
«Заберитесь в полдень в кустарник, его подымите там, —
Пусть он бушует и злится, идите за ним по пятам!
(Заплатите — надену повязку). Наступает страшный миг,
Когда на дыбы он встанет, шатаясь, словно старик,
Когда на дыбы он встанет, человек и зверь зараз,
Когда он прикроет ярость и злобу свинячьих глаз,
Когда он сложит лапы, с поникшей головой.
Вот это минута смерти, минута Мировой».
Беззубый, безгубый, безносый, прося прохожих подать,
Матун, ужасный нищий, повторяет все то же опять.
Зажав меж колен винтовки, руки держа над огнем,
Беспечные белые люди заняты завтрашним днем.
Снова и снова все то же твердит он до поздней тьмы:
«Не заключайте мировой с Медведем, что ходит, как мы».
Перевод А. Оношкович-Яцына
Единственный сын
На засов тугой закрыла дверь, в очаг подбросила дров,
Потому что увидела блеск когтей и услышала хнычущий зов.
Распелся в хижине огонь и озарил потолок,
И увидел сон Единственный Сын, едва на полу прилег.
Последний пепел упал с головни и почти потух очаг,
И проснулся опять Единственный Сын и тихо крикнул во мрак:
«Неужели я женщиной был рожден и знал материнскую грудь!
Мне снился ворох мохнатых шкур, на которых я мог отдохнуть.
Неужели я женщиной был рожден и ел из отцовской руки?
Мне снилось, что защищали меня сверкающие клыки.
Неужели я — Единственный Сын, и один играл у огня?
Мне снились товарищи мои, что больно кусали меня.
Неужели я ел ячменный хлеб и водой запивал наяву?
Мне снился козленок, ночью глухой зарезанный в хлеву.
Мне снились полночные небеса и в Джунглях полночный крик,
И тени, скользящие прочь от меня и красный их язык.
Целый час еще, целый час еще до восхода круглой луны,
Но я вижу, как днем, как светлым днем, потолок и бревна стены.
Далеко, далеко Водопады шумят, — там оленей ночной водопой,
Но я слышу блеянье оленят, за самкой бегущих тропой.
Далеко, далеко Водопады шумят, — там зеленой пшеницы поля,
Но я слышу: рассветный ветер идет, колосья в полях шевеля.
Открой же дверь, я ждать не могу, мне сегодня не спится тут,
Узнаю: сородичи ли мои или волки за дверью ждут?»
Сняла засов, открыла дверь, — вокруг рассветная мгла,
И волчица к Сыну вышла из мглы, и у ног покорно легла.
Перевод М. Гутнера
Утренняя песня в джунглях
В тиши ночной скользим тропой,
Ни тени нет кругом;
Настанет день — за нами тень,
И мы домой бегом.
Теперь светлы зубцы скалы,
И каждый озарен,
Кричим опять: «Всем крепко спать,
Кто Джунглей чтит Закон!»
Конец охот, и наш народ
Спешит скорей назад,
В логу глухом, ползком-ползком
Князья лесов скользят.
Угрюм, тяжел, потащит вол
Скрипучую соху,
Как кровь горя, страшна заря,
Что нам грозит вверху.
Во тьму берлог! В огне восток,
И шепчет вслух трава,
И крикнет вдруг сухой бамбук
Тревожные слова.
Нас гонит страх в родных лесах,
И шаг неверен стал,
А в небе дик утиный крик:
«О, Люди, День настал!»
В росе у всех был ночью мех,
Теперь он сух давно.
Где буйвол пил, прибрежный ил
Уже осел на дно.
Предатель Мрак, — рассвету знак
Когтей откроет он.
Кричим опять: «Всем крепко спать,
Кто Джунглей чтит Закон!»
Перевод М. Гутнера
