Дюма А. (отец)
I. Мой первый заяц
Настало открытие охоты.
Это было время, нетерпеливо ожидаемое Ватреном, Мишелем и мною.
Это было первое сентября, когда следовало вынести окончательное суждение о Причарде (1).
С детства я открывал охоту в одном и том же месте: у честного фермера по имени г. Мокэ в Брассуаре.
У него в компании с моим двоюродным братом и Р. Девиоленом я убил моего первого зайца.
Это было великое дело — убить первого зайца: я думаю, что не испытал большего волнения при моем первом литературном успехе.
Каждый раз, когда я открывал охоту в Брассуаре, я отправлялся взглянуть на памятное место, и, если я был с кем-либо, я торжественно говорил:
— Вот здесь я убил моего первого зайца.
Хотите, я расскажу, как убивают первого зайца? Это сделает меня моложе на сорок лет; тем более, что, следуя совету моего друга доктора Демаркэй, я держу свою ногу на стуле вытянутой с излиянием синовии (2) в колене, а это означает, что я убил моего последнего зайца в прошлом году.
Мне было тринадцать лет, я имел хорошенькое одноствольное ружье с бархатной подушечкой на прикладе, указывающей, что ружье было дамским, прежде чем стать детским.
Мой двоюродный брат и г. Девиолен упросили мою бедную мать, чтобы я поехал с ними на охоту загоном в Брассуар.
Я приехал туда, как настоящий новичок; мои трофеи до сих пор составляли семь жаворонков и одну куропатку.
В течение всего обеда, — а известно, как долго длится обед на ферме, — я был объектом шуток общества, но при выходе из-за стола г. Мокэ мне шепнул:
— Пускай смеются; я поставлю вас на хорошие места, и не я буду виноват, если вы завтра вечером не посмеетесь над ними.
Какая ночь! Я слушал и считал бой каждого часа. В шесть часов я встал, спустился вниз, оделся; я ожидал во дворе; была полная ночь, и все еще крепко спали.
В семь часов начали открываться окна; в восемь часов собрались охотники, и тридцать окрестных крестьян образовали хвост у главных ворот фермы.
Это были загонщики.
Охота началась с самых этих ворот.
Г. Мокэ поставил меня в ста шагах от фермы в песчаной лощине. Дети во время игры вырыли здесь большую яму. Г. Мокэ указал на нее, посоветовал мне здесь спрятаться, утверждая, что если я не буду двигаться, то зайцы прибегут греть мои ноги.
Это было бы не лишним, было изрядно холодно.
Облава началась.
При первых криках загонщиков поднялись два-три зайца, и, посоветовавшись, каким путем следовать, направились, как три Куриация (3), о битве которых я накануне переводил в «Прославленных мужах» (4), по дороге к моей ложбине.
Один момент я сомневался, зайцы ли это? Они показались мне величиной с ослов.
Но когда я уже не сомневался в их подлинности, когда я увидел их направляющимися прямо ко мне, как если бы они назначили свидание в моей яме, туман скрыл мои глаза и мне показалось, что я падаю в обморок.
Я думал даже, что закрыл глаза.
Но открыв их, я увидел моих зайцев, бегущих все в том же направлении. По мере их приближения мое сердце билось все сильнее; термометр показывал пять или шесть градусов ниже нуля, а пот струился по моему лбу. Наконец, заяц, возглавлявший колонну, по-видимому, принял смелое решение атаковать меня и направился прямо на меня. С этого момента я держал его на прицеле. Я мог бы допустить его на расстояние двадцати, десяти, пяти шагов, поразить, как электрическим зарядом, своим выстрелом; я не имел на это сил, а в тридцати шагах я выстрелил ему прямо в морду.
В тот же момент заяц перекувырнулся и начал серию поистине фантастических прыжков.
Было очевидно, что выстрел его задел. Я выскочил из своей ямы, как ягуар, крича:
— Там ли он? В чем дело? Собаки, ко мне! Загонщики! Загонщики! Ах, негодяй! Ах, разбойник! Подожди! Подожди!
Но вместо того, чтобы ожидать меня или, скорее, ожидать наказания, которому я его обрекал за упрямое намерение к бегству, заяц, заслышав мой голос, производил только самые эксцентрические прыжки.
Что касается двух его компаньонов, то один от всей этой возни и гимнастики повернул назад и прорвался через загонщиков. Другой покорился своей участи и пробежал так близко ко мне, что, не имея ничего, кроме разряженного ружья, я бросил его в зайца.
Но это было лишь случайным нападением, ни в какой мере не отвлекшим меня от основного преследования.
Я бросился на моего зайца, продолжавшего предаваться самой необузданной карманьоле (5), не делая и четырех шагов по прямой линии, а прыгая взад и вперед, обманывая все мои расчеты, ускользая в момент, когда я считал его уже пойманным, убегая от меня на десяток шагов, как если бы он не имел и царапины, затем внезапно возвращаясь назад мне в ноги. Можно было подумать, что он держал пари.
Я был в отчаянии; я больше не кричал, я вопил, я подбирал камни и бросал их в зайца, когда приближался к нему, я бросался плашмя на землю, надеясь захватить его, как в западню. Сквозь ослепляющие меня потоки пота я замечал, как сквозь туман, группу охотников, смеющихся и возмущающихся: одни смеялись над моими безнадежными упражнениями, другие возмущались шумом, производимым мною среди загона и распугивающим других зайцев.
Наконец, после неслыханных усилий, которых не изобразить ни пером ни кистью, я ухватил зайца за лапу, затем за две лапы, потом за середину туловища; теперь роли переменились: я молчал, а он испускал отчаянные крики; я прижал его к груди, как Геркулес держал Антея (6), и вернулся в мою яму, по пути подобрав свое ружье, лежащее на дороге, уже пройденной мной.
По возвращении в свою яму я смог добросовестно исследовать моего зайца.
Это исследование все объяснило.
Я выбил ему оба глаза, но не нанес никакой иной раны. Я ударил его по загривку тем славным ударом, который применяют к зайцу, хотя впоследствии Арналь (7) назвал его ударом кролика. Затем я вновь зарядил свое ружье с трепещущим сердцем и трясущимися руками.
Я возможно должен был бы закончить свой рассказ, поскольку мой первый заяц был убит, но, по-моему, повествование было бы не полным; я сказал, что вновь зарядил свое ружье с трепещущим сердцем и трясущимися руками. Мне показалось, что заряд был несколько силен, но был уверен в стволе моего ружья, а этот излишек в четыре или пять линий давал мне шанс убить на более дальнюю дистанцию.
Лишь только я встал на прежнее место, я увидел другого зайца, бегущего прямо на меня.
Я излечился от мании стрелять в голову; впрочем этот заяц обещал пробежать поперек в двадцати пяти шагах от меня.
Он сдержал обещание; я приложился с таким спокойствием, которого нельзя было ожидать от дебютанта и которого я и сам не ожидал, и я выстрелил, уверенный, что уже имею пару зайцев.
Капсюль вспыхнул, но выстрела не последовало.
Я протравил брандтрубку ружья, надел капсюль и стал ждать.
Г. Мокэ знал это место и не преувеличил его достоинства.
Третий заяц направился по следам предшественников.
Как и последний из них, он пробегал поперек в двадцати шагах. Как и последнего, я его выцелил, как и с последним, вспыхнул лишь один капсюль.
Я был взбешен; было от чего заплакать, тем более, что четвертый заяц пробегал легкой рысью.
С ним произошло то же, что и с двумя другими.
Он получил полное снисхождение, а мое ружье проявило прежнее упрямство.
Он пробежал в пятнадцати шагах от меня, и в третий раз мое ружье разбило капсюль, но не выстрелило.
Было очевидно, что зайцы были осведомлены и что первый, прошедший невредимым, подал знак другим, что здесь имеется свободный проход.
На этот раз я заплакал на самом деле.
Хороший стрелок на моем месте убил бы четырех зайцев.
Это был конец охоты загоном, г. Мокэ пришел ко мне.
— Оно разбило капсюль три раза, г. Мокэ! — жалобно закричал я ему. — Три раза по трем зайцам!
И я показал ему свое ружье.
— Осечки или разбивание капсюлей? — спросил г. Мокэ.
— Разбивало капсюли! Что за дьявол может быть с казенным шурупом?
Г. Мокэ покачал головой, вынул из своей охотничьей сумки разрядник, привинтил его к шомполу, сперва извлек из моего ружья пыж, затем дробь, потом второй пыж, затем порох, потом, вслед за порохом, полдюйма земли, которая попала в ствол, когда я бросил ружье в зайца, и которую я вогнал в казенную камеру, загоняя мой первый пыж на порох.
Я мог бы стрелять по сотне зайцев, и мое ружье осекалось бы сто раз.
Превратность деяний человеческих! Без этого полдюйма земли я имел бы двух или трех зайцев и был бы королем охоты загоном!
Ну что же, это было в юношеских воспоминаниях, когда же я стал мужчиной, всегда страстно преданным охоте, я всегда плохо спал ночью, предшествующей охоте.
II. Альфред и Медор
Я возвратился туда (8) во главе колонны с моим сыном (9), Мокэ и моим племянником. Мой сын, вы его знаете. Мокэ, вы его знаете. Но мой племянник вам неизвестен.
Мой племянник в то время был высоким или, скорее, длинным малым пяти футов восьми дюймов ростом, который, более счастливый, чем верблюд, мог бы пройти в игольное ушко (10). Каждый человек имеет себе подобных в мире животных. В мире животных мой племянник имел себе подобных в голенастых птицах.
По имени крещения его называли Альфредом. В дни охоты он удваивался собакой по имени Медор. О! Медор! Медор заслуживал всеобщего уважения. Но так же, как Медор подходил к Альфреду, так и Альфред подходил к Медору.
С тех пор, как он потерял Медора, Альфред уже не был более Альфредом.
Альфред был так называемым выгодным ружьем, добывая дичь на 75 процентов своих выстрелов.
Но Медор!.. Никогда ни одной погрешности, никогда ни одной ошибки, никогда ни одной стойки над жаворонком.
В дни открытия охоту начинают как можно ранее, с пяти часов утра.
Альфред вступал в ряды охотников со всеми другими. Но это было с его стороны уступкой общественной морали. В первом лесу, в первом кроличьем садке, на первом холме Альфред исчезал.
Его замечали удаляющимся с Медором, охотящимся в двадцати шагах впереди него.
В полдень, во время остановки для завтрака, Альфреда видели марширующим тем же шагом, вытягивающим ноги все с той же исправностью.
Настоящий циркуль землемера, отмеряющий метры. Медор был укрощен, Медор шагал бок о бок с ним. Дали знать Альфреду идти завтракать с другими охотниками, но он показал издали кусок хлеба и маленькую бутылку водки, покачав головой в знак того, что он считал наш завтрак сибаритством, недостойным истинного охотника, и снова исчез.
Вечером все охотники вернулись.
Посчитались; по перекличке все были налицо, за исключением Альфреда.
В семь часов, закусив, вышли на двор фермы, чтобы подышать воздухом и послушать крик куропаток.
Тогда один из нас, одаренный лучшим зрением, закричал.
На горизонте, в красном свете заходящего солнца, заметили Альфреда, все отмеривающего метры каждым шагом; только Медор, который утром был в двадцати шагах впереди него, а в полдень шагал бок о бок с ним, вечером следовал в двадцати шагах позади него.
Темной ночью охотник и собака вернулись на ферму.
Альфред приносил в точности свои тридцать пять куропаток, свой десяток перепелов, своих трех или четырех зайцев, своих двух или трех кроликов и часто сверх того — пару коростелей.
Он носил все это в своей охотничьей сумке без аффектации и без уничижения.
Тут было чем наполнить три охотничьих сумки; его же казалась наполовину пустой.
Альфред, должно быть, удивительно умел укладываться в дорогу.
Он вынимал каждое животное одно за другим, рассматривал его, оправлял перья и укладывал на стол, начиная с мелких и кончая крупными.
Операция длилась четверть часа.
Подсчитывали.
Тогда обнаруживали пятьдесят или шестьдесят штук дичи.
После чего Альфред неизменно говорил:
— Ах! Я думаю, что время немного заняться туалетом.
И прежде чем что-нибудь съесть, Альфред поднимался в свою комнату, чтобы надеть полосатые гетры, легкие лаковые башмаки, повязать на свою длинную шею галстук в палец шириной и нежного цвета и пройтись, без сомнения, в гигиенических целях, по своим редким волосам щеткой, имевшей больше волос, чем голова, с которой щетка имела дело.
В это время рассматривали дичь Альфреда; на доброй четвертой части ее не находили и следов ранений.
Эта четвертая часть была охоты Медора.
Ни одна собака, кроме Медора, не брала или не заставляла своего хозяина брать зайца с лежки или перепела из-под стойки.
На следующий день каждый охотник и собака возобновили охоту с меньшим пылом, но Альфред и Медор — с тем же пылом.
В тот день Медор на склоне лет, а Причард на заре своей жизни вступили в борьбу, как два атлета.
Если бы это происходило на бегах, то, несомненно, Причард имел бы преимущество.
Едва выскочив с фермы, Причард поднялся на край рва, оглядел окрестность своими глазами цвета горчицы, хлестая воздух своим пером, затем вдруг бросился в направлении клеверного участка.
Зовы и свистки были бесполезны. Глухой, как смерть Малеба (12), Причард не желал слушать и предоставил нам кричать. Проскакав треть участка, он с хода встал на стойку.
— Каково! — сказал Альфред, который наблюдал его выходку с глубоким презрением. — Можно подумать, что он делает стойку!
— Почему бы ему и не сделать стойки? — спросил я.
— Конечно!
Александр свертывал сигарету; он хотел оставить ее, чтобы подойти вовремя.
— О! — сказал я ему. — Тебе не нужно спешить, закуривай!
И Александр окончил свертывание сигареты, заклеил и закурил ее.
Причард оставался тверд, как скала.
— Пойдем посмотрим, что там у него, — говорит Альфред.
И мы пошли по направлению к клеверному участку.
Расстояние около четырехсот шагов отделяло нас от Причарда.
Мы приблизились к нему вплотную. Причард не шевельнулся.
— Пройди вперед него, — сказал я Александру.
Александр прошел вперед него, ничто не шевельнулось.
— Ах! — говорит Александр. — Твоя собака косит глазами.
— Как, она косится?
— Да, она глядит одним глазом на Мориенваль, а другим — на Пьеррефон (13).
— Ну, что же, взгляни под ноги и обрати внимание на то, что выскочит.
Я еще не окончил, как выскочил молодой заяц. Александр послал в него выстрел, заяц свернулся муфтой, Причард не шевельнулся.
Он перестал лишь коситься: глаз, который глядел на Мориенваль, соединился во взгляде с глазом, глядевшим на Пьеррефон.
— Дурень, — говорил Александр, ударив его пониже пера, — не видишь разве, что он убит?
Причард обернулся с видом, который означал: «Ты сам дурень!» — и продолжал держать стойку.
— Ну, что же? — говорит Альфред.
— Как, — говорю ему я, — не видишь что ли, он стоит над двумя зайцами сразу, один выскочил в ноги Александру, а другой выскочит в ноги Мокэ.
Я не успел окончить, как второй молодой заяц, как если бы ожидал моего указания, выскочил в свою очередь.
Мокэ пропуделял по нему первым выстрелом и убил вторым.
— Пойдем, Медор, пойдем, — сказал Альфред.
И он направился на Мориенваль.
— Хорошо, — сказал я Александру, — вот Альфред и свернул с пути, мы не увидим его больше до вечера.
— Утешимся в утрате его надеждой, что он не вернется, — сказал Александр и положил своего зайца в охотничью сумку.
Мокэ сделал то же со своим.
— Все равно, вчетвером с двумя собаками дело шло прекрасно, тогда как втроем с одной...
— Я считаю, что Причард один стоит двух, — сказал Мокэ.
— А где же он? — спросил Александр.
Причарда не было.
В этот момент наше внимание было привлечено выстрелом со стороны Альфреда, только что скрывшегося за лиственничным хребтом. Этот выстрел сопровождался криком: «Ищи, подай, Медор, ищи!»
— Ну, — сказал Александр, — вот Альфред начинает свою охоту.
Пока Александр и Мокэ заряжали свои ружья, крики Альфреда не только продолжались, но еще вдвое усилились.
— Взгляни-ка, — сказал я Александру, — да взгляни же.
Александр обернулся в направлении, которое я ему указывал.
— Ах, хорошо, — сказал он, — Причард поймал куропатку.
— Он ее не поймал, он ее украл.
— У кого?
— У Альфреда же! Это куропатка, которую он заставляет искать Медора.
В этот момент раздался второй выстрел в том же направлении Альфреда.
— Взгляни, что делает Причард! — закричал я Александру.
— Ах так! — отвечал он. — Ты должен был мне сказать, что мы идем на спектакль, а не на охоту, я взял бы зрительную трубку, а не ружье.
Действительно, Причард только что бросил куропатку, которую он нес, в борозду и понесся быстрым галопом в направлении выстрела. Десять секунд спустя он появился со второй куропаткой.
Альфред продолжал кричать во весь голос:
— Подай, Медор, подай!
— Можете объяснить мне, что происходит? — сказал Мокэ.
— О! Это очень просто, — сказал я ему, — там на склоне находится маленький лесок; на его опушке пролетала куропатка на Альфреда, и Альфред ее убил; только куропатка упала в лес. Альфред, не беспокоясь и заряжая ружье, закричал: «Ищи, Медор!» Альфред знал Медора и ни о чем не беспокоился. Но Альфред не знал Причарда: Причард — вор, пират, корсар! Он был в лесу, он подобрал куропатку Альфреда, прежде чем Медор переправился через ров и понесся с ней ко мне, не беспокоясь о том, я ли ее убил. Альфред в тревоге, не видя ни Медора, ни куропатки, вошел в лес, чтобы помочь Медору. Вторая куропатка вылетела у него в лесу; как и первую, он ее убил. Оттуда, где он был, Причард мог видеть направление, в котором она упала. Он бросил первую и побежал за второй. И смотрите, вот он приносит вторую, как и первую, вот как, он приносит обеих!
— Ах! В самом деле!
— Без сомнения: он вернулся в борозду, куда он бросил первую куропатку, затем, дойдя до нее и чувствуя, что его пасть достаточно хорошо устроена, чтобы нести в ней двух, он выкинул ловкую штуку, которую вы видите или, скорее, вы не видите... Взгляни, Александр! Глядите, Мокэ!
— Что он делает?
— Он делает стойку над перепелкой с двумя куропатками в пасти.
— Что он сделал, чтобы зачуять перепелку?
— Он ее не чует; он ее видит, возьми мое ружье.
— С каким же ты будешь ее стрелять?
— Я не буду ее стрелять, я ее накрою шляпой.
Я подошел к Причарду и в направлении его взгляда заметил перепелку.
Секунду спустя, она была у меня под шляпой.
— Смотрите, смотрите, — сказал Александр, — это, быть может, более занимательно, чем охота, но это не охота.
В этот момент мы увидели Медора, идущего по следу Причарда, и Альфреда, идущего по следу Медора.
— Ты что же? — спросил я Альфреда.
— Да я, да я... Ты очень мил! Я стреляю по двум куропаткам, я их бью и не могу найти ни одной! Веселое начало!
— Ну, а я, — говорю ему, — я удачливее тебя. Я не выстрелил ни разу, а у меня уже две куропатки и перепелка.
И я ему показал в одной руке двух мертвых куропаток, а в другой — живую перепелку.
Все разъяснилось насчет Причарда, покрытого проклятиями Альфреда.
Но Причарда уже не было налицо, чтобы выслушивать эти проклятия.
Где же Причард?
Причард охотился самостоятельно; так как становилось слишком утомительным охотиться с ним, мы решили охотиться одни и использовать Причарда лишь при случае. Мы разровнялись в линию и охотились без собаки.
Александр, имевший превосходное зрение, заметил Причарда за четверть мили, на другой стороне долины.
Это было уже не наше владение, обстоятельство мало касавшееся Причарда, но весьма важное для нас.
Одна куропатка вылетела у меня, я выстрелил в нее; это был мой первый выстрел.
Раненная в бедро, она взвилась прямо вверх, и мне показалось, что упала в направлении мальчика, подбиравшего колосья.
У меня не было Причарда, чтобы скомандовать ему: «Подай!» Я решил пройти до конца полета моей куропатки и поднять ее сам.
По дороге я поднял молодого зайца, которого застрелил.
Это немного отвлекло мое внимание от куропатки.
В результате, подняв и уложив моего зайца в сумку, я немного потерял ориентировку.
По счастью собиратель колосьев служил мне ориентиром.
Он сидел и ел.
Я подошел к нему.
— Эй, мальчик! — спросил я его. — Ты не видел куропатки?
— Куропатки?
— Да.
— О, я видел их много, господин.
— Да, но одну.
— Я видел их и поодиночке.
— Раненую.
— Раненую?
— Да.
— Ах, раненую, я не знаю.
— Послушай, не изображай идиота, я спрашиваю тебя, когда я только что стрелял, ты не видал упавшую куропатку?
— Это вы стреляли?
— Я стрелял.
— О, я не видал ничего, что бы упало.
Я поглядел искоса на мальчика и начал искать мою куропатку. Александр помогал мне в моих поисках.
— Смотри, — вдруг сказал он, — вот вернувшийся Причард.
— Где же он?
— У твоего сборщика колосьев, у которого, по-видимому, он хочет украсть его завтрак.
— Сухой хлеб? Ты не знаешь Причарда.
— Но посмотри же.
Я посмотрел на него. Соображение меня озарило.
— Ах, — сказал я. — вот это лучше всего!
— Он делает стойку над сборщиком колосьев? — спросил Александр.
— Нет, но он стоит над моей куропаткой, которая жива и находится в кармане у сборщика колосьев.
— Осанна! — воскликнул Александр. — Я провозглашу его достойным розового венка за добродетель.
— Бери десять су, подойди к этому молодому промышленнику, который, кажется, весьма доволен своим положением, и объяснись с ним в следующих выражениях: «Куропатка моего отца и десять су или куропатка моего отца и удар ногой в...»
Сборщик колосьев поднялся и попробовал удрать. Но Причард, увидевший, что дичь убегает на ногах, настойчиво преследовал мальчика, держа нос на высоте его кармана.
— Позовите же вашу собаку, господин охотник, — закричал молодой плут. — Ваша собака меня укусит, — и он бросился бежать.
— Подай, Причард, подай! — закричал я.
Причард сделал скачок и схватил мальчика за карман.
— Там, — сказал я Александру. — Теперь тебе будет легко.
Александр приблизился, погрузил руку в карман мальчика и вытащил оттуда куропатку.
Так как это была единственная вещь, привлекавшая Причарда к этому новому знакомству, и лишь только куропатки не стало в кармане, Причард отпустил куртку.
Бесполезно следовать далее за подвигами Причарда. После дня, в который он предавался самым сумасшедшим и самым неожиданным эксцентричностям, я вернулся на ферму с пятьюдесятью штуками дичи. Альфред с классическим Медором не сделали большего.
Единственно, что было результатом курса обучения Причарда, это то, что охотник, имевший счастье владеть им, должен был охотиться один.
Это была собака трапписта (14).
Примечания
1. Причард — кличка легавой собаки А. Дюма.
2. Синовия — суставная жидкость.
3. Куриации — легендарные братья, древнеримские герои, побежденные в битве тремя братьями-героями Горациями.
4. «О прославленных мужах» (De viris illustribus) — сборник преданий о древнеримских героях.
5. Карманьола — французский революционный танец и песня.
6. Антей — по греческой мифологии сын Посейдона и Геи (богини земли), либийский гигант, черпавший свою силу от соприкосновения с землей, побежденный Геркулесом, который задушил его, держа поднятым над землей.
7. Арналь — знаменитый французский комический актер (1794—1875).
8. «Я возвратился туда...» — подразумевается — в Брассуар.
9. «С моим сыном» — сын А. Дюма, романист и драматург Александр Дюма.
10. «Верблюд мог бы пройти в игольное ушко» — по евангельской притче грешник не может пройти в царство небесное, как верблюд не может пройти в игольное ушко.
11. «Хлестая воздух своим пером» — пером охотники называют хвост длинношерстной легавой собаки сеттера.
12. «Как смерть Малерба» — Малерб (1555—1628) — известный французский поэт-классик.
13. Мориенваль и Пьеррефон — два городка северо-восточной Франции.
14. Траппист — монах ордена траппистов.
Перевод Н. Г. Буяковича
