Мунтяну Ион
В эту осень мы, охотники Васлуя, получили разрешение застрелить одного горного козла в лесу Тылнэрешть. Только одного козла и по меньшей мере с тремя извилинами на рогах.
Это разрешение соблазнило многих, и нас собралось примерно 11—12 человек. Решено было провести охоту с загонщиками, так как мы надеялись, что нам встретятся и волки.
Мы вытащили из шапки номера, а затем егерь расставил нас по местам. И на этот раз опять мне выпало «счастье» стоять рядом с охотником по прозвищу Лев. Я догадываюсь, почему его так прозвали охотники. Думаю, что за его неудержимый пыл, особенно в охотничьих рассказах. Охотнику прежде всего нужно спокойствие, выдержка, приятель же мой не обладал этими качествами.
— Лев, не двигайся! Стой на месте! Лев, не кашляй! Лев, не спеши стрелять! Лев, не стреляй по моей дичи!
Лев был козлом отпущения среди охотников, хотя за его плечами насчитывалось более пятидесяти лет жизни, и волосы его уже здорово поседели. В углу рта у него вечно торчала сигарета, и вынимал он ее только для того, чтобы зажечь от нее другую. Охотничьей страстью он заболел всего три или четыре года.
— И зачем тебе на старости лет понадобилась эта охота?.. — частенько брала его в оборот жена. — Столько денег тратишь зря. Правильно говорят: к старости человек начинает чудить...
Лев же не поддавался: он занимался домашними делами, ходил на службу, но только к охоте относился с такой страстью, будто унаследовал ее с молоком матери. Он продал все, что мог, с трудом собрал необходимые деньги и в течение одного года купил все, что может понадобиться на охоте. Вплоть до надувного матраца купил себе человек, — не знаю, пользовался ли он им хотя бы раз!..
«Надо завести охотничью собаку», — подумал он однажды. Он воображал, что собака поможет ему стать хорошим охотником.
Вскоре представился случай. Охотник Хангану как раз решил продать свою собаку.
Лев, как услышал об этом, не долго раздумывая, продал дойную корову и заплатил за собаку. Это был красивый и хорошо выдрессированный пойнтер.
А вскоре настал и первый день зимы. Всю ночь шел снег, крупные белые хлопья падали, как пух. Солнечным морозным утром ослепительно заблестел рыхлый, глубокий снег. День как нельзя лучше для охоты на зайцев. Конечно, Лев не мог усидеть дома. Он взял своего пса и пошел бродить по долинам и холмам. Солнце уже село за колокольню, а охотничья сумка все еще оставалась пустой.
Вдруг собака замерла, как вкопанная. Остановился и Лев. Сердце его бурно стучало. Тихо-тихо, с ружьем наготове он приблизился на тридцать, двадцать, затем на десять метров от места, перед которым остановилась собака. Она словно оцепенела, вытянув голову к корням кустарника.
— Брау! Возьми!.. — крикнул Лев.
Брау немедленно ринулся в сугроб, под которым прятался заяц. Зверь выскочил, собака бросилась за ним, а Лев, уверенный в добыче, которая была так близко, прицелился и выстрелил...
И тут пойнтер начал жалобно скулить, а заяц стремглав пересек холм. Дробь угодила прямо в хвост собаке и отсекла его, как будто отрезала ножницами. Лев протер глаза, что случилось? Когда же он понял, скорей схватил собаку за поводок и бросился бегом домой. Начались перевязки, лекарства, расходы, огорчения... Но вот прошли недели, и пес снова был здоровым.
После этого случая Брау больше не приближался на охоте к своему хозяину. Он всегда держался на расстоянии, потому что познал на своей собственной шкуре охотничье искусство Льва.
Конечно, Лев стрелял плохо, но в конце концов все к этому привыкли. Сколько охотников начинали так же, а становились хорошими стрелками. Самым же большим несчастьем было другое. Как только загонщики поднимали шум в лесу, когда надо было стоять на месте очень тихо, — ведь и на тебя может выйти лиса или волк, — тогда Лев неподалеку от тебя вдруг начинал кашлять. Или когда наконец появился зверь, и ты стараешься не выстрелить раньше времени, чтобы не ранить животное, которое, убежав, потом будет только мучиться, когда стоишь в напряжении и ждешь, вдруг около тебя бах — выстрел Льва. Зверь испугался, метнулся в сторону, и все пропало.
— Что ты делаешь, дядя?
— А я думал, что ты не видишь! — обычно отвечал Лев в оправдание.
И вот теперь я думал: «Нет, не застрелю я козла, стоя рядом со Львом. Ни за что не застрелю!»
И хотя у меня было мало надежд, все же я попросил его сдерживать кашель, не курить и стоять спокойно. Лев обещал, как и в прошлый раз.
Над лесом плыли первые золотые дни сентября. В прозрачном воздухе далеко разнеслись звуки рога. Тронулись загонщики. Тишина леса была сразу нарушена.
— Хоо-о, гей, гей! — изо всех сил кричали загонщики.
Я сжимал ружье и ждал, напрягая слух при каждом шорохе листа, не направится ли на меня козел с тремя извилинами на рогах. Но тщетны надежды. Козел не выходил ни на меня, ни на других охотников — я не слышал ни одного выстрела. Когда первый загон закончился, мы все собрались, снова вынули номера и разошлись по новым местам. Прошел и второй загон, прошли и другие. И вот наступила очередь загона, который происходил прямо в середине леса, где от родника образовалось несколько болот.
Теперь я отчетливо видел Льва, так как мое место оказалось на возвышенности. Протрубил рог нашего организатора. Ответил рог старшего загонщика. Опять поднялся шум. На этот загон возлагали большие надежды. Так каждый раз надеется охотник и, как игрок в лотерею, верит, что счастье выпадет ему, что козел выйдет именно в его направлении.
Вдруг послышались отчаянные крики:
— Кабан, эй-й!.. Кабан!..
«Пусть приходит», — мысленно говорил себе я. Это как раз было время, когда разрешалось стрелять и кабанов. Патроны в ружье, приготовленные для козла, годились и на кабана.
— Кабан!.. Кабан!.. — кричали загонщики с нарастающим воодушевлением.
Я внимательно смотрел вперед и по сторонам, но никто не показывался. Как и другие охотники, я знал, что кабан иногда ходит тише, чем любой другой зверь. Готовясь к выстрелу, я снова проверил, спущен ли предохранитель у ружья,— и спрятался в кустарнике. Я ждал с сильно бьющимся сердцем, казалось, что его удары слышит даже сосед-охотник. Если не пришел козел, не плохо было бы застрелить кабана.
Так я стоял, полный надежд, как вдруг между мной и Львом, к несчастью — ближе к нему, чем ко мне, показался бегущий кабан.
Я внимательно смотрел, как он приближался, протер глаза, но ничего не мог понять.
Кабан-то кабан, но какой-то странный! В жизни никогда не встречал белого кабана!
Все охотники знают, как выглядит кабан. Прежде всего он не белый. А пока я раздумывал, кабан приблизился к Льву. Вижу, как тот направляет ружье на кабана, как прицеливается, и, наконец, слышу два выстрела. Кабан завизжал и повернул назад. Лев снова зарядил ружье и сделал еще два выстрела. Опять визг и хрюканье.
Лев начал кричать, закричали и другие охотники. Они покинули свои места и побежали с ружьями наготове. Опять выстрелы, опять визг кабана. Теперь охотники стреляли, чтобы не заставлять раненое животное мучиться. В конце концов кабан упал недалеко от болота, откуда его подняли загонщики. Я пришел туда вместе со всеми и послал одного загонщика за Львом, который забрался на дерево и до сих пор сидел там.
Каждый из нас смотрел и удивлялся: кабан оказался всего-навсего домашним подсвинком. Но как он попал сюда, в середину леса, за пять-шесть километров от ближайшего села?
Каждый высказывал свое мнение и приставал к Льву — он первый стрелял и ранил поросенка. С него и началась суматоха в лесу.
Опечаленные тем, что охота испорчена и неизвестно еще, какие последствия будет иметь убийство домашнего животного, мы уселись на берегу речушки и, так как время уже перевалило за обед, вытащили из сумок еду. Мы ели и шутили по поводу убитого Львом поросенка.
Через некоторое время я вынул из сумки бутылку, налил в стаканчик и направился к Льву.
— Будь здоров, приятного аппетита! Но хотя поросенок домашний, это не значит, что ты не получишь крещения. Все охотники знают, что до сих пор ты еще никого не убивал.
У охотников есть обычай, когда кто-нибудь впервые убивает дичь, ему устраивается крещение. Его наклоняют лицом вниз и наносят три удара прутом. Делает это тот, кого он избирает своим крестным. Среди охотников это крещение является обязательным, и никто от него не спасается.
Лев взял стакан, довольно засмеялся, но в это время из леса вдруг появилась пожилая женщина, босая, повязанная черным платком. Она стремительно подошла к нам. Коротко и враждебно сказав «здравствуйте», бросилась к подсвинку. Она обняла его и начала так громко кричать, что крики разнеслись по всему лесу:
— Ох!.. Вот где тебе пришлось помереть!.. Не обычной смертью... не от ножа... как полагалось... а здесь, в лесу, от руки охотника...
Женщина вопила, целовала мертвого поросенка, вздыхала, смотрела на него глазами, полными фальшивых слез, и опять причитала.
Все наши шутки были прерваны, хорошее настроение мгновенно исчезло, пропало и всякое желание к охоте.
В конце концов Лев убил не человека, и мы могли бы возместить нанесенный ущерб. Мы переглядывались, каждый хотел, чтобы другой начал переговоры с женщиной.
Наконец, я подошел к ней.
— Твой поросенок?
— Я купила его маленького... а вы убили его... — и опять разразилась плачем.
— Хорошо, хорошо, но как он попал в середину леса, за пять километров от села? — я подозревал, что женщина устраивает представление.
— Ох... ох... не знаю.... нехорошей смертью он умер...
— Ну что причитать? Разве ты не хотела зарезать его? Думаю, что ты не собиралась оставить ему свое наследство? Мы люди серьезные, и если не захочешь взять убитого поросенка, мы купим тебе в селе другого.
При этих словах лицо женщины прояснилось, причитания прекратились, тыльной стороной ладони она вытерла слезы.
— Мы как раз идем в село, — вмешался Лев, — и купим вам другого поросенка, точно такого же, как этот.
— Спасибо... — сказала женщина, — я... не хочу другого. Прошу вас только положить его на повозку, которая стоит у вас в лесу, и отвезти ко мне домой. А я отблагодарю вас... хорошим вином.
Поскольку охота была испорчена и солнце склонялось к западу, мы положили подсвинка в повозку, расплатились с загонщиками и пошли в село.
В доме Марии Нэстасе вино нас немножко оживило. Через некоторое время я, Лев и женщина вышли из дома, чтобы снять с повозки поросенка.
Женщина, казалось, чувствовала себя виноватой.
— Тетушка, — начал я, — теперь поросенок у тебя на дворе, как ты этого хотела. Но я не могу понять, какого черта он попал в середину леса, за пять километров от села? Была бы это самка и было бы это в жару, ну, скажем, тогда она бегала бы за кабаном... Но ведь и кабан-то в селе, а не в лесу. И потом, что это за шрамы на спине? Его рвали собаки, когда он был маленьким, что ли?
Женщина некоторое время молчала, не глядя на меня, затем, то ли потому, что ей показалось, что больше не было смысла скрывать, подняла голову, посмотрела мне прямо в глаза и доверчиво сказала:
— Товарищ, вижу, что вы порядочные люди и не воспользовались поросенком, принадлежащим вдове. Я скажу вам правду, я старая женщина, и не пристало мне лгать. Видите ли, муж мой, прости его господи, построил дом здесь, в поле, на краю села, и все звери бродят вокруг да около и зиму и лето. У волков просто стало привычкой — когда идут в село, они прежде всего заглядывают ко мне. Если окажется гусь за оградой, волк хватает его. Если весной найдет ягненка, то и его также. Мне здесь хуже, чем если бы мой дом находился среди леса, там зверь ничего плохого не сделает.
А этой весной я собрала немного денег и купила на базаре хорошенького поросеночка. Однажды утром, еще не рассвело как следует, не знаю как, попал поросенок во двор или зверь постучал лапой в его дверцу, только выскочил он наружу. Слышу визжит, и пока я выбежала, пока подоспели собаки, которые спали в сарае, волк перескочил с поросенком через изгородь. На другой день, когда я жаловалась людям, Николае Кристаке, который в то самое утро ехал из Васлуя, где работал по найму, рассказал мне, что видел, как волк с моим поросенком в пасти бежал в лес.
Люди натравили на него собак, волк, испугавшись, выпустил поросенка, а в пасти остался только кусок шкуры, вырванный со спины. Поросенок, наверное, стал жить в лесу, залечил рану и все лето скитался один. А пища... слава господу, лес полон желудей. И опять же богу угодно было, чтобы пришли вы и застрелили его. А сегодня, извините меня за огорчения, которые я причинила вам, ко мне пришел один загонщик и направил в лес за поросенком.
Я сказал женщине, чтобы она ничего не говорила охотникам, попросил открыть мне дверь в другую комнату и организовал там судебный процесс над теми, кто застрелил подсвинка. Сидя за столом с деревянным крестом в стакане, — крест я взял из-под икон в комнате Марии Нэстасе, — я произнес:
— Пусть войдет Лев.
В зал заседаний вошел главный обвиняемый. После присяги я спросил его:
— Знаете ли вы об обвинении, которое вам вменяется заявительницей Марией Нэстасе? Вы знали, что поросенок домашний? Ведь он белый.
— Товарищ председатель, с того места, откуда я стрелял, поросенок был черный, наверное он испачкался в грязи болота, где спал на боку... и потом загонщики кричали... «кабан»...
— После того как вы выстрелили четыре раза, что вы сделали?
— Я залез на дерево... на самое близкое дерево.
— Что вас толкнуло на этот подвиг?
— Я боялся, чтобы он, раненый, не вернулся ко мне. Я же считал его настоящим кабаном.
— Убивали ли вы когда-нибудь на охоте зверя?
— Нет! Это был первый.
— Благодарю.
Я спросил, не имеет ли кто-нибудь еще вопросов? Поскольку вопросов больше не было, я перешел к дальнейшему.
— Заседание прерывается, суд удаляется на совещание, — и встал из-за стола.
Через несколько минут, за которые успел выкурить сигарету, я позвонил в колокольчик и вновь открыл заседание.
— Мы, трибунал... приговариваем Льва к трем ударам прута по спине за его первую на охоте добычу и к десяти ударам за то, что поросенок оказался домашним. Кроме того, — десять кувшинов вина на судебные издержки. — Штефан Продан и Пет-раке Винтилэ — по кувшину вина за соучастие в преступлении, совершенном главным преступником. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
— Ура!.. Ура... — весело закричали охотники.
Все перешли в зал, где приговор был приведен в исполнение. Крестным Лев выбрал меня. Я ударил его довольно сильно только один раз, но думаю, что об этом ударе он помнит и сегодня.
Женщина тоже шутила. Она получила деньги за вино и все время благодарила нас.
С улицы донеслось пение петухов. Была полночь. Мы сели в повозки и с шумом направились к Васлую.
В небе изредка спокойно пролетали стаи журавлей: «Курлы... курлы... курлы...»
Была осенняя ночь, небо синее, холодное и глубокое...
Перевели с румынского В. Потемкина и А. Селиванова
