Пахомов Н. П.
За сто лет, протекших с момента появления в 1858 году первого в России охотничьего журнала — «Журнала охоты» Георгия Мина, охотничья литература накопила огромные пласты интересных, ценных сведений по различным вопросам охоты.
Изучая историю нашей отечественной оружейной техники, способов охоты, распространения охотничьих зверей и птиц, наконец, собаководства, ни один исследователь не может пройти мимо этих страниц, хранящих бесчисленное количество интересных фактов.
Подробные отчеты о всех выставках охотничьих собак, полная страсти полемика между псовыми охотниками, воспоминания о былых охотах и былых собаках — знакомят нас с истоками нашего собаководства, показывают положительные и отрицательные стороны далекого прошлого, познавая которое, мы усваиваем полезные для нас уроки.
Но в этих же старинных охотничьих журналах похоронено еще и огромное число беллетристических произведений мало известных, а то и вовсе неизвестных авторов.
Как это обычно бывает во всех исследовательских работах, будь то археологические раскопки, геологические разведки или архивные изыскания под пластами обыкновенной земли, под пыльными, неинтересными документами блеснут вдруг яркой вспышкой лучи обнаруженного алмаза и оправдают часы кропотливого труда, затраченного на обнаружение этого драгоценного камня.
Такие находки окрыляют к дальнейшим поискам.
Вот мне и хочется познакомить читателей с одной такой счастливой находкой, чтобы спасти от забвения один из шедевров нашей родной литературы, под которым не отказался бы подписаться даже Тургенев.
Я говорю о замечательном рассказе Ф. А. Свечина «Две души», появившемся в его сборнике охотничьих рассказов, изданных в 1891 году.
Федор Александрович Свечин родился 11 февраля 1844 года в родовой усадьбе Ситово, Ефремовского уезда, Тульской губернии.
«Покойный отец мой, — вспоминал Свечин, — был вовсе не охотник, он терпеть не мог собак, но зато очень любил лошадей. Дядя, с которым они жили душа в душу и никогда не делились, как вся наша семья, был, напротив, страстным охотником и совершенно равнодушен к лошадям».
Юный Свечин унаследовал от отца страсть к лошадям, а от дяди — страсть к псовой охоте.
Любопытный случай помог молодому Свечину стать владельцем комплектной охоты. Однажды, поздней осенью, в темноте, под дождем, охота дядюшки с молодым племянником, сбившись с дороги, попала в незнакомую деревню. Вышедший из избы с фонарем «малый» поднял фонарь, осветил лицо дяди и, увидав его седины, сказал:
— Эх, дедушка, дедушка! Чудной ты, право... тебе бы на печке лежать, а ты собак гоняешь... Грех тебе на старости лет!
Слова эти глубоко запали в душу старика-дяди, и с этого момента он перестал охотиться и подарил всю свою охоту Федору Александровичу Свечину, который и довел ее до совершенства, особенно в отношении гончих.
Стая Свечина славилась своей замечательной работой далеко за пределами Тульской губернии, и кровь его гончих была прилита к гончим большинства известных в то время охот. Так, свечинские гончие встречаются в родословных собак Д. Д. Осиповского, П. Н. Белоусова и др.
Воспоминания тогдашних охотников, появлявшиеся на страницах «Природа и Охота», полны хвалебных отзывов о свечинских гончих. Так, Андрей Ауэрбах в очерке «Случайное участие в отъезжем поле» («Природа и Охота», 1878, № 11) рассказывает о замечательной работе стаи свечинских гончих, состоявшей всего из пяти смычков. Следует заметить, что размер стаи в пять смычков для того времени надо считать весьма скромным, так как в охоте, например, П. Ф. Дурасова к 1888 году, значилось на псарном дворе — 58 борзых и 40 молодых щенков, да 68 гончих и 20 весенних щенят («Природа и Охота» 1888, № 11).
Известный псовый охотник Сергей Михайлович Челищев, приверженец англо-русских гончих, отзывался с большой похвалой о свечинских гончих, особенно изумляясь выдержкой стаи ее паратостью («Природа и Охота», 1884, № 12).
Тот же Ауэрбах в своей другой заметке «Из недавнего прошлого» («Природа и Охота», 1885, № 10) восторгается гончими Свечина, останавливая свое внимание особенно на выжлеце Орале и его детях.
Наконец, А. Д. Бибиков, подписывавший свои статьи псевдонимом «Охотник с русскими гончими», так выражает свое восхищение от гончих Свечина: «...но русская стая Ф. А. Свечина убедила меня, что мои собаки (англо-русские) не выдерживают соперничества с его удивительными красногонами. Ф. А. с 7 смычками своих гончих берет острова так, как это невозможно с мешанными породами при значительно большей их численности... Видя Оралу, Ведьму, Добывая и Будилу, становится понятным, что эти богатыри могут быть одиночными по волку собаками» («Природа и Охота», 1887, № 6).
Слава собак Свечина соперничала со славой об его замечательной езде под гончими. Он мог спокойно и уверенно вызвать на соревнование любого из мастеров доезжачих, и если не всегда выйти победителем, то всегда с честью выдержать любое, самое трудное состязание.
Замечательно ровный характер, снисходительное, сердечное отношение к людям, неизменная готовность прийти каждому на помощь во всех затруднительных случаях жизни, правдивость, честность и в особенности глубокая принципиальность — снискали ему всеобщее уважение и любовь.
Его перу принадлежит несколько рассказов, очерков и заметок, помещенных в «Журнале охоты», а затем в «Природе и Охоте».
В 1891 году в Москве вышла книжка его рассказов под заглавием «Сборник охотничьих и других рассказов Ф. А. Свечина», изданная в пользу пострадавших от неурожая 1891 года.
В состав этого сборника вошло 19 рассказов, большая часть которых была напечатана ранее в охотничьих журналах.
В его рассказе «Две души», глубоко драматичном, написанном замечательным русским языком, рукою первоклассного художника, почти отсутствуют описания природы, но автор сумел в скупой, лаконичной форме дать почувствовать неприветливую картину холодной весны, с ее «жидким», пронизывающим ветром, так замечательно соответствующей всему глубокому драматизму развертывающейся перед читателем сцены.
Зато в других его очерках псовой охоты рассыпаны замечательные строки, посвященные нашей родной природе, которую Свечин чувствовал столь же глубоко, как и Тютчев, и которую любил сильной и беззаветной любовью.
Недаром эпиграфом к одному из своих очерков Свечин поставил стихи Тютчева:
Не то, что мните Вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик;
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...
Позволю себе привести несколько выдержек из очерков Свечина, чтобы показать, что наряду с умением обрисовать несколькими чертами характеры изображаемых лиц, Свечин был, подобно Аксакову, Тургеневу и Толстому, таким же проникновенным певцом природы: «Чудная картина была у нас перед глазами: мы ехали берегом Красивой Мечи по лугу; налево от нас за рекою был крутой, почти отвесный бугор, поросший редким березняком; впереди по реке видно было большое село с церковью, старинною усадьбою и большим запущенным садом; направо все пространство заняла площадь “Пески”, которая, постоянно возвышаясь, раскинулась перед нами с просеками и отвертками; сзади по реке виднелись деревни.
Воздух, весь золотой от солнечного света, свежий, ясный и хрустально-прозрачный, как бывает только осенью, был совершенно неподвижен. Все блестело. Лес стоял, как застывший; очертания каждой верхушки дерева, каждой ветки, с крупными, висевшими на них каплями осевшего тумана, резко обрисовывались на голубом, хотя осеннем, небе. Неподвижности воздуха соответствовала и окружающая нас тишина. Только благовест местной церкви по случаю праздника, непрерывавшийся шум водяной мельницы и отрывистый стук валька какой-то, одиноко мывшей на реке бабы далеко разносились по окрестности».
А вот другой отрывок.
«...нам пришлось долго стоять в ожидании начала охоты. Половина громадной, далеко уходившей в бугор площади была прямо передо мною. Я стал против головки маленькой лощинки, выдавшейся из площади к лугу.
Все было тихо, неподвижно. Соседи-борзятники, занявшие места и стоявшие как не живые, а нарисованные, только усиливали это впечатление общей неподвижности и тишины...
...думаю, что всякий охотник, заняв лаз в таком месте, где можно рассчитывать на зверя, весь отдается ожиданию и впечатлениям минуты...
...Сердце начинает биться все сильнее; мысль, остановившаяся упорно на ожидании и воображении предстоящих минут, сначала вращается в мире охоты; незаметно от рисующихся, ожидаемых представлений она переходит к прошлым...
...А мысль гуляет себе свободно, не стесняясь ни временем, ни пространством, ни предметом, точно радуясь, что осталась теперь она без хозяина. Быстро обращается кровь; еще быстрее обращаются мысли. И чего-чего не передумаешь в это время, где не перебываешь. Вся жизнь, начиная с детства, с тех пор как себя помнишь, до настоящего и будущего воображаемого, раскрывается перед вами, сначала будто последовательно, но потом отрывочно.
...Незаметно для самого себя от действительности переносишься в мир воспоминаний, впечатлений и представлений... Как дым, пущенный кольцом изо рта, вылетает в определенной форме, с резкими очертаниями и потом, мало-помалу расплываясь, теряется и исчезает в пространстве, оставляя только запах, так и возрастающие в воспоминаниях образы, возникая ясно, почти, как кажется, до осязаемости, расплываются, исчезают и переходят в другие, оставляя по себе только известное ощущение. Видишь в лесу, недалеко от опушки, переместившегося вальдшнепа; от него сейчас же мысленно переходишь к другому, убитому на днях в саду, на дорожке: он лежит тяжело раненный, но еще живой, с завернувшимся на спину бессильным, перебитым крылом. Берешь его в руки; он весь, как бы уходя в самого себя, сжимается, судорожно двигая ножками, словно отстраняя своего убийцу. Ясно, спокойно, без выражения страданий и упрека смотрят его открытые, темные, ласковые, прекрасные, как ни у кого в мире, глаза и... видишь уже другой сад, другую дорожку, другое совсем по жизни время, — и другие, тоже хорошие, дорогие вам глаза, знакомое, милое лицо, радостную улыбку...
...В этом хорошая счастливая сторона природы, а потому и жизни человеческой; и дороги человеку те минуты, когда на него находит настроение, вызывающее в памяти всю его жизнь и по преимуществу воскрешающее в нем хорошее (подчеркнуто нами — Н. П.) в жизни. Вызвать намеренно, насильно такое настроение нельзя; но на охоте, посреди природы, при известных условиях, оно приходит самой собою и ничем его не удержишь».
Федор Александрович Свечин умер 14 марта 1894 г. и похоронен в селе Ситово, Ефремовского уезда, Тульской губернии, в своей родовой усадьбе.
Его некролог и портрет, на котором он изображен в охотничьем костюме с кинжалом у пояса, стоя у оседланной лошади, был помещен в «Охотничьей газете» за тот же 1894 год.
Были также некрологи в журнале «Исторический вестник» (1894, № 5, стр. 588—589) и в газете «Новое время» (1894, № 6482).
Мне хотелось бы, чтобы публикация этого маленького шедевра нашей национальной литературы способствовала давно назревшему появлению «Энциклопедии русской охотничьей художественной литературы», куда вошли бы лучшие страницы Аксакова, Тургенева, Толстого, а также многих мало известных авторов, извлеченных из забытых старинных охотничьих журналов.
