Пеньков В. В.
Как-то в первых числах марта отец принес полуслепого щенка, настолько маленького, что он свободно умещался у него в кармане пальто.
— Вот, если выживет, должен быть не плохим помощником. Мать его околела, попробуй выходить сиротку, — сказал он, передавая мне беспомощный ушастый комочек.
Я осторожно взял, и мне захотелось сделать что-нибудь приятное малютке. Я тихонько подул в его потешную мордочку; щенок вначале пугливо вздрогнул, потом успокоился и неожиданно лизнул меня прямо в нос.
Назвали мы его Трезором. Я смастерил ему удобную будку, внутри обил тряпками, настелил соломы, ваты и козьего пуха, втихомолку взятого у матери.
День он проводил в этом гнездышке, ночь — в доме, а если родители не видели, то со мной, под теплым одеялом.
Раздобыв детскую соску, я поил его, как ребенка, подогретым молоком. Благодаря такой заботе Трезор выжил, стал быстро развиваться, превращаясь в красивого и крепкого пса.
Широкие коричневые уши, такого же цвета пятна на боках и мелкие рыжие крапинки около черного носа придавали белоснежной шерсти какую-то оживленную окраску. Особенно выделялись его умные, светло-карие глаза. В них, как в чистом роднике, отражалось все: и радость, и злоба, и ни с чем несравнимая беспредельная собачья преданность. Больше он походил на свою мать — сеттера, но в широкой груди и сильных передних лапах чувствовалось что-то отцовское, переданное русским гончаком.
По совету старших месяцев с трех я стал приучать его к поноске и постепенно под руководством отца развивать все те необходимые качества, которыми должна обладать охотничья собака. Заниматься с Трезором было одно удовольствие.
Выйдем с ним ясным майским утром в сад, день теплый, солнца много. Белыми шатрами стоят цветущие яблони, груши, сливы, вишни. Цветочные клумбы у дома распространяют нежные запахи жасмина, ириса, гвоздики, сирени, душистой китайской розы. От такого аромата, как от легкого опьянения, слегка кружит голову. Забиваемся в самую глушь.
Вначале даю Трезору полную свободу. Забыв все на свете, пес резвится, гоняется за пташками, наслаждается щедрыми дарами весны, потом, устав, подходит ко мне — и начинается ученье. В шестимесячном возрасте Трезор без труда разыскивал все разнообразные и тщательно замаскированные тряпочки, камешки, палки. Стоит только скомандовать: «Ищи» — как в скором времени у ног будет лежать целая груда собранных вещей, а сам пес, помахивая хвостом, замрет в ожидании лакомства. Мало кто из охотников обожает кошек. Я же их терпеть не мог. Слишком глубоко они еще в детстве ранили мне сердце: съели говорящего скворца, прекрасную почтовую голубку с неоперившимися голубятами и зверски терзали цыплят. Моя ненависть к кошачьему роду передалась и собаке. Трезор по-видимому считал их не только кровожадными ворами, но и врагами своего хозяина, поэтому при случае драл без пощады. Сидишь бывало, готовишь уроки, в доме тихо, спокойно тикают часы, слышно, как летит муха, и вдруг неистовый лай, шум, возня, затем опять все тихо. Это значит какому-то плуту-коту не поздоровилось...
А как любил Трезор охоту! Еще с вечера, как только начнем с отцом собираться, он ходит, как на иголках. А то ляжет у крыльца и следит за каждым шагом, глаз не спустит. Боится, наверное, чтобы без него не ушли. Вынесешь ружья, пес сам не свой, крутится, вертится, мячом подпрыгивает, визжит от радости.
Зима у нас в Средней Азии, правда, не сурова, реки не замерзают, но по пять раз подряд в ледяную воду за убитыми утками не всякая собака полезет, а он хоть бы что, и даже не пытался увиливать. Выискивал и поднимал фазанов в таких непролазных крепях, что без него охота на них была бы немыслима. Зайцев же гонял до изнеможения только с редким взлаиванием. Однажды в обед мы с отцом подстрелили зайца-толая, но, видно, мало попало косому... Так темнеть уже стало, а Трезора все нет и нет. Звали, кричали, свистели, как в воду канул. Сгустились сумерки, наступила темнота. Давно пора было возвращаться домой, а мы все медлили: жаль оставлять такую собаку. На черном небесном ковре угольками вспыхивали яркие звезды. На одинокой сухой акации жалобно простонал сыч. Разные мысли и предположения навевали тоску. «Трезор! Трезор!» — в сотый раз повторяли мы охрипшими голосами, и ни звука в ответ.
Мы поплелись домой. И каково же было наше удивление и как мы обрадовались, когда, встав рано утром, увидели целого и невредимого Трезора, лежащего у крыльца с придушенным зайцем-толаем под передними лапами. Но на кого же стал похож пес? От былой упитанности не осталось и следа. Остро выпирающие наружу ребра можно было пересчитать по пальцам, морщинистыми складками обвисла кожа, даже широкая грудь казалась меньше. Вся шерсть, особенно мохнатые уши и хвост, настолько облепились репьями, что, кроме стрижки, ничего бы не помогло. Отец, не очень щедрый на похвалы, на этот раз и то был тронут. Он ласково погладил собаку по голове, потрепал тяжелые от нависшего репья уши и сказал: «Ай да Трезор! Ай да молодец! Золото ты, а не собака!». Трезор встал, вильнул хвостом, приподнял верхнюю губу, и в его усталых глазах и на преобразившейся морде можно было прочесть подобие улыбки.
Но любил я Трезора не только за отличные охотничьи качества и верную дружбу, но и за то, что он старался помочь мне во всем, на что только был способен.
Помню такой случай. Попался как-то мне на Чирчике здоровенный сом на перемет. Рыбак я был неопытный и, выдернув колышек, к которому был привязан шнур, стал сматывать на него снасть, подтягивая сома к берегу. Сильный рывок — я едва устоял на ногах и чуть не упустил перемета. Сдержав порыв рыбы, я что есть силы потянул за веревку и почти дотянул сома до мели, как вдруг опять рывок, и рыба ушла в глубину. Так долго состязались мы с ним в единоборстве — то сом меня одолеет, едва не затянет в воду, то я его почти вытяну на мель. Оба сильно измотались, ослабли...
Трезор, наблюдавший с самого начала всю эту картину, понял своим собачьим умом, что у хозяина творится что-то неладное. Подбежав ко мне, ухватился зубами за конец болтающегося шнура от перемета и, уперевшись сильными лапами, потянул от воды. Так мы вдвоем и выволокли сома на берег.
Ходить с собакой по глухим местам, забираться в непроходимые заросли я не боялся: он всегда выручит, выведет на дорогу. Обижать меня не давал никому...
Зимой я учился, а летом, чтобы не болтался без дела, отец устроил меня на работу ночным сторожем садхоза. Каким же замечательным другом и незаменимым помощником оказался Трезор при охране сада! Сколько при его помощи было поймано расхитителей государственного добра!
Однажды на рассвете я со своим четвероногим помощником и другом обходил яблоневый сад, расположенный недалеко от садхозного виноградника. Свежий предутренний ветер ласково шелестел темно-зеленой листвой деревьев; в кустах кизила веселой трелью заливался соловей; в обширном клеверном поле звонко били веселые перепела. С каждой секундой все заметнее приближалось чудесное среднеазиатское утро. Дышалось легко и свободно.
Закончив обход яблоневого участка, я направился к абрикосовому. Вдруг рыскавший впереди меня Трезор остановился, глубоко потянул носом воздух, затем обнюхал тропинку, змейкой извивающуюся около арыка, и злобно зарычал. Крепкие мускулы желваками заходили под кожей, шерсть на загривке встала дыбом, в глазах разгорелся огонек злобы. Я подошел, хотел успокоить собаку; но она, не обращая внимания на ласку, рванулась в сторону виноградника. Меня удивило и взволновало поведение собаки; обычно ласковый и веселый пес мгновенно преобразился в свирепого зверя.
Я подбежал к Трезору, когда тот с взъерошенной шерстью и вытянувшись в струнку замер в красивой стойке, ожидая привычную для него команду. «Пиль!..»
За широкими листьями виноградной лозы я увидел двух неизвестных. «Назад!.. Нельзя!..» Собака нехотя повиновалась, но в горящих глазах ярость не убавилась — пес лишь выполнил волю хозяина; он ни на шаг не отходил от меня, готовый в любую секунду тигром броситься на незнакомцев. Подойдя ближе, я рассмотрел их.
Блуждающие взгляды из-под низко надвинутых кепи и перепачканные известью щегольские костюмы не внушали доверия.
Один был плотный, среднего роста, с круглым овалом лица и с рыжей небритой щетиной. Другой — высокий, худощавый, с длинными, как у гориллы, руками и с черными усиками на клинообразном лице.
Рядом с ними валялись набитые до отказа мешки. Когда я внимательней присмотрелся к их ноше, то заметил на ней пятна свежей крови.
Теперь мне стало ясно, почему так вел себя Трезор. Он своим собачьим носом почуял больше, чем предполагал я. Неизвестные тихо о чем-то зашептались.
— Ваши документы!.. — прервал я их разговор.
— Ах, документы... Ты слышишь, кацо? Этот щенок требует документы! — с акцентом, издевательски произнес сутулый, обращаясь к рыжему.
— Ну и покажи ему паспорт, что тебе стоит? — с плохо скрытой фальшью ответил мордастый.
Сутулый, обжигая меня хищническим взглядом, полез в нагрудный карман, делая вид, что хочет достать что-то. А в это время рыжий, пройдя в развалку несколько шагов вперед, очутился сзади меня и молниеносно взмахнул рукой. Не успел бы я увернуться от неожиданного удара ножом в спину, если бы не мой верный друг. Он вовремя вцепился мертвой хваткой в руку бандита, из которой, со звоном ударившись о камень, выпала финка. Рыжий волком взвыл от боли, стараясь всеми силами освободиться от острых клыков Трезора.
Сутулый, поняв, что их затея без шума избавиться от живого свидетеля провалилась, решил действовать открыто. Из нагрудного кармана, вместо паспорта, показалось черное дуло пистолета. Однако выстрелить ему не пришлось: ударом моей тяжелой дубовой палки я лишил бандита сознания.
Бедному Трезору приходилось туго; рыжий хотя орал не человеческим голосом, но и колотил его свободной рукой и пинками, стараясь добраться до валявшейся финки. Я помог своему четвероногому другу избавиться от ударов и, сбив палкой бандита на землю, связал ему руки. В дальнейшем, на следствии, выяснилось, что эти головорезы в прошедшую ночь вырезали целую семью и, собрав все вещи и ценности, временно хотели спрятать награбленное в густом винограднике.
С этого дня мы с Трезором друг без друга жить не могли. Где я — там Трезор. Где Трезор — там я. Два неразлучных друга, человек и собака, везде и всюду вместе. И если бы не фашистские полчища, налетевшие на нашу священную землю, не расстались бы никогда!
...На западе рекой лилась кровь, и я не мог оставаться в эти грозные для Отчизны дни дома. Вместе с друзьями подал заявление в военкомат о досрочном призыве в ряды Советской Армии. Последний день перед отъездом я провел с близкими и со своим неразлучным другом. А хмурым осенним утром, распростившись с Трезором и заперев его в сарае, чтобы не так тяжки были последние минуты разлуки, я с родными прибыл на станцию Кауфманская. Маленький вокзал встретил нас оживленным шумом и толкотней отъезжающих и провожатых.
Чтобы спокойно поговорить с домашними, мы отошли от перрона и прижались к станционной изгороди. Как через мелкое сито, сыпал из черных туч холодный осенний дождь. Поблекшие цветы на клумбах за изгородью и желтые осыпающиеся листья акаций у водокачки, на которой противно каркала серая ворона, — все говорило о приближающихся холодах, сырости и слякоти. Лица у всех серьезные, угрюмо сосредоточенные. Придется ли еще увидеть родных и знакомых и все то, что так мило и дорого сердцу?
До прихода поезда остались считанные минуты, как вдруг на мои плечи легли тяжелые собачьи лапы. Трезор разбил окно в сарае и умудрился среди такой массы народа разыскать своих. Мне было как-то приятно, что четвероногий друг прибежал на проводы, и одновременно стыдно перед ним, что не взял его сразу. А верный пес чувствовал горькую разлуку и с такой человеческой тоской смотрел мне в лицо своими ласковыми, умными глазами, так жалобно скулил и взвизгивал, что многие обращали на нас внимание. Но я никого не замечал и ничего не видел, кроме тоскливого взгляда своего друга, у которого в глазах стояли настоящие человечьи слезы...
Через полтора месяца, будучи в минометном подразделении, я получил первое письмо из дома. После теплых приветствий, поздравлений и вопросов родные осторожно сообщили о горькой утрате. Трезор, с которым были связаны мои самые лучшие дни юности, мой спаситель, преданный до мозга костей всем своим честным собачьим сердцем, верный друг — погиб под колесами поезда, на котором я уехал. Когда последний свисток известил об отправке и захлопнулась дверь тамбура, Трезор неожиданно рванулся и выскользнул из рук брата. Легко обогнав состав, он забежал вперед поезда, и встав среди пути, разразился громким лаем...
Дальше я не мог читать.
