Саулин П.
Маленького сокола я выменял на килограмм пороху у любителя соколиной охоты Пирвели. Он меня уверял, что привез его в Грузию после Отечественной войны из Германии, где в свою очередь выменял у бывшего барона фон Дайвеля, удравшего за Одер при вступлении советских войск в окрестности Лейпцига.
Стройный, с прямым носом и черными кудрями, Пирвели был заслуженным бойцом Советской Армии, орденоносцем, прошедшим все этапы суровых битв от гор Кавказа до стен Берлина. Теперь, после тяжелого ранения в левое плечо, он занимался соколиной охотой, особенно любил охоту на перепелов. Он жил в горностепной местности, в ауле Илуридзе. У него было до десятка мелких соколов, обученных и выношенных на руке.
Перелетный варварийский сапсан, с крепко посаженной головой, с темными большими глазами и черными бакенбардами, с крючковатым клювом, желтыми ногами, с светлым пятном на желто-белом зобу, — был особенно красив. Он гордо сидел на шесте, с тоненькой цепочкой на левой ноге. Один конец цепочки был прикреплен к насесту, второй — к ножной ногавке.
Пирвели называл этого маленького болтуна «Ага». Но я ему сказал:
— Старые русские соколятники этих самых маленьких соколиков называли «черняями» — за их темные аспидно-треугольные пятна на спине.
— Пожалуйста, называйте его по-своему «Черняй», я не возражаю. Птица позывистая, она и к новому имени скоро привыкнет.
Пирвели снял с шеста сокола и, посадив его на правую руку, поднял высоко над головой. Птица радостно заболботала.
— Я вовсе не собираюсь менять привычное птице имя, — сказал я Пирвели. — Я только хотел заметить, что варварийский сапсан, или черняй, был еще в древности известен русским соколятникам и они их высоко ценили...
— Но почему вы именно Ага, а не другого, мне уступили? — спросил я, сажая сокола в плетеную корзинку.
— Ага — великий любитель гонять и бить голубей. Где бы он ни увидел пролетающего голубя, стрелой мчится за ним и, набрав высоту, бьет сверху голубя так сильно, что тот камнем падает вниз, — ответил он.
Пирвели замялся, подошел к шесту, снял с него маленького желтого сокола и добавил:
— Этот настоящий перепелятник, а Ага — голубятник, с ним ходить на перепелов не добычливо, сами понимаете, — и он добродушно заулыбался, восхищаясь величественной осанкой сокола, сидящего на защищенной кожаной перчаткой руке.
Ушел я от Пирвели, признаться, несколько раздосадованный. Мне хотелось приобрести сокола-утятника, а тут мне подсунули «голубятника». «Что я буду с ним делать в Подмосковье, где вяхирей, клинтухов и горлиц — считанные единицы?» — думал я. Но отказаться от Ага мне все же не хотелось, тем более, что килограмм пороху — цена пустяковая.
Кто хоть раз познакомился с презабавнейшей соколиной охотой, век ее не забудет... Когда зоркоокий сокол, высоко взвившись над табунком уток, ударяет с размаху птицу сверху по шее задним пальцем ноги и кряква камнем падает вниз, вы переживаете чувство такого же волнения и остроты, как и при удачном выстреле, после которого птица, сложив крылья, валится вниз.
Я не жалел, что приобрел красавца сокола, хотя имел с ним немало бед.
Первый раз, взяв Ага, я поехал на озерки и заводи, раскинувшиеся по прибрежным лугам реки Москвы. Здесь я не надеялся встретить голубей, да они меня и мало интересовали. На заводях я поднял немало чирков, и спущенный с руки сокол, с головы которого я каждый раз, как взлетали чирки, снимал колпачок, стрелой бросался за ними, догонял и, набрав высоту, без промаха сбивал птицу. Коня у меня не было, и я со всех ног бежал со стучащим сердцем к соколу, сидящему на чирке. Ага, увидя в моей руке кусочек сырого мяса, с азартным болботаньем садился мне на руку, защищенную кожаной перчаткой. С кряковыми утками он справлялся с трудом, да и кряквы здесь были крайне редки.
Но угораздило меня поехать однажды с Ага в такую местность, где за утиным болотом росли дубы-великаны и на их золотистые жолуди слетались стайки вяхирей. В тот самый момент, когда я вспугнул тройку чирков и, содрав колпачок с Ага, высоко поднял руку над головой, подбросив его в воздух, в полукилометре над дубняком взвилась стайка голубей, потревоженных грибником. Ага стрелою понесся за голубями, набирая высоту, не обращая никакого внимания на чирков. Я выскочил из болота и через кочкарник, спотыкаясь, побежал за Ага. Но разве за проворным соколом пеший угонится? Ага исчез из виду, и я его разыскивал весь день. Только к вечеру, скитаясь по мелятнику и продолжая выкрикивать: «Ага! Ага! Ага!» — я услышал в кустах его болботанье. Ага сидел под кустами на вяхире и долбил его мясистую грудь. Я надел на его голову колпачок и, измученный, потащился на станцию.
История с голубями повторялась не раз. Где бы Ага ни завидел вяхирей, он догонял их и бил без промаха и наповал.
Не раз я терял его из виду, разыскивал с большим трудом и убедился, что пеший соколятник в лесной местности такой же смешной, как мокрый охотник или сухой рыболов...
До сих пор Ага сидит у меня на нашесте с непокрытой головой, без привязи и ежедневно получает свою порцию сырого мяса. Когда я вхожу к нему в сарай, он радостно приветствует меня возгласом: «Киак! Киак! Киак!» — летит ко мне, садится на руку и просится на охоту: по-своему, по-соколиному, громко болбочет...
