Толоконников И. В.
Начинало светать, когда я вышел из вагона. Пронзительной трелью залился свисток кондуктора, раздался гудок — и поезд тронулся. Когда он прогрохотал над мостом и затих, вдалеке между деревьями сверкнули лучистые огни поселка.
Давно я не был в этих местах, давно не видел Наташи и все ускорял и ускорял шаги, скользя по обледеневшей дороге, запорошенной снегом.
Первое мое знакомство с Наташей было не совсем обычным. Заблудившись на охоте, я пошел напрямик, на гудок паровоза, и, наконец, увидел на опушке леса несколько одноэтажных зданий. Подойдя к крайнему, постучался и, не услышав ответа, распахнул полуоткрытую дверь. В комнате не было огня, сквозь туманные запотевшие окна лился слабый голубоватый свет осенних сумерек.
Немного присмотревшись, я едва не попятился назад. Посередине комнаты в воздухе неясно виднелось что-то огромное и бесформенное, как будто гигантский паук спускался с потолка на толстой нити.
Ноги его делали судорожные движения, а уродливое тела, как маятник, медленно раскачивалось из стороны в сторону.
Ничего не понимая, я изумленно стоял на месте. Но вот эта неясная масса распалась и что-то закопошилось на полу. И тут я увидел, что этот многолапый фантастический паук был всего лишь большим тряпичным шаром, на котором, вцепившись зубами, висели маленькие фокстерьеры.
— Кто там? — послышался звонкий голос, и дверь в соседнюю комнату открылась. У порога стояла невысокая, статная девушка с накинутым на плечи шерстяным платком.
Удивительно привлекательной показалась мне та дружеская простота и радушие, с которыми она встретила незнакомого человека.
— Вы попали как раз на вечернюю зарядку, — указала она на раскачивающихся щенков. — Да, с первого взгляда, в темноте, все это может показаться очень странным. Фокстерьеру для работы в норе нужны очень сильные челюсти, и я вырабатываю у них мертвую хватку вот этим способом. Уложу щенков на полу, раскачаю шар и скомандую: «Взять!» Тут они азартно прыгают вверх, вцепляются и, повиснув, раскачиваются иногда очень подолгу. Нагрузка для них порядочная: вес тела. И через несколько месяцев таких тренировок хватка делается мертвой. Потом, когда они наконец попадут на охоту, то берут зверя, как клещами. Здесь у нас большая звероферма серебристо-черных лисиц, и собак мы держим для внешней охраны, ну, и конечно, для охоты, — добавила девушка.
Я позабавился с собачками, которые, ласкаясь, по-щенячьи, доверчиво подошли ко мне. Познакомился с девушкой и ее старшим братом, сотрудниками зверофермы. И за один вечер подружился с этими славными, простыми людьми. С тех пор я стал здесь нередким гостем.
В звероферме, где работала Наташа, все было поставлено образцово и на широкую ногу. За конторой, ветеринарной лечебницей и другими строениями тянулись ровные ряды проволочных вольеров, в которых неугомонно бегали из угла в угол лисицы. Они были на редкость красивы, с разнообразными оттенками своих роскошных серебристых шубок. Новый рацион питания, облучение кварцем, интересные опыты гибридизации и выращивания лисят — многое говорило о вдумчивой и смелой исследовательской работе, которая велась на звероферме. К тому же в окрестностях была хорошая охота, и я нередко надолго уходил в лес с Наташей или ее братом. Но, уехав в командировку, я уже несколько месяцев не был здесь и не знал, застану ли кого-нибудь дома.
И вот, наконец, я у домика, где жили брат с сестрой. Окна были освещены, занавеска отдернута. Я не удержался и заглянул в комнату.
У стола сидела Наташа, слегка наклонившись к радиоприемнику, и внимательно слушала. Каким родным и близким стало для меня ее открытое лицо, то задумчивый и глубокий, то мальчишески прямой, ясный взгляд. Немного полные смеющиеся губы, темные косы, кольцом уложенные вокруг головы...
— Здравствуй, Наташенька, — сказал я, входя в комнату.
Девушка вздрогнула, порывисто встала из-за стола и, слегка порозовев, доверчиво и прямо взглянула мне в глаза.
— Как я рада, что ты приехал. Ведь у нас много новостей, — тихо сказала она, пожимая мне руку.
Но тут из соседней комнаты выскочила Найда и, как пушистый белый мяч, стала бросаться мне на грудь, пытаясь облизать лицо. Присев на корточки, я начал возиться с терьером.
— Что за передачу ты слушала по радио? — обратился я к девушке.
— Не по радио, а по лисофону, — поправила она меня.
— По лисофону? Я что-то не понимаю.
— Ничего, скоро догадаешься. Раздевайся, Володя. Извини, но меня зачем-то вызывают. Я сейчас вернусь. Садись, послушай пока эту передачу.
Я придвинул стул и сел к радиоприемнику, но долго ничего не мог понять. Из репродуктора доносился слабый писк, чмоканье, сопение. Затем начиналась какая-то возня, сменяемая сердитым ворчанием. Жалобно плакал кто-то обиженный, снова слышался слабый писк и чмоканье.
Найда, видя, что я не обращаю на нее внимания, заскулила и прыгнула мне на колени.
— Что там такое, собачка? Послушай-ка сама.
Терьер насторожил уши и уморительно склонил набок голову. А потом негромко заворчал.
— С кем ты разговариваешь? — спросила входя девушка.
— С твоей любимицей. Мы оба никак не поймем, в чем тут дело. Задала ты задачу!
— А это наша новинка. Мы радиофицировали всю ферму и даже некоторые вольеры. Ты слушал передачу из «детского сада», вернее из комнаты «матери и ребенка». Наша Серебрянка должна была впервые щениться. Мы беспокоились, как она будет вести себя с маленькими. Ведь лиса очень нервничала и совершенно не терпела присутствия людей. Вот и пришлось вести за ней радионаблюдение — установить в вольере «лисофон». Все обошлось хорошо. Лисята здоровы, да и их молодая мама держит себя молодцом. После я тебе все расскажу. А сейчас некогда. У нас беда. Мишка, один из лучших чистопородных лисовинов, ухитрился сбежать из вольера. Мы сейчас организуем погоню, захватываем флажки и ловчие сети. Жаль, что брат в отъезде. Но ничего, управимся без него. Ты не хочешь пойти с нами?
— Конечно, Наташа! Мне все это очень интересно. А потом, как же я буду без тебя? И так давно не виделись.
Тут в комнату начали входить сотрудники зверофермы. Мы давно стали своими людьми, и я рад был видеть, что меня здесь не забыли. Надо было спешить, и, взяв рюкзаки с флажками, мы вышли на крыльцо.
— Снег идет, — озабоченно нахмурилась Наташа. — Как бы не занесло следы. На всякий случай захватим с собой Найду.
Я вернулся в комнату и взял собаку на поводок. Около забора мы обнаружили след лисовина. Сначала он шел на крупных махах напрямик, через поле, а потом у опушки леса начал кружить. Это был типичный лисий нарыск: ровная цепочка следов, вьющаяся от куста к кусту, около березовых пней и мимо кучи валежника — зверь интересовался буквально всем.
У высоких кочек, где снег был испещрен мелкими пунктирами мышиных дорожек, началась охота. Крадущиеся шаги, взрыхленный снег, пунцовые капельки крови — рассказывали о том, как мышковал лисовин. Я как будто видел хищный оскал его пасти, гибкую волну пушистого хвоста, роскошную шубку, серебристым пламенем взметнувшуюся на снегу. Кончив мышковать, беглец углубился в лес.
Здесь, под деревьями, кое-где были накрошены коротенькие еловые веточки, словно их кто-то настриг ножницами. Это белки лакомились смолистой хвойной почкой.
В одном месте лисовин погнался за белкой, пересекавшей поляну. Но зверек успел доскакать до дерева, а незадачливый преследователь затрусил дальше.
Был пасмурный зимний день. Но внезапно сквозь серые облака прорвались солнечные лучи. И тогда весь лес озарился ровным, ясным светом. Засверкали в воздухе медленно падающие снежинки, золотым ореолом вспыхнули причудливые гирлянды заиндевевших ветвей.
— Как хорошо! Словно праздник в лесу! — обернулась ко мне Наташа.
Вот уже несколько километров идем мы по следу, время от времени окружая места, где может залечь зверь. Но след пересекает лесные островки, густой ельник и уводит нас все дальше и дальше.
Наконец, в глубоком овраге с густой осиновой порослью и отдельными высокими соснами беглец, очевидно, залег. По крайней мере лисьей стежки оттуда не было.
Приготовления были быстры, слажены, и вот уже кумачовые флажки затрепетали на ветру. Интересной была эта охота без ружья, когда в «воротах» оклада вместо линии стрелков натянута ловчая сетка.
Сев на пенек, за кустом можжевельника, в стороне от входного следа, я внимательно наблюдаю, успокаивая дрожащую собаку. Наташа с одним из рабочих затаилась недалеко от сети.
Ждать долго не пришлось. Послышались крики загонщиков, хлопки в ладоши, стук палок по деревьям. Вот вдали тревожно и назойливо застрекотала сорока и что-то мелькнуло в чаще.
Лисовин? Да, это он! Однако привыкший к людям зверь не очень-то торопился. Едва не наскочив на флажки, он повернул в сторону, но не к нам, а обратно в чащу. Видимо, здесь что-то показалось ему подозрительным.
Все ближе и ближе трещат сучья.
— Иду следом! Иду следом!.. Береги! — ясно слышен голос зверовода.
Как учащенно бьется сердце! Волнуешься, словно на настоящей охоте. Вот-вот лисовин карьером выскочит из-за деревьев, запутается в сети, сорвет ее с веток, завертится в снегу, пытаясь освободиться. И тут мы бросимся к нему...
Неожиданно шум и крики прекратились. А затем послышался хрипловатый, сочный бас зверовода.
— Ребята! Давай сюда. Лисовин понорился!
Оставив Наташу собирать сеть, я вместе с взвизгивающей Найдой спешу на голос. На склоне оврага уже собрались загонщики, а один из них, стоя на коленях, заглядывает в барсучью нору, куда ушла лиса.
— Вот и Найда теперь пригодится, — запыхавшись, говорит подбежавшая Наташа. Она быстро и ловко укрепляет сеть вокруг норы, указывая, какие из отнорков надо заткнуть сучьями, а какие оставить открытыми.
Я едва удерживаю беснующегося терьера. Он перекручивает поводок, прыгает, визжит, опрокидываясь в снег, и кусается, когда я пытаюсь его унять и взять на руки.
— Пускай собаку! — слышен звонкий голос.
И через мгновение пушистый белый ком проваливается в нору.
Насторожившись, мы стоим вокруг, сдерживая дыхание. Стало сразу так тихо, что гортанный крик ворона, пролетающего мимо, заставляет вздрогнуть и поднять голову.
Но вот под снегом, совсем в стороне, чудится какой-то шум. И едва слышно, как сквозь сон, раздается голос собаки. Короткая пауза, неясные звуки грызни, урчанье и снова уже дальше глухой захлебывающийся лай. Так повторяется несколько раз, затем все стихает.
— Давайте скорее копать! Найда его взяла, но не может вытащить. Как бы не задушила! — волнуется Наташа.
Замелькали в воздухе саперные лопатки, застучал топор по корням. Под слоем смерзшейся земли — сухой рассыпчатый песок, и работа быстро подвигается вперед. Вокруг вырастают горы земли, подкоп уходит все глубже и глубже. И вот, наконец, перемазанный в глине лисовин вместе с вцепившимся в него терьером вытаскивается из норы. Зверю связывают лапы, сострунивают, затем осторожно разжимают пасть собаки. Беглеца без больших церемоний засовывают в мешок. Дело сделано!
Мы разводим огромный, выше деревьев, костер и садимся закусить. Сучья трещат, брызжут искрами, густой синий дым столбом поднимается кверху. Через полчаса мы отправляемся обратно.
А поздно вечером, провожая меня к станции, Наташа рассказывает о своей работе, о жизни и повадках четвероногих питомцев. О другом мы молчим. Может быть, потому, что говорить о том, что волнует теперь ее и меня, еще немного рано.
Глаза девушки блестят, как эти лучистые звезды, которые задумчиво сверкают на темном зимнем небе. Раздается гудок, из-за поворота выплывает ослепительный луч прожектора, с грохотом в облаке белого пара подкатывает поезд. Я долго держу в своей руке теплую трепетную руку и уже на ходу вскакиваю на подножку.
Вот в окнах последний раз между деревьями мелькают огни зверофермы, с маленькой хозяйкой которой так трудно теперь расставаться.
Наташа! Есть ли другое такое красивое имя?
