Васильев А. Б.
Когда я очнулся от сна, то не сразу сообразил, где нахожусь. Кругом темнота, а надо мной, точно плавая в чернилах, светился зеленый фосфорический глаз. Но с остатками сна исчезла всякая таинственность. Это были всего-навсего часы со светящимся циферблатом, которые я с вечера повесил на гвоздик к стене над кроватью, чтобы не проспать утреннюю зарю.
Они напомнили мне предыдущие события. Приехал я на осенний перелет в деревню Тордоксу на севере Вологодской области в район озера Воже. Места эти знакомые, «заветные», всегда раньше вознаграждавшие богатыми впечатлениями и солидными трофеями. И люди там гостеприимные. Такой уж наш север — холодный климат, а люди с теплой душой.
Люди и на этот раз оказались те же, они помогли преодолеть трудности нелегкой дороги вдали от магистрали Москва — Архангельск и чувствовать себя везде желанным гостем.
Но вот охота... Охота оказалась на этот раз не из удачных: местные утки сдвинулись на юг, а северные, пользуясь теплой погодой, шли, что называется, в растяжку, не торопясь, и делали в пути длительные «привалы», но вели себя на незнакомых местах сторожко, держались на воде стаями, на выстрел не подплывали и не подлетали.
Вечером и на рассвете шумные крылатые тучи снимались с воды и делали налеты на поля, но определенного маршрута не придерживались. Успех в такой охоте зависел от того, «повезет» или «не повезет».
Мой приятель — местный житель Николай Александрович Серов и его жена — Лидия Степановна, у которых я остановился, переживали мои неудачи даже больше меня. Лидия Степановна выражала свое сочувствие своеобразно: она, не давая мне опомниться после очередного возвращения с охоты без трофеев, немедленно ставила на стол пироги с ягодами, пышки, жареную рыбу, кашу с молоком и прочие яства, справедливо полагая, что после всего этого горевать уже не хочется.
Николай Александрович поддерживал во мне дух бодрости уверениями, что мы свое еще возьмем, как брали раньше. Порой мне даже казалось, что он чувствовал себя как бы виноватым за то, что «его» охотничьи угодья не оправдали возложенных на них надежд. Он самоотверженно исходил в порядке разведки все места в окружности, где могли быть утки, но добытые им сведения не давали осязаемых результатов.
Три дня назад утром мы, т. е. я, он и местный фельдшер — начинающий, но уже азартный охотник, отправились на овсяные поля, расположенные вдоль Мельничного ручья. Николай Александрович поставил меня в излучине ручья, уверив, что здесь, по его наблюдению, обязательно пролетают большие стаи уток на поля и с полей, а иногда садятся тетерева. Сам он со своей старенькой одностволкой и фельдшер тоже с одностволкой засели неподалеку оба в шалаше у полевой дороги, выставив пару самодельных тетеревиных чучел на изгородь. Безобидность их затеи была настолько очевидной, что, когда до меня донесся с их стороны выстрел, он не затронул у меня никаких охотничьих струнок: из таких ружей и нечаянно выпалить нехитро. И, как потом оказалось, напрасно я пропустил мимо ушей этот выстрел.
Проторчал я два-три часа в кустах на берегу так, словно не на охоте был, а огород окарауливал. Иду обратно. Приближаюсь к шалашу. Оттуда выглядывает такая радостная смеющаяся физиономия моего приятеля, что и я не удержался от улыбки, еще не понимая, какую именно радость я разделяю. Он еще издалека, завидев меня, кричит:
— Пару уток, да каких, одним выстрелом, это как, здорово?
Не дождавшись ответа, он рассказал, как на него налетела туча уток и как после выстрела вывалилась из стаи пара тяжеленных кряковых.
— Ну, а почему же, — спрашиваю я, — не выстрелил фельдшер, ведь он же был с тобой в одном шалаше?
— Ну, где там стрелять! Он в это время снял сапоги и хотел надевать валенки. Сидеть-то холодно. Я выстрелил, а он, как увидел, что утки упали из стаи, так не то, чтобы стрелять, а свое ружье в сторону и по полю, по холодной земле, да по жнивью, да босиком за ними... И ушел домой. После такой пробежки где уж тут сидеть в шалаше. А может расстроился, что не выстрелил...
— А если бы дуплет-то из вашего ружья? А, как вы думаете? — спрашивал меня мой приятель. — Вот картина-то была бы. Я так думаю, что штук пять свалилось бы. Поди, земля затряслась бы!
Но трясения земли, увы, не произошло ни в этот раз, ни на следующий день, когда я засел в шалаше на берегу озера Воже. Утки не подсаживались к чучелам, а садились и плавали в приличном отдалении. Пришлось ни с чем ехать на своей лодочке обратно по реке Тордоксе домой.
Тордокса — река такая же, как и все другие здесь: узкая и извилистая, а по берегам стена леса. Едешь, как в ущелье.
Еду и утешаюсь тем, что и неудачам бывает конец, а случай может поправить дело. Вот, думаю, еду сейчас, а вдруг стая уток, такая плотная, утка к утке, пролетает надо мной с шумом и кряканьем. Выстрел, еще выстрел, и, пожалуйста, штуки три барахтается на воде — это уже охота. Думаю так, но что-то не летит заказанная стая уток, а путь до деревни уже заканчивается. Значит, как не было добычи, так и останется.
А оказывается, случай поджидал-таки меня. Что-то черное замелькало с левой стороны под деревьями. Ворона? Нет. Еще мгновенье, и вот на вершине старой березы, растущей у самого берега, с шумом уселся тетерев, черный как головня. Тонкие ветки под ним подламывались, и прошло несколько секунд, пока он, поддерживая себя взмахами крыльев, устроился на более прочной ветке. Видимо, в усилиях расположиться именно на облюбованной березе ему было не до наблюдений за окружающим, а когда он сообразил насчет возможной опасности и, увидев меня, встрепенулся, чтобы улететь, то было уже поздно: выстрел гулко прокатился по зеленому ущелью. Петух, задевая раскрытыми крыльями за ветки, грохнулся на землю взъерошенным комом.
Надо торопиться подобрать добычу, а то, если тетерев подранен, он через несколько секунд скроется бесследно в чаще леса и густой траве. Быстро направляюсь к берегу, но вижу, что навстречу мне из-за поворота летит низко над водой какая-то утка. Опять хватаю ружье, но не успеваю выстрелить, как она... садится на воду в трех десятках метров от моей лодки.
Видимо, не разобрав, откуда донесся выстрел, она полетела не в ту сторону, а затем, как и тетерев, впопыхах не следила за окружающим.
Выстрел заставил ее распластаться на воде светлым брюшком кверху. Это оказалась чернушка.
Но на одних случаях охоту не сделаешь. Сидели мы в тот день с Николаем Александровичем за столом после обеда и гадали по поводу дальнейших планов.
Вдруг захлопали двери в избу и на пороге комнаты вырос старик. Был он весь какой-то длинный: и ростом высок, и ноги длинные в высоких кожаных сапогах, длинные руки с узловатыми коричневыми пальцами, похожими на засохшие корни. Короткий и узкий пиджак только подчеркивал длину туловища и ног.
Старик снял шапку, отвесил поклон, погладил рукой бороду и усы и, видимо, из уважения ко мне не отходя от порога, заговорил вологодской скороговоркой с оканьем, произношением звука «ч», как «ц», и добавлением «от» к каждому слову, которое казалось ему подходящим для этого:
— Здравствуйте, Ляксандра Николаевиц. Наслышаны мы про ваш охоту. Добро бы вам на остров Спас от съездить к нам поохотиться. Уток там тьма, у самой деревни плавают. Не охота, а одна легкость. Вот бы набили. У нас от никто не стреляет, заведенья нету. Народ у нас хороший, рады будем гостю... А уж ухой угостим...
Давно я слышал про остров Спас, но не приходилось там бывать. Расположен он посредине озера Воже, которое растянулось на десятки километров и несет свои воды через реку Свидь, озеро Лача и реку Онегу в Белое море. С берега озера остров Спас виден темной веретенообразной полоской подобно горбатому киту, а на географической карте Вологодской области он показан малюсенькой козявкой. От восточного берега озера, где находится деревня Тордокса, до острова считают одни восемь, другие десять километров.
Видя мое сочувственное отношение к его предложению, старик продолжал свою речь:
— Тут мы с острову на лодке в Тордоксу приехали, в магазин. У нас от там нет магазину. А взавтрева изутра обратно. Добро воздух от поход, а то как противень худо будет.
На этот раз ему пришлось разъяснить мне, что «воздух», или ласкательное «воздушок», означает ветер, «поход» — попутный ветер, а «противень» — противный ветер.
— Ну, как ты думаешь, забираться туда или не забираться? — спросил я своего приятеля.
Николай Александрович ответил уклончиво:
— Да ведь как сказать. Конечно, остров, охотников там нет. Ну, а птица... она, как и здесь, поведение одинаковое. Остров красивый, ничего не скажешь. А рыбы там...
Хотя и нельзя было понять, что именно рекомендует мой приятель, боясь взять на себя ответственность в таком рискованном деле, но расстались мы со стариком на том, что завтра утром зайдет он за мной, чтобы выехать на остров Спас часов в семь. Лучше уж там на новом месте попытать, чем здесь проводить время.
Настало утро, и было уже не семь, а восемь и девять часов, а старик не приходил. Вместо него явилась пожилая женщина в сопровождении девушки и сказала, что тоже приехала с острова Спас вместе со стариком, сейчас возвращается домой и пришла за мной, прослышав, что я хочу туда ехать.
— А что же старик? — спрашиваю я.
— А он от забыл, наверно, — ответила женщина, — теперь вот мы приглашаем.
— А вы такого плохого мнения о нем?
— Нет, почему же он старик от хороший. План-то по вылову рыбы против всех перевыполняет. Ну а по древности выпустил, наверное, из памяти.
— Ну что же, — говорю, — раз решено, то ехать надо.
Вышли мы на улицу, чтобы пройти с километр до лодки.
Женщина отправила меня с девушкой к лодке, а сама сказала, что должна попрощаться со сватьями, но быстро справится с этим «минутным делом» и догонит нас.
Когда я и девушка дошли до лодки, старик был там. Увидев меня, он заохал и замахал длинными руками:
— Цо это? Я ведь хотел сейцас бежать за вами.
Когда я ему объяснил, что, по словам женщины, он забыл о своем приглашении, он обиделся:
— Как так забыл? Не может того быть. Вот сорока-то, на меня наговорила, а теперь сама пропала.
В последнем он оказался прав. «Сорока», которая обещала догнать нас, пришла ровно через час: со сватьями прощаться оказалось не так-то просто.
Выехали мы вместо семи в одиннадцать часов утра. Здесь люди не торопятся.
Нам предстоял путь сперва километра три по реке Тордоксе, а затем по озеру.
Река была усеяна опавшими желтыми листьями. Они еще не успели намокнуть и плавали, как крохотные кораблики, на зеркальной, чуть дрожащей поверхности воды.
От легкого дыхания ветерка кораблики приходили в движение, гонялись друг за другом, сталкивались и снова расходились в разные стороны, как в морском сражении.
Мелкие волны, поднятые нашей лодкой, повергли их в бурю, швыряя друг на друга и захлестывая водой...
Вот закончилась река и открылось перед нами озеро, а впереди обозначился темной полоской остров Спас.
Стояла необычная для здешнего октября безветренная и теплая солнечная тишина, которая редко бывает тут даже летом.
Неподвижность и безмолвие сгустились, как осадок в громадной чаше. Вода застыла, подернутая пленкой. Лодка казалась стоящей на месте, а звук от опускания весел в воду доносился откуда-то издалека.
Хотя не по сезону было тепло и солнечно, словно природа изменила обычному течению времени и решила вести себя на севере по-южному, но все же наступление осени чувствовалось во всем.
Кое-где, как клочки бумаги, поднятые ветром, мелькали чайки и изредка кому-то жаловались на уходящее лето.
Старик поставил парус не столько в надежде на то, что «воздушок» поможет, сколько для порядка. Парус едва шелохнулся и повис. Пришлось положиться целиком на весла. Часа через три мы подъехали к острову.
Как только мы вышли из лодки, возник спор, у кого из пяти семей, составляющих все население острова, я должен быть гостем. Я решил его в пользу женщины, пришедшей за мной в Тордоксе, а старику пообещал прийти к нему в гости, или, как здесь говорят, на «беседу».
Сегодня первый день охоты на новом месте. В этот момент всегда бывает хорошо знакомое каждому охотнику приподнятое настроение, полное ожидания и щедрых надежд. Это настроение разбудило меня еще далеко до рассвета.
Накануне я совершил разведку по острову.
Название острова Спас сохранилось с давних времен, когда на нем был монастырь.
В длину остров протянулся с юга на север на два-три километра, а в ширину — до полкилометра. Заболоченные берега острова густо заросли камышом, кугой, осокой. Середина его вздыбилась по хребту густым лесом различных пород: ольха, береза, осина, крушина, черемуха, рябина, а где повыше — ель и сосна.
Северный конец острова выдается в озеро довольно высоким песчаным мысом, усеянным гранитными валунами размером от небольших камней до больших глыб — свидетелей многих тысячелетий.
Тут и раскинулись на приволье несколько бревенчатых домов, почерневших от времени, и из таких же толстенных бревен усадебные постройки: амбары, сушилки, хлевы, бани. Все это грузное, как старинные крепости, и приподнятое над землей на случай, когда на остров наседает вода. И везде сети и запах рыбы — свидетельство занятия здешних жителей.
Когда я вечером вернулся в свою квартиру, меня ожидала уха. Хозяйка извинилась, что уху пришлось приготовить не из свежей рыбы, которую не успели поймать, а из «сушки», т. е. из рыбы, которая без засола сушится сразу же после вылова в натопленной русской печи. Возьмешь в руки сушеного окуня или щуку, а они рассыпаются в мелкие кусочки. Начав есть такую уху с некоторым предубеждением, я скоро должен был признать свою ошибку. Уха оказалась не хуже, чем из свежей рыбы, и даже имела то преимущество, что можно было не бояться костей, которые после сушки легко развариваются и становятся мягкими.
Восстановив в памяти все эти впечатления предыдущих дней, я быстро вскочил с постели — за ружье и на охоту.
Нет надобности описывать день за днем мою охоту на острове. Каждый эпизод охоты незабываемо волнует, но описание их неизбежно страдает однообразием.
Рассказы старика об охотничьих достоинствах острова оказались, как, впрочем, и надо было ожидать, сильно преувеличенными. Видимо, очень уж хотелось ему представить свой остров Спас в самом лучшем виде. Разумеется, это можно было простить ему. Уток здесь действительно было много, но это, как известно, далеко еще не все для охоты.
Излюбленное место уток — западная сторона острова, где между островом Спас и маленьким островком, именуемым просто Телячье, простирается широкое мелководье с илистым дном, заросшее камышом и травой. По здешнему выражению, это «лахта». Можно представить себе, какая была бы здесь замечательная охота весной на селезней с подсадными, но, увы, это пока остается в отдаленных мечтах на будущее.
Хороша должна быть здесь по берегу острова августовская ходовая охота по утиным выводкам, особенно с собакой, но сейчас октябрь, и в прибрежной траве уток уже не найдешь.
Сотни кряковых, шилохвостей, чернушек и нырков огромными стаями паслись в пожелтевших камышах в отдалении от берега. Стайки уток облюбовали песчаный берег у самой деревни за изгородью. Из окна избы можно было наблюдать их жировку и слышать кряканье. Но... «видит око, да зуб неймет» — самое близкое расстояние до них от изгороди шестьдесят-семьдесят метров, а подкрасться невозможно, потому что берег здесь совершенно голый. Достаточно показаться человеку, и все утки поднимаются с громким негодующим кряканьем или быстро уплывают в камыши, как будто катятся шарики по наклонной поверхности. Через час они вернутся обратно принимать песчаные ванны.
Вечером, но уже поздно, когда совсем темно, стаи уток улетают на поля или выплывают на берег кормиться, а утром, чуть свет, возвращаются в камыши.
Что же делать? Соорудил я шалаш на песчаном мысу и покрыл его камышом. Выбросил чучела. Другого тут не придумаешь. Но потребовалось два дня, чтобы утки более или менее пригляделись к этому шалашу, а некоторые зазевавшиеся особи могли стать жертвой своего легкомыслия.
Задумал я поездить по камышам на лодке в расчете на то, что утки будут подниматься на расстоянии выстрела.
Сын моей хозяйки, семнадцатилетний Петруша, или, как его ласкательно называла мать, Пеша, на мою просьбу достать лодку ответил, что у них есть маленькая «набойница», которую я могу взять. Я уже знал, что здесь называют «набойницей» лодки, у которых дно выдолблено из дерева, а в качестве бортов набиты доски, поэтому охотно согласился воспользоваться ею.
— Только, — добавил он, испытующе смотря на меня, — она очень вертячая. Сам я ее делал и первый раз, без опыту, вот она и получилась...
— Ну что же, посмотрим, что у тебя получилось «без опыту».
Пошли к берегу. Смотрю: стоит на песке лодка маленькая, узковатая и в днище глубокая.
— Ничего, — говорю я Пеше, — я на всяких лодках ездил, попробую и на твоей «разбойнице».
Стащили мы лодку в воду. Я храбро встал в нее, оттолкнулся веслом и почувствовал, что через несколько секунд неминуемо должен вылететь в воду вместе со всеми своими охотничьими доспехами.
Лодка извивалась подо мной так, словно я наступил на громадную живую скользкую рыбу. Она рвалась вперед, а затем немедленно уходила из-под ног назад и в сторону, потом снова вперед, назад...
При попытках сохранить равновесие меня осенила счастливая мысль сесть на «беседку» (скамейку). Это спасло положение, но едва только я попытался действовать веслом, как «набойница» снова ожила и яростно затрепыхалась подо мной.
Я знал, что если, поддавшись инстинкту, схвачусь за борта, то в следующее мгновение окажусь в воде. Оставался единственный выход — сесть совсем на дно. Я так и сделал; быстро сполз с «беседки» на доску, лежавшую под ногами, и тогда почувствовал, что, наконец, обрел более или менее устойчивое равновесие.
Так я овладел положением и стал уверенно толкаться веслом, словно ничего не произошло, а на дне лодки сижу потому, что мне это очень удобно.
Пеша перестал смеяться и, засунув руки в карманы, отправился в дом, насвистывая какую-то мелодию.
Потом он мне рассказал, что с этой душегубки уже вылетали в воду рыбаки опытнее меня.
Поездки на «набойнице» не помогли: в редком, уже высохшем камыше утки издалека видели лодку и благополучно улетали.
Для вечерней зари пришлось понаблюдать один вечер, куда и в каком направлении улетают утки, и занять место на этом маршруте. Это оказался южный конец острова.
Охота на острове «Спас» не дала на этот раз больших результатов, потому что продолжалась теплая погода.
Но для охотника-любителя природы и то много значит: надышаться этим воздухом простора, насмотреться на широкую водную гладь, то светло-серую, как гусиное оперение, то блистающую на осеннем солнце густой синевой, на островки камыша, похожие сейчас на мазки желтой краски, разбросанные в беспорядке по громадной палитре, на чернеющую неровную полоску противоположного берега, всегда навевающую представление о чем-то таинственном, на вереницы улетающих птиц, на красавцев лебедей, которые полощутся, как белоснежные простыни на ветру и так же волнуют сердце охотника своим криком, как звуки трубы на гону.
В обратный путь меня подвезла рыбацкая моторная лодка. Озеро было уже не то. Оно потеряло свой не по сезону добродушный вид и выглядело настоящим октябрем. Оно шумело и плескалось.
Лодка трепетала, секундами замирала на месте, словно задыхаясь от бега и давясь дымом, а затем, подгоняемая мотором, снова делала рывок вперед, разбивая встречные волны.
Но вот устье реки Тордоксы. Она мирно принимает нас. Теперь наша лодка уже не скорлупка, а сама задает тон и беспрерывным стуком мотора и волнами, бегущими от винта, вносит тревогу в сонную жизнь лесной реки.
Вернулся я с острова Спас обогащенный не столько добычей, сколько впечатлениями об этом уголке природы и не пожалел об этом.
