Виноградов И. А.
Поздней осенней ночью я с трудом пробирался по немощеным городским улицам, утопающим в клейком киселе чернозема. Шумно летевшая из-под ног грязь заглушала посторонние звуки. И все же я улавливал, что меня кто-то преследует... Несколько раз я оборачивался, но ничего не мог разглядеть.
Когда до моего дома оставалось несколько метров, я остановился и не спеша закурил. Вспыхнувший огонек спички на какое-то мгновение осветил окружающее, и я заметил совсем рядом уставившиеся на меня два горящих глаза, переливавшие фосфорическим блеском. Это была бездомная, жалобно повизгивавшая собака. Я приютил ее.
На следующее утро вместе с женой мы долго рассматривали моего ночного спутника и остались им очень довольны. Рослая собака была гладкой черной масти, с темно-коричневыми подпалами на ногах и такого же цвета «очками»; низко спущенные ребра, сухая голова и плотно прижатые к ней клинообразные, не тяжелые уши выгодно подчеркивали ее типичность. Вид собаки говорил о ее принадлежности к исчезающей у нас породе — польской гончей. Единственное сомнение вызывал хвост: он имел незначительный «подвес», указывающий на отдаленное родство с породой сеттера.
По предложению жены наш новый друг получил кличку Гарсон.
Первую неделю Гарсон содержался на «санаторном» режиме: три раза в день опустошал объемистую миску корма и спал. Обласканный, согретый и окруженный вниманием, он быстро привык к новым условиям и безраздельно ко мне привязался. Но ошейник и цепь, не привычные его свободолюбивой, бездомной натуре, явно угнетали его: он часто взвизгивал и подолгу скулил, требуя свободы. На исходе второй недели я рискнул взять его в лес вместе с «мастером гончего спорта» — Пальмой. На первого поднятого Пальмой зайца он почти не отзывался. Мне посчастливилось убить этого зайца и познакомить Гарсона с запахом зверька. Но вот Пальма поднимает второго зайца, и Гарсон бросается и некоторое время в содружестве с Пальмой азартно и заливисто гонит...
Примерно через два месяца после появления Гарсона я пошел с ним в лес, километров за пятнадцать от города. При подходе к лесу Гарсон на опушке прихватил след зайца и вскоре погнал его. Заяц сделал два больших круга, видимо, устал и, чтобы отвязаться от настойчивого преследования собаки, начал хитрить: ходить на малых кругах, часто менять направление и делать скидки. В густом подсаде заяц несколько раз проходил на расстоянии верного выстрела, но я его не замечал, а только догадывался об этом по невидимо пробегавшему, с голосом, Гарсону.
Находясь в состоянии охотничьего азарта и воодушевленный изумительной способностью Гарсона так долго — в течение пяти часов — гонять зайца, я не заметил, как пролетел ноябрьский день. В пять часов стало совсем темно, а Гарсон продолжал гонять. Я не раз пытался снять его с гона, применяя обманное «наманивание» голосом, трубил в охотничий рог, но безрезультатно...
Рано утром мне надо было быть на работе, и я направился домой, оставив собаку в лесу.
Многим охотникам знакомо гнетущее чувство возвращения с охоты без собаки... И мне все казалось, что я потерял в жизни что-то большое, сделал что-то непоправимое...
Перед рассветом, мучаясь от бессонницы, я услышал царапанье в дверь и, наконец, знакомое повизгивание. Я вскочил с койки и открыл дверь: в комнату пулей влетел Гарсон.
Настоящая дружба между человеком и его четвероногим другом устанавливается через охоту. Именно на охоте, в борьбе с природой, эта дружба становится предметной и одухотворенной.
Каждый раз, когда я отпускал Гарсона с цепи, он на некоторое время задерживался у моих ног и вопрошающе посматривал на меня, точно спрашивал, в какой лес пойдем сегодня, на какого зайца будем охотиться, на беляка или русака. И по первому моему шагу, совершенно точно, бросался опрометью в нужном направлении.
Гарсон всегда забегал далеко вперед, но, если замечал, что я отстаю, останавливался и терпеливо ожидал меня.
Однажды на охоте по первой пороше я заранил зайца и во весь дух побежал по его следу. Гарсон с захлебывающимся лаем обогнал меня. Наконец я выбился из сил и пошел шагом, тем более, что уже невозможно было раньше Гарсона перехватить зайца. На лесной поляне моему взору открылась трогательная картина. На поляне лежал убитый заяц, а рядом с ним Гарсон, опустив голову поперек его тушки. Услышав приближение человека, он грозно зарычал, но, узнав меня, взял в зубы зайца и понес мне навстречу.
За сравнительно короткое время из бездомной, задержанной в охоте собаки Гарсон превратился в хорошего друга и помощника в лесу. Обладая редкостным чутьем, он быстрее всех своих собратьев поднимал зайца или лисицу, вязко и настойчиво преследовал зверя.
Однажды Гарсон с утра исчез и появился только к вечеру; из-под когтей его передних лап сочилась кровь. Каким же образом удалось ему улизнуть со двора? Ведь калитка всегда закрыта, а дом обнесен сплошным трехметровым забором.
Вскоре загадка была разгадана. В один воскресный день я решил с Гарсоном прогуляться. Выйдя во двор, я, уже не помню почему, задержался на крыльце. Гарсон ликовал и увивался около меня, подбегал несколько раз к калитке и стремительно возвращался к крыльцу. Но поняв, что я не спешу, а может и вовсе не пойду на улицу, он разбежался и сделал энергичный прыжок.
Не сумев преодолеть высоту забора, он на какую-то долю секунды повис на нем, а затем, работая когтями, как кошка, добрался до верха и «перевалил» на улицу.
На прогулках Гарсон вел себя неизменно игриво: создавалось впечатление, что он еще щенок, между тем ему в то время было уже больше четырех лет.
Откуда Гарсон брал эту неуемную энергию? Мне часто приходила мысль: где его бывший хозяин, кто он, и мог ли он добровольно расстаться с такой редкостной собакой?
Как-то Гарсон увязался за женой на городской базар. На этот раз он не отходил от жены, угрюмо и сосредоточенно сопровождая ее от ларька к ларьку. Стоило жене остановиться у прилавка, останавливался и он. Приходилось удивляться, куда только девалась его темпераментность и шалость?
Дорога с базара на квартиру проходила через городской сад. Тяжелая, наполненная доверху корзина с продуктами, оттянула жене руки. Добравшись в парке до первой скамейки, она поставила корзинку на землю и присела отдохнуть. Гарсон тоже сел рядом, нервно посматривая то по сторонам, то на корзинку. Но вот жена поднялась и потянулась за корзинкой, но опоздала: Гарсон успел перехватить ее зубами за ручку и потащил вперед. Так он и нес корзинку метров двести, до центра города. Однако, какой бы силой Гарсон ни обладал, долго тащить в зубах без отдыха тяжелую корзинку он не мог. Опустив корзинку на землю, он стал поджидать хозяйку. Не дойдя до Гарсона несколько десятков шагов, жена услышала злобное рычание: собака грозила прохожим... До этого случая Гарсон не обнаруживал злобы.
Прошло почти два года со дня появления Гарсона в нашем доме. Мы получили новую квартиру и построили собакам сарайчик, надежно защищавший их и от летнего зноя, и от зимней стужи.
Снова была осень. Уже загорелись в лесу золотом и пурпуром деревья, и поредела на них листва. На смену солнечным дням пришла пасмурная, с перемежающимися дождями погода. Город принял неприветливый вид: на улицах сплошным ковром лежала черная грязь.
В один из таких дней я рано пришел с работы и, стоя у окна, смотрел на однообразный пейзаж осеннего города. Неожиданно я увидел осторожно пробирающегося по грязной мостовой Гарсона. Но в чем дело? Почему он так медленно, совсем неестественно переваливается из колеи в колею? И тут я разглядел в его зубах какой-то тяжелый предмет. Вот он достиг дома, опустил в колею свою ношу и стал воровато озираться по сторонам. Затем снова взял в зубы ношу и направился в свой сарайчик. Пока я собирался и выбежал на улицу, Гарсона около дома уже не было и, что уже совсем удивительно, не оказалось его и в сарае. В самом темном углу сарая я нашел буханку ржаного хлеба. От мысли, что Гарсон занимается «воровством», было неприятно. С твердой решимостью наказать собаку я остался в сарае и стал поджидать ее.
Через несколько минут Гарсон появился в сарае и опять с буханкой хлеба в зубах.
— Ты что это делаешь, негодная собака?! — как можно строже крикнул я и подступил к Гарсону с хворостиной. Гарсон от неожиданности уронил хлеб, виновато и заискивающе посмотрел на меня своими большими карими глазами и завилял хвостом. Но, видимо, заметив хворостину в моих руках, съежился, лег и перевернулся на спину ногами вверх, судорожно ими вздрагивая.
И я не устоял. «Зачем его наказывать, — подумал я, — если его жалкий вид так ясно говорит: «Виноват, бей, это твое право». Значит, он понимает свою вину, да и бить лежачего по русскому обычаю не положено.
Привязав Гарсона на цепь, я отправился в хлебопекарню, разыскал заведующего и спросил у него: «У вас, видимо, сегодня хлеб украли?» «Нет, такого случая не было». «А если я могу предъявить вещественные доказательства?» Заведующий смутился, вызвал старшего мастера и дал указание проверить последнюю выпечку. Как и следовало ожидать, мастер скоро возвратился и подтвердил пропажу нескольких буханок выбракованного хлеба.
Но меня интересовал не сам факт пропажи хлеба, а способ, при помощи которого Гарсону удается так незаметно совершать «преступление». Оказалось, Гарсон проникал в хлебопекарню со двора, через открытую дверь. К этой двери примыкал коридор, в котором помещался стеллаж с выбракованным хлебом, и пробраться туда Гарсону ничего не стоило. Обнаруживать же на расстоянии пряный запах свежевыпеченного хлеба ему помогало чутье.
У каждой собаки в какой-то степени развит инстинкт самосохранения. У Гарсона он оказался резко выраженным, благодаря бродячей, бездомной в прошлом жизни, ежедневно связанной с борьбой за существование.
...Служба кадрового офицера всегда таит в себе неожиданности. Повинуясь приказу, он переезжает из одного города в другой, из одной части в другую. Так случилось и со мной. В один день меня вызвали и лаконично приказали: поедете в длительную командировку, семью можете взять с собой, выезд — через двое суток...
В течение этих двух напряженных суток мне удалось подготовиться к отъезду: раздать и распродать пять своих собак, оставив себе только одного Гарсона, предварительно определив его к одному товарищу, собрать и упаковать необходимые вещи.
И вот настал час отъезда. К дому подана лошадь, впряженная в розвальни, уложены вещи. «Ну, трогай!» — натягивая вожжи, крикнул на лошадь ездовой-красноармеец. И добротный артиллерийский конь рысью с места взял направление к железнодорожной станции.
Проезжая мимо городского сквера, где гулял резкий, вместе со снежной пылью, январский ветер, я поднял воротник шинели и ушел в свои мысли.
Резкий, пружинящий удар по ногам вывел меня из этого забытья. Я и жена, сидевшая рядом, ошеломленные толчком, в первые секунды не понимали, что произошло. И, только оправившись от толчка, увидели: на наших ногах сидел Гарсон. «Милый, да откуда же ты взялся», — жалобно растягивая слова, произнесла жена. А Гарсон, почувствовавший разлуку, тыкался своим холодным носом в мое лицо, поочередно лизал языком наши щеки, жарко и взволнованно дышал...
— Ты посмотри, посмотри, на Гарсона, он ведь плачет, — говорила мне жена.
— Брось шутить, — отвечал я ей, оглядывая Гарсона.
А из глаз Гарсона действительно текли настоящие собачьи слезы...
Но вот и станция.
Мы сидели в вагоне поезда, у окна, и махали руками провожающим нас... Гарсону и моему ординарцу-красноармейцу. Мне хорошо было видно в окно, как рвался Гарсон к вагону, как туже и туже затягивался на его горле солдатский пояс. Наконец, я не выдержал, выбежал в тамбур и крикнул красноармейцу: «Отпусти Гарсона...» Но в это время поезд тронулся. Гарсон на ходу прыгнул на подножку вагона, но, не удержавшись на ней, сорвался...
Поезд набирал скорость, и рядом с ним мчалась и мчалась обезумевшая собака. Пробежав с километр, Гарсон начал отставать и постепенно исчез в серой дымке уходящего морозного дня.
...С тех пор прошло более трех десятков лет. За это время я держал много всевозможных охотничьих собак, и некоторые из них обладали прекрасными охотничьими качествами. Но такой собаки, как Гарсон, у меня больше не было.
