Рождественский В. В.
«Туляки блоху на цепь приковали».
(Из тульских народных присловий)
Мои детство и юность прошли в городе Туле, среди рабочих-оружейников, кустарей и мелких торговцев.
В силу конкуренции весь этот люд отличался большой изобретательностью и умением. Русская армия снабжалась, главным образом тульским оружейным заводом.
Замки умельцев с головоломными секретами славились на всю Россию. Старожилы помнят, что в Тулу приезжали англичане и, как говорят, предлагали большие деньги за секрет особой закалки стали, но местные патриоты секрета так и не открыли. Тульские самовары, тульские гармоники были известны по всей стране. Да и современный «Баян» родился в Туле.
Было бы неверным, если, вспоминая дореволюционную Тулу и характеризуя тульских умельцев, я не отметил бы их духовной и эстетической стороны, их своеобразного быта.
Туляки — большие любители природы, знатоки ружейной охоты, рыбной ловли удочкой, опытные птицеловы и голубятники.
Вспоминаю, как в старое время мне пришлось летом жить в тридцати верстах от Тулы, в Алексинском уезде. Здесь, на реке Упе, было одно рыбное место, называемое Брусы. Благодаря завалам старыми дубами дна реки, невод в Брусах не применялся, и тут скоплялись большие карпы. Туляки приходили сюда ловить сазанов удочками. Ставились шалаши на берегу реки, и многие тульские рабочие проводили в них свой отпуск.
Рыбак, сделав удобное для сидения место у самой воды, расставлял перед собой веером пять-семь длинных удилищ с лесами из толстой промасленной бечевы или плетеными из конского хвоста: волос в сорок, пятьдесят. На конце лесы — скользящий свинцовый груз, стальной кованый крючок тульской работы; на уровне глубины укреплялся поплавок из сухой куги. На крючок насаживался хлебный мякиш или зажимался в нем кусок конопляного жмыха.
Закинув насадку подальше, бросив приваду так же из жмыха, рыбак терпеливо выжидал серьезных поклевок, не отвлекаясь ловлей мелкой рыбы. Карп считается самой умной, осторожной рыбой. Обычно он не сразу берет насадку, и охотники иногда сидят безрезультатно по нескольку дней. Но вот начинается «бор» (название поклевки (по-тульски)), случалось, поклевки бывали одновременно у нескольких рыбаков, сидящих вдоль берега. У зазевавшегося сазан, попав на крючок, выдергивал иногда удочку, и за ней приходилось плыть. Рассказывали, как однажды такой рыболов, доплыв до средины реки, запутался в бечеве удочки, и пудовый карп, оказавшийся на крючке, утопил его.
Места в Брусах были превосходные и для охотников привольные. По утрам полноводная затихшая Упа отражала золотые зори и опаловый туман плыл по реке, цепляясь за камыши. В заливных лугах страстно кричали дергачи. В предутренней тишине слышны были далекие голоса и постукивающие звуки колес деревенского обоза, который направлялся по большаку в Тулу на базар. Иногда огромный сазан, выскочив из реки, ударял могучим хвостом по воде, сотрясая тишину, и расходящиеся круги колебали прибрежные травы. По вечерним зорям из далеких деревень доносились хороводные песни. Мерцали первые звезды, отражаясь в сумеречных водах. Рыба переставала брать. Зажигались костры, и рыбаки, навещая друг друга, сидели у огня, вспоминая прошлое.
Пожив на такой самодельной даче, тульский оружейник возвращался в город с большим карпом, а иногда без него, но весьма довольный и поздоровевший.
Весной по обочинам больших дорог шли в заповедные места тульских полей и рощ птицеловы с сетями за жаворонками и перепелами. Второго мая (по старому стилю) — по-тульски «соловьиный день» — охотники отправлялись слушать и ловить соловьев. Скитаясь, птицеловы доходили до курских лесов. Соловьи этих мест были известны среди любителей. О замечательных курских певцах знали даже в западной Европе и называли их «восточными соловьями».
Вспоминаю, как летом в тульских торговых рядах купцы, ожидая покупателей, играли в шашки у дверей своих лавок и слушали купленных ими курских соловьев, сравнивая, чей лучше, а проходящие останавливались у рядов, наслаждаясь пением пернатых поэтов.
К осени, когда начинал желтеть лист и созревали сережки на березах, когда поспевшая костяника алела в кустах и белый гриб крепко сидел на опушке леса, вполне выросший молодняк певчих птиц покидал места гнездовий, летних кормежек и, скопляясь в стаи, кочевал по просторам среднеполосной русской природы. В это время тульские птицеловы, главным образом — оружейники, с сетями, с чижами, щеглами, зябликами в проволочных клетках отправлялись на охоту.
На подходящих полянах тульских перелесков птицеловы расчищали тока, расставляли на них сети, которые назывались «тайниками», маскируя, засыпали их сухими листьями и травой. Вешали вокруг взятые ими клетки с птицами, а в середину ловушки сыпали конопляное семя, клали репьи и рябину. Иногда на току пристраивали «шпарку». Это подвижная деревянная палочка, около метра длиной, с поперечиной внизу и веревочными петлями по концам ее. За петли шпарку колышками прибивали к земле. К верхнему концу этого тульского изобретения привязывали чижиху или самку щегла. Подергивая за бечеву палочку, птицелов то поднимал, то опускал ее (по местному «подшпаривал»), заставляя привязанную птицу трепетать крыльями, что напоминало посадку ее на землю. Летящие над лесом щеглы, чижи слышали и видели подманивающих самок. Они стайками садились на ток, а проведенная от тенет к ловцу веревка захлопывала сети.
Пойманных птиц сажали в садки и продавали на птичьем базаре мелким торговцам. Этот базар находился прежде на небольшой площади у старых каменных торговых рядов, около Кремля, и назывался «охотным».
По каменной входной лестнице рядов располагались торговцы птицами с большими проволочными клетками, наполненными чижами, чечетками, снегирями и другими зерноядными. Синиц за их злобный нрав сажали отдельно. По воскресеньям площадь была наполнена народом — торгующим, покупающим и шум голосов слышался издалека, когда еще подходишь к рынку. Толкались здесь птицеловы, голубятники я охотники-ружейники. Кустари продавали клетки, западни, корзины для голубей. В «охотном» рыболов мог купить цельные черемуховые или рябиновые удилища, выправленные в вареном масле. Здесь в промасленной тряпочке оружейник носил стальные кованые рыболовные крючки разных размеров, которые ценились выше заграничных и охотно покупались.
Можно было купить плетеные лесы из конского волоса без узлов. Все — своего изобретения, своей выделки. Иногда среди базарного шума раздавался трехпалый свист: голубятник провожал домой выпущенного, непроданного голубя.
— Сбитня горячего! — выкрикивает продавец.
— Пирогов горячих! Пирогов горячих! — приглашает чревоугодников пирожник.
— Продам турмана! Продам Баташевского! — слышно рядом.
Вот внимание толпы привлекла синица, случайно выскочившая из клетки; сидя на краю крыши рядов, должно быть от радости, она запела таким низким голосом — «дудками» по-тульски, что птицеловы заслушались и стали обсуждать, как бы ее уловить. У стены рядов расположился торговец пряниками, он зазывает проходящих принять участие в своеобразном тотализаторе «охотного» — игре «бить пряники».
— Продам певчего чижа! Продам певчего чижа! — раздается около.
— Ванька, присядь, присядь, чижи летят! — приветствует голубятник птицелова.
— В голубятниках да кобылятниках спокон века пути не бывало! — слышится в ответ.
Обо всем здесь говорится добродушно. Все вокруг деятельно, темпераментно, но без драк: охотничья страсть объединяет романтиков.
Бывая по воскресеньям со старшим братом Николаем, тогда гимназистом, на птичьем базаре, мы мечтали о настоящей охоте, связанной с природой. Правда, школьные занятия не позволяли осуществить этого, но все-таки чижи и щеглы, купленные в «охотном», распевали в нашем доме, и пока это удовлетворяло нас, не вызывая нареканий родителей.
Дом стоял на Старопавшинской улице. Сзади дома был сад с яблонями и ягодными кустами в высокой траве. У забора в переулок старая ива, любимое место синиц, отыскивающих в коре дерева насекомых. Недалеко большая береза, к осени чижи и чечетки садились на нее и охотно обклевывали золотые сережки.
На заборе сада мы прибили деревянный щит и засыпали его землей. На нем устроили ловушку из сети, натянутой на два полукруглых обруча. Один из них был подвижной и захлопывался при помощи веревки, проведенной к ловцу. Ловушка эта называлась по-тульски «лучок», она служила для поимки птиц в городе. В середину лучка насыпалось конопляное семя. Около вешались клетки с птицами, и пролетающие над городом чижи и щеглы стремительно опускались в сад. Бывало около лучка сядет с песней особо желтый чиж с черным пятнышком под клювом, по-тульски — «денежкой». Желая скорее поймать его, я замирал от нетерпения. Иногда среди кочующих попискивающих синиц появлялся черногрудый красавец-самец, который так пел дудками, что у меня, сидящего в кустах, сильнее билось сердце от охотничьей страсти.
Все это, конечно, не очень помогало учению, но, должно быть, тульские охотничьи традиции и любовь взрослых ко всякому пению примиряли родителей с нашими увлечениями.
Пойманных птиц мы выпускали в садовую застекленную беседку с поставленными в ней деревцами, и в солнечный день здесь можно было слушать птичьи концерты. Весело щебетали чижи, всегда заканчивающие свою песенку смешным протяжным, скрипящим звуком. Щеглы разливчато издавали трели. Снегири меланхолично и тихо напевали, напоминая шепот дремучего леса. Лишних пойманных птиц мы продавали в «охотном» или меняли на других, которых у нас не было. Поэтому весной на дворе, над нашими окнами, висели круглые из сети клетки с холщовым верхом. В них кричали перепела, пели звонкую песнь жаворонки, и думалось о цветущих душистых полях.
Время шло, стали другими наши вкусы и увлечения. Голубиная охота сменила птицеловство. С братом устроили голубятню под крышей погреба и завели турманов. Для слаженности их полета в артели мы спугивали голубей несколько раз в день длинным шестом с тряпкой. Они красиво летали кругами, блестя на солнце, а некоторые из них кувыркались или отвесно спускались на хвосте, как говорили в Туле, — «катались», что вносило разнообразие в полеты артели. Налетавшись, турманы садились на крышу голубятни, было радостно смотреть на ленточных, чернохвостных, жарких, палевых. Весной все это гудело, ворковало; голуби находили голубок и в восторге, с хлопаньем крыльев взлетали с крыши.
На фроловской колокольне, самой высокой в Туле, издавна поселился сапсан. Этот пернатый разбойник был грозой голубей. Он врывался в летающую артель, схватывал голубя и, поднявшись вне ружейного выстрела, в когтях тащил свою жертву. Хищник всегда садился с ней на уступе под шпилем колокольни, и перья летели по воздуху. Сокол почти не трогал нашей артели, летающей неподалеку от него, так как голуби были всегда настороже, поэтому мы не терпели ущерба в голубином хозяйстве. Если и случалось, что сокол, залетев высоко, прицеливался к нашим турманам, мы поднимали такой крик и свист, стуча палками по забору, что он летел дальше, чаще за реку, где жили оружейники, большие любители голубиного спорта, а соседи заявляли протест против «героических симфоний», от которых страдали заборы.
Гоняя голубей, было интересно поймать чужого турмана, и это не считалось безнравственным. Если не было установлено условие между нами и соседними голубятниками возвращать пойманных летунов друг другу, мы оставляли голубя себе. Связывали на время ниткой маховые перья его крыльев и приучали к новому месту или же несли продавать чужака в «охотный» ряд. Особенно стремились охотники поймать голубя известного владельца самоварной фабрики Баташева, большого любителя чистопородных турманов. К его артели «подносились» старые летуны, привыкшие к своей голубятне. Их выпускали, надеясь, что они отобьют и приведут домой дорогостоящего турмана.
Продавать голубей носили в особой плетушке или просто за пазухой. При показе голубя обычно держали в руке, просовывая лапки между указательным и средним пальцами. В наше время лобастая голова, маленький клюв увеличивали ценность турмана, при этом его хвостовое оперение должно быть ровно-окрашенным — без единого белого пера.
При удачной продаже голубя, на радостях, тут же занимались «азартной» игрой — «били пряники». Мой партнер по игре предлагал «троить пряники». Они были дешевые и довольно вкусные, назывались «вяземские», хотя пеклись в Туле. Принимая вызов, беру пряник у продавца, вставляю его между согнутыми суставами указательного и среднего пальцев, потом ударяю им по внутренней перегородке ящика торговца, специально для этого сделанной. После одного удара должно получиться три куска. При складывании кусков надо, чтобы между ними не было никаких отверстий. В таком случае я выигрываю — пряник мой, и партнер платит продавцу его стоимость. Играя удачно дальше, накопившиеся куски запихиваю в рот, кладу в карманы, за пазуху и даже в шапку. Второй способ пряничной игры назывался «бить на углы»; здесь в два удара должно получаться четыре угловых куска. В спорных случаях приглашалась экспертиза из наблюдавших игру.
В наше время в Туле не было такого разнообразия видов голубей, как теперь, и оружейники больше водили турманов и чистых. Со временем и мы завели чистых, самые ценные из них назывались «сороки» и «щекастные белопоясые». Чистые привлекали главным образом гармоничностью своего полета. Они, как и турманы, летали круг над своей голубятней и поднимались в то же время отвесно кверху, по тульскому выражению — «стаканчиком». Бывало многие любители так умели их натренировать, что голуби летали всю ночь без посадки, и это почиталось за качество спорта.
С годами у нас скопилась довольно большая артель чистых — пар двадцать. Мы стали настоящими профессионалами и каждую весну радовались новому приросту.
Но всему есть свой конец. Наступило время, когда должны были закончиться наши юношеские увлечения птицами и голубями. Началась учеба в Москве, и пришлось бросить голубятню. Несмотря на это, чувство природы, чувство прекрасного, связанное с пернатыми друзьями, осталось навсегда.
Вспоминаю, как однажды, приехав в Тулу на летние каникулы, я увидел на крыше нашей бывшей голубятни турмана и узнал в нем своего прежнего голубя под названием «Белолобый», с которым мне пришлось расстаться несколько лет назад. Я был обрадован его верностью и удивлен долголетней памятью. Теперь же, когда у нас в Советском Союзе освоены новые виды голубей и среди них почтовые, которые помнят и находят свою голубятню за несколько сот километров, это уже не удивляет, а становится обычным явлением. Разработка у почтового голубя ориентировочной способности, силы полета, потребовали много времени, труда от человека, и этот труд приносит пользу государству.
Помимо всего, важна и эстетическая сторона культурного голубеводства: разнообразные виды голубей должны, как цветы, украсить новые города, помочь человеку ближе стать к природе и найти в ней новые возможности.
