Холостов В. Г.
Охота на Древней Руси
К концу X века на Руси отчетливо намечается классовое расслоение. Основную социальную массу составляют свободные мужи, т. е. общинники. Форма патриархального рабства представлена зависимым населением — челядинами. Над основной массой свободных людей — общинников главенствует княжеско-дружинная верхушка, в руках которой сосредоточиваются богатства — дань, меха и военная добыча.
По мере распада общины дружинники захватывают общинные земли, организовывая на них свои перевесища и ловы, пашни и выгоны. Начинается расслоение и самой дружины на старшую — будущих бояр (может быть, от «боя», в бою ярый) и молодшую, состоявшую при князе или старших дружинниках. Классовое неравенство влечет за собой необходимость поддержания классового престижа и обостряет борьбу за сохранение и дальнейшее увеличение собственности имущественного неравенства и в первую очередь основных источников благосостояния — ловищ и перевесищ.
Вот как повествует летопись об одной из охот в 975 году древлянина-рюриковича Олега — первого князя Киевского языческого государства: «Ловцы деюще Свенгельдичю, именем Лют, исшед бо ис Киева, гнася по звери в лес. И оузре и Олег и рече: “Кто сей есть?” — и реша емоу: “Свенгельдичь”. И заехав, оуби и, бе бо ловы деа Олег» (Полн. собр. летописей, т. XXIV). То есть в одну из своих охот Олег встретил в своих лесах Люта — одного из витязей святославовой дружины, сына киевского воеводы Свенгельда; в нарушение обычая, Лют охотился в «чужих», княжеских угодьях. По тону летописца легко заметить, что убийство князем сына воеводы — поступок само собой разумеющийся.
В этот период охота и рыболовство сохраняют свое значение, что, в частности, подтверждается наличием костей диких зверей, птиц и рыб в городище «Монастырщине» на слиянии Ромны с Сулой.
В эти же годы, на рубеже первого и второго тысячелетий, под верховодством славян-руси складываются первые объединения народов Восточной Европы — «империя Рюриковичей» (К. Маркс, «Секретная дипломатия»), характеризующаяся переходом от военной демократии дофеодального периода IX—X веков к феодализму, т. е. классовому общественному строю. Появляется общность и единство социально-экономического развития отдельных земель, объединенных властью киевских князей. Эти объединенные земли — княжества, простиравшиеся от верховьев Припяти и Днестра на западе до верховьев Оки на востоке и от оз. Ильменя на севере до днепровских порогов на юге, именуются Киевской Русью. Во главе каждой земли стоял князь со своей дружиной. Основной деятельностью князей была оборона и расширение земли и сбор дани.
Столицей Киевской Руси был град Киев.
До самых недавних пор историки считали, что именно в Киевской Руси со времени ее крещения, т. е. с конца X века, стал известен древнеславянский алфавит — «Кириллица». Однако теперь мы вправе заявить, что письменность распространилась у славян гораздо раньше и шире, чем предполагалось. При послевоенных раскопках известных Гнездовских древнеславянских курганов под Смоленском археолог Д. А. Авдусин обнаружил сделанную «Кириллицей» надпись на глиняном кувшине, относящуюся уже к первой половине X века. Если не считать одной надписи, найденной в Болгарской Народной Республике, то эта надпись — самая древняя для русских славян и для всего славянского мира. Подобные надписи на деревянной обувной колодке, аршине и глиняной чаше, относящиеся к домонгольскому периоду, найдены в Новгороде и других древнерусских городах, что говорит о распространении грамотности даже среди ремесленников.
Все вскрытые могилы в Гнездовских курганах принадлежат славянским воинам; ни одного варяжского погребения, ни одной надписи рунами (древнескандинавскими письменами) в этих захоронениях не найдено, что подчеркивает несостоятельность зарубежной норманистической «школы», пытающейся доказать, что русское государство было создано варягами.
Считая себя собственниками завоеванных земель того или иного племени, князья одновременно с захватом лучших угодий считают себя также вправе облагать «ловчим налогом» подвластные или покоренные ими племена. Это право не было княжеским нововведением: еще раньше меховая дань платилась нашими предками вначале варягам и скифам. «В лето 6367 (859 год) имахоу дань Варязи из замория на Чюдь, на Словенах и на Мери и на всех Кривичех от моужа по беле веверице, а Козари имахоу дань на Полянех и на Северянех и на Вятичах по беле векшице от дыма» (Типографская летопись).
Считается, что бель, веверица и векша — одно и тоже понятие: белка. Однако наличие всех трех древнерусских терминов в одной фразе летописца заставляет подозревать, что существующее мнение неправильно. Вероятнее всего лишь векша, векшица была белкой. Под белью же можно понимать серебряную монету, а под веверицей — и бобра.
Меховая дань являлась начальной и наиболее простой формой классового подчинения, имевшей в основе прямое военное насилие. «На царе славян (лежит) дань, которую он платит царю хазар, от каждого дома в его государстве — шкуру соболя» («Книга Адмеда Ибн-Фадлана, посла аль-Муктадира к царю славян»).
Тот же Олег — родственник и преемник Рюрика — обложил древлян и северян меховым налогом по черной лесной кунице от дыму (т. е. очага, дома): «В лето 6391 (833 г.) иде Олег на Древляны и на Северы и позложи на них дань легку, по черне коуне» (Полн. собр. летоп., т. XXIV). Облагать данью, определяя ее размеры, стало основным правом князей. Уже в уставе Всеволода о церковном суде 1136 года (Полн. собр. летописей, т. VI, стр. 83) обычай собирать ловчий (охотничий) налог со звериных и птичьих промыслов считается очень древним. К XI веку дань перерастает в феодальную ренту. Это — период «окняжения», устроения русской земли, т. е. бурное развитие феодального княжеского хозяйства.
Этот налог-рента существовал в России до 1775 года (История Российской Иерархии, VI, 229—231), когда с завоеванием Сибири был отменен и начал компенсироваться казне ясаком.
С IX по XIII век князья сами «ходили в полюдье»: в сопровождении всей дружины, слуг и войсковых отрядов обычно с ноября по апрель они объезжали свои волости, собирая дань. При этом, кроме урочной дани, народу приходилось одаривать князя и свиту теми же мехами, что, учитывая тяготу столь больших поборов, часто вызывало явное недовольство населения, и нередко это собирание во многом напоминало боевые походы.
Татары, покорив Русь, обложили все население огромной данью: всякий, не исключая младенцев, должен был давать по шкуре белого или черного медведя, черного бобра, черно-бурой лисицы, соболя и хорька или дохона (Плано Карпини, «Собрание путешествий к татарам и другим восточным народам XII—XV вв.», издание Языкова, СПб., 1825).
Этот обычай собирать ловчий (охотничий) налог поголовно со всего населения свидетельствует о том, что охота в древней Руси являлась свободным народным промыслом, а не исключительным правом князей, княжеской регалией, как это считает граф Д. Толстой в «Истории финансовых учреждений в России с древнейших времен» (СПб, 1846), иначе «черному люду» негде было бы взять меха, чтобы выплатить дань князю.
«Часть ловлей, предоставленная на долю князей, оказывается небольшая; главный промысел зверя и птицы оставался во владении народа и частных лиц» (Аристов, «Промышленность в древней Руси», 1866, стр. 17).
Зверя на Руси было такое множество, что он тотчас поселялся там, откуда уходил человек. Даже на пепелище разрушенных войнами и набегами городов вновь водворялись дикие звери. После разорения Курска, например, «окрестности и весь уезд его велием древесем проростоша и многим зверям обиталищем быша». «Се бо на ны Бог напусти поганыя... — говорит летопись 1093 года. — Сынове Измаилови (т. е. половцы, предки современных каракалпаков) пожигаху села и гумны и многи церкви огнем запалиша... Города все опустеша, села опустеша: перейдем поля, идеже пасома беша стада конь, овця и волове, все тоще ныне видны, нивы проростше зверем жилище быша»!
В XI веке классовое расслоение завершается на Руси феодальным строем. К этому времени охота, как и другие добывающие промыслы, начинает терять свое первенствующее значение, уступая его земледелию и скотоводству. Тем не менее она остается одной из важнейших отраслей хозяйства, дающей необходимые населению и казне меха и мясо для народа и дружины.
В древней Руси, когда высшей военной доблестью считались сила, мужество и смелость, охота прежде всего служила школой боевой жизни князей и их дружины. Святослав Игоревич и Владимир Мономах на ловах усваивают первые боевые навыки, развивают в себе качества, необходимые князю-воину, князю-вождю. Игорь Святославович был настолько большой любитель охоты, что занимался ею даже находясь в плену у половцев после неудачного похода 1185 года, воспетого в «Слове о полку Игореве». «Пъловцы, — читаем мы в летописи, — волю ему даяхуть, где хочет, ту ездяшеть и ястребом ловяшеть».
Охота на крупного зверя оставалась школой мужества и в более поздние времена, когда стали более совершенными как сами способы этой охоты, так и применявшееся на ней оружие.
К разряду таких опасных охот нашими предками причислялись охоты на тура или зубра. Первоначально зверей заганивали в топкие болота, затем научились рыть и маскировать ловчие ямы и устраивать облавы. В средние века применяли заганивание зубров собаками типа меделянов или догов, а также заганивание в древесные завалы. Ловили и в тенета из смоленых веревок, а с появлением огнестрельного оружия стали применять и его, однако несовершенство последнего было причиной того, что короли и другие высокопоставленные лица всегда предпочитали стрелять зверя с павильонов или беседок.
В разных районах складывались и свои традиции этой охоты. Так, у древних литовцев и германцев считалось позором избегать боя с зубром, а одержавшего над быком победу копьем или мечом не только прославляли и осыпали почестями, но часто возводили и в степень военоначальника.
Инкрустированные, оправленные в золото рога тура, убитого Гедимином, хранились в сокровищнице великих князей литовских и употреблялись лишь в самых высокоторжественных случаях.
В охоте на тура или зубра на Руси применялись те же приемы, что и при охоте на них славянами соседних стран.
Польский поэт Гуссовиан в одной из своих поэм, изданной в Кракове в 1523 году, так рисует охоту на зубра: «Невозможно этого зверя поразить издали бросаемыми стрелами и непозволительно опутывать его хитро расставленными тенетами, так как сила нападавшего на него мужественного охотника должна была стоять выше этого. Такой взгляд вытекал также из суеверного представления, по которому зубр имел обыкновение уходить из тех лесов, если его побеждали не смелым нападением...
При охоте на зверя, — продолжает далее поэт, — в северных странах применяют следующий способ: вырубив деревья, устраивают плотный завал, способный удержать животных. Пространство, окруженное завалом, оберегают многочисленной стражей. Такие ограждения сохраняются долгое время. Входы внутрь огражденного места оставляют открытыми, чтобы зверь свободно входил, после чего без особенного труда их закрывают, и зверь спокойно пасется, не предвидя опасности. Внутри таких-то ограждений мы и охотились на зубров. Тут страх охватывает как зверя, так и охотника. Бывает невозможно помочь друг другу, слуга не следует за господином, отец не обращает внимания на сына, и сын на отца: каждый заботится лишь о себе, думает о том, что ему самому нужно делать; каждый может легко потерять жизнь, и малейшая ошибка имеет громадное значение. Строгими обычаями постановлено, как поступать на таких охотах, и каждый связан боязнью наказания. Единственная защита и спасение — иметь быстрого и поворотливого коня. Окруженные величием цари и те бросаются в опасность вместе с нами. Трусу никто не желал бы быть подвластным. Подобно тому, как в кровавых битвах, предводительствуя своим народом, они мечом истребляют скифские полчища, так и здесь, присоединяясь на быстром коне к охотникам, они доблестными поступками нисколько не умаляют своего величия».
Наряду с летописями представление об охоте и быте крупнейших охотников-князей дают нам и былины. Однако достоверность их подчас сомнительна, так как поэтический вымысел нередко дает не конкретный, а собирательный образ того или иного охотника-героя. Так, например, в былинах (К. Аксаков, «Исторические статьи», стр. 356—357) Владимир Красное Солнышко (980—1015 годы) рисуется выдающимся охотником. Ловчая дружина его, вдвое превосходящая боевую рать, и сопутствующие ему князья, бояре и отроки одеты в золото и серебро. Охотясь в прикиевских «потешных лугах» и на «потешных островах», «ласковый князь» не тратил якобы напрасно стрелы, не метал на ветер копья; один из чудо-богатырей его ловчей дружины на бегу останавливал за рога разъяренного тура, другой хватал левой рукой медведя и правой отсекал ему голову, и так далее.
За охотами Владимира следовали пиры в княжеской гридне, украшенной трофеями охоты: потолок гридни — из черных соболей, пол устлан ковром из седых бобров, зелено вино охотники-богатыри пьют чарами в полтора ведра, а мед сладкий — из турьих рогов «в полтретья ведра».
Между тем исторически доказано, что ласковому князю были присущи не воинственность, удаль и отвага, а как раз противоположные черты характера — ненасытная жажда неги, женской ласки, изнеженности: князь-язычник «бе побежен похотию женскою...» Тем не менее с именем Владимира Красное Солнышко связано не только принятие Русью христианства, но и объединение восточнославянских земель в единое государство и упрочение ее международного значения.
Сцены охоты характерны для многих русских былин. В них упоминаются следующие звери и птицы: барс, или пардус, белка, бобер, буйвол, вепрь, или кабан, волк, волк белый, веверица, коза дикая, куница, коростель, лось, лисица, ласка, лебедь, медведь, норица, орел, олень, перепел, песец, рысь, рябчик, сурок, тур, или зубр, тетерев, утка, хорь, чернедь.
Многие былины дают представление о способах охоты, применявшихся в те времена. В былине о Вольге Святославовиче рассказывается о ловле петлями. Вольга наказывает дружине:
Вейте веревочки шелковыя,
Становите веревочки во темном лесу,
Становите веревочки по сырой земле
И ловите вы куниц и лисиц,
Диких зверей, черных соболей,
Больших поскакучих заюшек,
Малых горностаюшек...
Далее речь идет о перевесе для ловли пролетающих лесными просеками и прогалами птичьих стай:
А и ставьте силышка шелковыя,
Становите их на темный лес,
На темный лес на самый верх,
Ловите гусей, лебедей, ясных соколов...
Наиболее героическою охотою в средние века была охота на тура и кабана:
А и только переехали быстрого Днепра,
Выпало пороха снегу белаго;
По той порохе, по белу снегу
И лежат три следа звериные:
Первый след гнедого тура,
А другой след лютого зверя,
А третий след дикаго вепря...
(Былина об Иване Годиновиче).
Единоборство с туром нередко оканчивалось смертью охотника, и неудивительно поэтому, что наряду с другими подвигами Русских богатырей упоминаются и охотничьи:
А в те поры Ильи Муромца дома не было,
Полевал он далеко во чистом поле,
На копье ловил зверя лютого,
На копье ловил тура гнедого,
Соболей, куниц на копье низал...
(Былина об Илье Муромце).
Являясь основным источником доходов, охота в древнерусской жизни неизбежно связывалась с представлением о материальном благополучии и богатстве:
А бьет он звери сохатые,
А и волку, медведю спуску нет.
Он и зайцам, лисицам не брезговал,
Волк поил-кормил дружину хоробрую,
Одевал-обувал добрых молодцев —
Носили они шубы соболиныя,
Переменные шубы-то барсовыя.
Дружина спит, так Волх не спит:
Обернется он ясным соколом.
Полетит он далече на сине море,
А бьет он гусей, белых лебедей,
А и серым малым уткам спуску нет...
(Былина о Волхве Святославиче).
Неудивительно, что у наших суеверных предков в течение веков бытовали обряды и заклятья, «приносившие» охотничью удачу, богатство семьи.
Обрядам, т. е. установленным для определенных случаев действиям, заклятьям и нашептываниям, начиная со времен каменного века и до недавних лет, человек приписывал магическую силу, придавал им огромное значение. Без магических средств, служивших ручательством успеха, не предпринималась ни охота, ни рыбная ловля, ни обработка полей. Еще в XIX веке в Новгородской губернии можно было услышать охотничий заговор, сохранившийся там с языческих времен:
«Пойду я в чистое поле, в чистом поле млад месяц находится, от млада месяца — млад молодец: сидит на вороном коне по колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре, на буйной голове все кудри в золоте.
Держит молодец золотую кису, золотой топор и булатный нож; в золотой кисе лежит мясо, сечет мясо молодец булатным ножом и бросает на мой волок...
Возговорил добрый молодец: гой еси лисицы черноухия, черноусыя, лисицы бурыя, рыси росомахи и седые волки, сбегайтеся на мой волок, на мою отраву днем по солнцу, а ночью по месяцу. Ключ да замок!»
(Афанасьев, «Поэтические воззрения славян», т. I).
С. Т. Аксаков не сомневается, что охотники первыми начали созидание фантастического мира, существующего у всех народов. Первый слух о лешем, по его мнению, пустил в народ лесной охотник; водяных девок, или чертовок, заметил рыбак, волков-оборотней открыл зверолов. Независимо от веры в колдовство, пишет Аксаков, охотники имеют много примет... Выходя на какую бы то ни было охоту, охотник внимательно смотрит вперед и, завидя недобрую встречу (с озорниками, с женщинами и в особенности со старухами), сворачивает с дороги и сделает обход стороною или переждет, спрятавшись где-нибудь на дворе, так чтобы идущая старая баба или недобрый или ненадежный человек его не увидели... Эта примета до девиц не касается. Крик ворона, филина и совы, встреча с пустой телегой или санями предвещает неудачную, а с полным возом хлеба, сена и т. п. — успешную охоту.
От охотников эти приметы были восприняты всем населением Руси, и в первую очередь витязями и ратниками, зачастую являвшимися теми же охотниками. Древние славяне, особенно при первом выходе утром, считали встречу с больным или старухой предзнаменованием неудачи. Полет птиц, особенно ястреба, вправо от военного противника предвещал победу, в сторону же противника летящий ястреб сулил проигрыш битвы. У татар самой вещей птицей считался белый сокол. Калмык кланяется и благодарит за доброе предзнаменование, когда сокол летит от него вправо, а видя его на левой стороне — отворачивается и ожидает бедствия.
Через дикий, варварский, античный и средневековый периоды жизни людей проходит вера в способность некоторых лиц на время превращаться в хищных зверей, вера в переселение души умершего человека в тело какого-либо зверя или птицы. Наши предки были убеждены, что на людей нападают зимой не простые волки, а вилколаки — люди, превратившиеся в волков посредством колдовства.
Магическими свойствами в представлении людей обладали различные талисманы и амулеты, т. е. мистические орудия защиты носящего их человека. Первыми и наиболее распространенными талисманами были предметы противные или внушавшие страх или опасение: зубы, когти и рога диких животных. К ранним фетишам относятся и свастика, символизировавшая в древности сверло для добывания огня, эмблема самого огня, солнца и грозы.
Помимо изображения божества на камне, дереве или материи, помимо разных заклятий и нашептываний, такое же магическое значение имели песни и пляски. Обеспечить не только хорошую охоту, но и обильный урожай, накликать дождь или ведро, ускорить приход весны (песни-веснянки) и т. п. стремились ими наши наивные прадеды. Так, распространенный поныне в крестьянской резьбе и вышивках круг — не что иное, как забытое стилизованное изображение главного божества языческих славян — солнца, вековечная мечта видеть свою жизнь радостной и светлой.
Некоторые из старинных обычаев, насчитывающих подчас многовековую давность, приняли чисто символические, внешние традиционные формы и в незначительных масштабах сохраняются и поныне. В Латвийской и Литовской союзных республиках, частично в Молдавии, на Карпатах, в западных районах УССР и БССР охотнику, положившему крупного зверя, распорядитель охоты или проводник подносит ветку дуба, ольхи (летом), сосны или ели, обозначающую на языке отломленных веток «знак признания». Ветка прикрепляется с правой стороны к головному убору охотника и носится им в продолжение всего охотничьего дня. Более двух «знаков признания» одновременно не носят.
По мере того как город отделялся от деревни, в XI—XIII веках охота постепенно начинает приобретать у князей также значение главного спортивного развлечения. Князья охотились, «утеху себе творяще» (IV Новгородская летопись). Охота является древнейшим видом русского спорта, включая сюда и единоборство человека со зверем на ограниченной изгородью и толпой народа площади и единоборство с туром в былинной древности, когда высшей доблестью русского бойца считалось вырвать голыми руками кусок мяса из бока разъяренного быка. Нечего и говорить, что охота стала родоначальницей таких видов спорта, как стрельба из лука, метанье копья и диска, бега, плаванья, гребли и лыж. Так было положено начало разграничения охоты на спортивную и промысловую, что нашло свое отражение и в языке: если в древней Руси охота именовалась «ловом», «ловитвой», то теперь термин «охота» означал уже развлеченье, веселье, радость.
Князья обзаводятся многочисленными ловчими (от «деять ловы» — охотиться) дружинами, с началом военных действий становившимися боевыми ратями и состоявшими из обычных дружинников и «делюев» — ловчих, сокольничьих, бобровников, ловцов лисьих и заячьих, тетеревятников и псарей. Такая организация дружины и насыщенность ее охотниками в те времена представлялась крайне целесообразной, так как нередко в походах войско питалось почти исключительно тем, что удавалось добыть на охоте.
Святослав (сын Ольги и Игоря, 957—972 годы) «легко ходя акы пардус, войны многи творяще. Ходя воз по себе не возяше, ни котла; ни мяс варя, но потонку изрезав конину ли, зверицу ли... на углех испек ядаше»... (Ипатьевская списочная летопись).
Русь была столь богата зверем, что по распространенной в Новгородской земле и дошедшей до нас в летописях народной легенде «спаде туча и в тон туче спаде веверица млада, акы топерво рожена и возрастають и расходятся по земли», а из другой тучи «спадают оленци малы» (Ипатьевская летопись 1114 год). Области Югры, Двины и Печоры славились «собольми и горностальми и черными кунами и песци». Эти пушные богатства промышляли небольшие охотничьи племена: емь, карелы, саами (лопари), чудь, коми-пермяки и коми-зыряне, ненцы (самоеды) и многие другие.
Об обилии птицы и зверя в юго-западной Руси XII—XIV веков пишет Михаил Литвин в «Путевых Записках»: «Зверей такое множество, что дикие волы, дикие ослы и олени убиваются только для кожи, а мясо бросается, кроме филейных частей. Коз и кабанов оставляют без внимания. Газелей так много перебегает зимой из степей в леса, а летом из лесов в степи, что каждый крестьянин убивает тысячи. На берегах живет множество бобров. Птиц удивительно много, так что мальчики весной наполняют лодки яйцами уток, диких гусей, лебедей и журавлей, а потом их выводками наполняются птичьи дворы».
Великокняжеская охота свое значение добычливого промысла сохраняет до XVI века, когда с уменьшением запасов зверя она принимает чисто спортивные формы и зачастую — увеселительный характер.
Но если в центральных районах охота резко разделилась на спортивную и промысловую, то на окраинах средневековой России она сохраняла чисто промысловый характер, оставалась основным источником существования.
Таковым, в частности, оставалось значение охоты в Сибири и Азии, у монголов, бурятов, казахов, туркмен и других народностей.
Первой попыткой упорядочить охоту в законодательном порядке явилась «Правда роусьская» Ярослава Мудрого — великого князя киевского (XI век). Князь, хотя и предпочитал лично сидеть с «удицей» на берегу реки, тем не менее, уделил охоте целый раздел своего древнейшего русского свода законов.
Свидетельством тому, что при Ярославе Мудром охота, действительно, была поставлена хорошо, служат также сохранившиеся фрески Софийского собора в Киеве. Георгий — таково христианское имя мудрого князя — хотел сделать свою столицу соперницей Константинополя. В 1037 году, в союзе с варягами и новгородцами разбив наголову печенегов, он строит на месте страшной сечи храм Софии Киевской — замечательный памятник древнерусского каменного зодчества, связанный впоследствии со многими историко-культурными событиями. Именно здесь была основана первая библиотека на Руси и составлялся древнейший летописный свод.
Мозаика и фрески собора по яркости, блеску красок и художественному совершенству стоят в ряду лучших шедевров мирового искусства, являясь прекрасным образцом искусства Киевской Руси, ставшей в те времена колыбелью культуры трех братских народов — русского, украинского и белорусского. На золотом грунте ныне реставрированных фресок, написанных (греческими) художниками вдоль лестниц, ведущих на хоры храма, сохранились изображения как народной, так и великокняжеской охот. Вот лайка облаяла белку, притаившуюся в ветвях стилизованного, похожего на цветы дерева, и охотник выцеливает ее из лука, в то время как другой готовится копьем прикончить зверька, когда тот будет свален с дерева. Левее — всадник поражает копьем напавшего на него лютого зверя — волка. Вот «травильная» собака задержала кабана, и подоспевший охотник глубоко вонзил в него свое копье; вот медведь когтями дерет круп лошади, но и копье конного охотника уже вонзается в шею зверя. Далее — гончая собака преследует оленя, сокол бьет зайца, а вот и отдыхающие ловчие птицы, сам ловчий с конями, повар, музыкант...
Помимо Софийского, известны охотничьи фрески и других храмов.
В Москве, на Трифоновской улице, стоит сложенная из белого камня малюсенькая (немногим более 5х5 кв. м) церквушка, сохранившая нам охотничью фреску XVI века: св. Трифон на правой, одетой в перчатку руке держит белого кречета. Интересна сама история этой церковки. У Ивана Грозного, охотившегося у с. Напрудного (район современной Трифоновской улицы и Рижского вокзала), отбыл (улетел) любимый царем белый кречет. На розыски птицы отвечавшему за нее молодому князю Трифону Патрикееву царь дал всего три дня, которые сокольник и провел в тщетных поисках сокола в Сокольничьем лесу. На исходе третьего дня он задремал у Великого Пруда и увидел подъехавшего к нему на белом коне с соколом в руке св. Трифона, который направил его в Мытищенскую рощу. Пробудившись, княжич последовал наставлению своего покровителя и, найдя на указанной сосне кречета, доставил его царю, а в память чудесного избавления от смерти построил часовенку, заменив ее потом каменной церквушкой.
В Дмитриевском соборе во Владимире, выстроенном Всеволодом III в 1197 году, по стенам шествуют диковинные птицы и звери, воины и охотники, церковных же изображений мало. Юрьев-Польский собор, воздвигнутый в 1234 году, украшен внутри изображениями китоврасов (кентавров), птицами с человечьими головами — сиринами, барсами, львами, драконами. Своеобразна стенная роспись и разрушенных немцами в 1941—1945 годах новгородских церквей Сковородки и Спас-Нередицы. Это присутствие в священных храмах очеловечиваемых животных является отголоском тотемических представлений о переселении человеческих душ в животных, веры в оборотней, отголоском поклонения наших языческих предков дикому зверю... Кроме изображенных на фреске способов охоты, в Киевской Руси практиковалась еще охота загоном кличанами (от слова «клич») зверя в тенета: «В лето 6599 (1091 г.)... Всеволоду (сын Ярослава Мудрого) ловы деюще звериныа за Вышгородом и заметавшим тенятом и кличаном кликнувшим, и спаде змий превелик от небесе...» (Полн. собр. летоп., XXIV, 70). Под змеем здесь, очевидно, надо подразумевать упавший метеорит.
Применявшийся в Киевской Руси на промысле древний тип лайкообразной собаки отдельными особями сохранился до наших дней на севере Киевской области в бассейне р. Припять и, по определению проф. А. А. Браунера (Киев), относится к болотным собакам периода свайных построек бронзового века.
На юго-востоке современной территории СССР, в Средней Азии, была известна травля зверей охотничьими гепардами, по примеру Индии и Персии, где эта охота практиковалась довольно широко. Приученного для охоты гепарда, или читу, везли в железной клетке и спускали на красного зверя. Когда гепард настигал добычу, охотник отманивал его куском кровавого мяса и давал ему ногу пойманного животного, как долю за участие в травле.
В XI—XIII веках старшая дружина русских князей — боярство превращается в феодалов-землевладельцев. Город все более отделяется от деревни и становится торговым и ремесленным центром, а его торг — центром общественной жизни города.
Со времен Ярослава княжеские и боярские бобровые гоны, ловища и перевесища, рыболовные угодья, выпасы и бортные ухожаи начинают обслуживаться челядью. Обостряется классовая борьба, вспыхивают восстания в Ростове, Киеве, Владимире, Новгороде и других городах. В процессе быстрого формирования классового общества дифференцируются функции власти — суд и полиция, хозяйство и управление, дипломатия и войны. Это развитие феодальных отношений ведет к политическому раздроблению Киевской Руси, Киевского государства, распадающегося в 1157 году на несколько земель-княжеств. В свою очередь это обособление частей Киевского государства лишает Киев меховой дани — основного источника пополнения казны, в то время как для борьбы с сепаратистскими тенденциями отдельных его земель Киеву особенно необходимы были материальные средства.
